От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое

«Не было никакого германского правительства, за исключением группы во Фленсбурге под командованием адмирала Деница, который утверждал, что является действующей властью рейха, – замечал Трумэн. – Мы не обращали внимания на Деница, хотя наша армия не спускала с него глаз». Позднее Деница просто арестуют.

Оккупация была признана необходимой мерой, носящей временный, но не оговоренный какими-либо сроками характер. Ее главными целями провозглашались «четыре Д» – демилитаризация, денацификация, демократизация и декартелизация.

Территория Германии была разделена на четыре оккупационные зоны. В советскую входили такие земли, как Саксония, Тюрингия, Галле-Мерзебург, Магдебург, Анхальт, Бранденбург и Мекленбург-Передняя Померания. В американскую – Бавария, Гессен, северная часть Бадена и Вюртемберга, а также города Бремен и Бремерхафен; в английскую – Вестфалия, Ганновер, Брауншвейг, Ольденбург, Шаумбург-Липпе и северная часть Рейнской области; и во французскую – Вюртемберг, Пфальц, южные части Бадена и Рейнской области.

Вопросы общего порядка должны были обсуждаться совместно, в рамках Союзного контрольного совета по Германии (СКС), в состав которого входили маршал Жуков, Эйзенхауэр, британский фельдмаршал Бернард Монтгомери и французский генерал Жан Жозеф де Латр де Тассиньи. Заседания СКС должен был готовить постоянно действующий Комитет по координации из четырех человек: генерал армии Василий Данилович Соколовский, генералы Люсиус Клей, Брайан Хуберт Робертсон и Луи Мари Кёльц.

Трумэн утверждал в мемуарах, что изначально «ставил своей целью добиться, чтобы к Германии относились как к единой стране, чтобы в итоге у нее было бы единое правительство, которое будет контролироваться Союзническим контрольным советом для предотвращения повторного возрождения нацизма и прусского милитаризма».

Идеи расчленения и максимального наказания Германии за преступления гитлеризма, доминировавшие в Ялте, постепенно испарялись, как дым, как утренний туман.

На основании донесений командующих войсковых соединений о положении в Германии Стимсон 16 мая писал Трумэну: «Хочу сказать относительно политики продолжать удерживать Германию на грани голода в качестве наказания за прежние злодеяния. Я осознал, что это была бы тяжелая ошибка. Накажите ее военных преступников в полной мере. Лишите ее окончательно различного вооружения, распустите Генеральный штаб и, возможно, всю армию. Держите под контролем ее государственную политику денацификации, пока поколение, воспитанное в нацистской идеологии, не сойдет со сцены, – а это долгая история, – но не лишайте ее возможности строительства совершенно новой Германии, создания цивилизации, отказавшейся от милитаризма. Это непременно потребует проведения индустриализации, поскольку в сегодняшней Германии имеется 30 миллионов „лишнего“ населения, которое не может быть обеспечено ресурсами только с помощью сельского хозяйства… Необходимо непременно найти решение для их безбедного существования, что будет в интересах всего мира. Эти люди не должны быть принуждены житейскими тяготами избрать недемократический и хищнический образ жизни. Это сложнейшая проблема, которая требует координации усилий англо-американских союзников и России».

Трумэну подобный подход показался разумным. «В нашей стране велась обширная дискуссия о том, иметь ли нам с Германией „жесткое“ или „мягкое“ мирное соглашение, – напишет президент. – Большинство соглашалось с тем, что Германия должна быть лишена возможности когда-либо снова совершить агрессию, и в этом смысле мы хотели, чтобы оно было „жестким“. В то же время мы помнили, что после 1919 года Германия была настолько ослаблена, что только американские деньги давали возможность получить те репарации, которые были на нее наложены».

Удивительно, насколько быстро западные лидеры готовы были забыть все ужасы германской агрессии. Даже такой германофоб, как генерал де Голль, начнет выдавливать из себя слезу: «Когда я проезжал мимо груд развалин, ранее возвышавшихся прекрасными зданиями городов, через деревни с потрясенными жителями и разбежавшимися бургомистрами, встречаясь с населением, среди которого практически отсутствовали взрослые мужчины, мое сердце европейца сжималось от боли. Но я ощущал также, что подобный катаклизм не может не изменить коренным образом психологию немцев.

С агрессивным рейхом, трижды на протяжении жизни одного поколения пытавшимся подчинить себе мир, покончено. На долгие годы главными заботами немецкой нации и ее политиков будут восстановление разрушенного хозяйства и обеспечение достойного уровня жизни населения».

Ирландский историк Джеффри Робертс считал, что Сталин, рассчитывая на сотрудничество с западными союзниками по германскому вопросу, «допустил ошибку, спроецировав свои собственные расчеты и рассуждения на других. После войны его партнеры по „большому альянсу“ постепенно все больше начали рассматривать Германию как союзника в борьбе против коммунизма, а не как потенциальную угрозу, против которой нужно было по-прежнему объединяться с Советским Союзом».

Серьезнейшую угрозу на Западе видели в повсеместном усилении влияния коммунистов. «Чем тяжелее жилось народам Западной Европы, тем более явственной становилась в их странах возможность революции и даже поворота к коммунизму», – писал Фейс.

Планы помощи Германии обсуждались уже вовсю, тогда как планы помощи жертвам немецкой агрессии на Востоке на ум западным политикам не приходили вовсе. Фейс давал этому факту довольно неуклюжее объяснение: «Американские и британские власти больше сочувствовали трудностям, переживаемым немцами, чем страданиям поляков, русских и других народов, подвергшихся немецкой агрессии. Несколько миллионов американских и британских солдат жили среди немцев, беды которых могли вызвать у них сострадание. В противоположность этому, мало что было известно из первых рук о том, каковы были условия жизни людей в странах на востоке Европы. По причине, возможно, недоверия и высокомерия, с которыми относились к ним американские и британские наблюдатели, поступавшая информация была довольно скудной. Что касается русских, то стремление помочь им материально наталкивалось на их закрытость и самодостаточность».

Серьезные разногласия назревали и по репарационной проблеме. Еще в Ялте Иван Михайлович Майский, возглавлявший соответствующую комиссию в НКИД, представил план репараций, главными в котором были сумма советских претензий на 10 млрд долларов и предложение о создании репарационной комиссии в Москве как в столице наиболее пострадавшей в войне страны. Интерес западных лидеров к обсуждению этого вопроса был небольшим. Черчилля тревожил «призрак голодающей Германии с ее 80 миллионами человек». Впрочем, Рузвельт в Ялте заявил о желании «помочь Советскому Союзу получить из Германии все необходимое».

Удалось тогда добиться включения в итоговый документ положения о создании в Москве Союзного комитета по репарациям, который немедленно приступит к работе. Однако и Черчилль, и Рузвельт отказывались говорить о конкретике или называть цифры. У советского руководства создалось небезосновательное ощущение, что союзники хотят позволить СССР «взять с Германии как можно меньше». В последующие месяцы комитет по репарациям так и не собрался, что вызывало крайнее недовольство в Москве.

Американцы со временем только ужесточали свою позицию. Трумэн писал в мемуарах: «Д-р Исадор Любин был назначен нашим представителем в Союзнической комиссии по репарациям, и он начал набирать небольшой штат сотрудников. Их работа шла полным ходом.

Любин был способным государственным служащим с высоким интеллектом. Но в свете трудностей, возникших с Советами по поводу применения Ялтинского соглашения в отношении Польши, я считал, что эта позиция потребует „жесткого переговорщика“, кого-то, кто мог бы быть таким же жестким, как Молотов. По этой причине я попросил ЭдвинаУ.Поули стать моим личным представителем в вопросах репараций, а доктор Любин согласился помочь ему в качестве заместителя представителя Соединенных Штатов в союзнической комиссии».

Когда Молотов в апреле – начале мая был в Соединенных Штатах, он поинтересовался у Поули о причине задержки с началом работы комитета по репарациям. Тот заверил Молотова, что американское правительство прямо-таки горело желанием начать его работу, но хотело бы сперва разобраться во всех деталях вопроса. Так, другие европейские страны тоже требовали своей доли немецкого промышленного оборудования и товаров. Возникли сложности и с оценкой стоимости промышленных предприятий. Американцев волновало и экономическое положение в странах Западной Европы. В Вашингтоне опасались, как бы США не пришлось оказывать им, включая Германию, помощь.

Подобные настроения нашли свое отражение в инструкциях, которые Трумэн 18 мая направил Поули. «Основной политикой Соединенных Штатов, – говорилось в них, – является уничтожение военного потенциала Германии и, насколько это возможно, предотвращение его возрождения путем изъятия или уничтожения немецких заводов, оборудования и другого имущества». Но Трумэн также поручил американской делегации выступить против «любого плана репараций, основанного на предположении, что Соединенные Штаты или любая другая страна будут прямо или косвенно финансировать восстановительные работы в Германии или репарацию со стороны Германии».

Трумэн утверждал: «Поскольку Советам предстояло оккупировать Восточную Германию, источник основного производства продовольствия Германии, в то время как мы и англичане удерживали бы район, в котором должна была быть сосредоточена большая часть промышленной мощи, мы поручили Поули позаботиться о том, чтобы бремя репараций было, насколько это возможно, разделено поровну между несколькими зонами оккупации. Далее нашей делегации было поручено настаивать на том, что в максимально возможной степени репарации должны быть взяты из национального богатства Германии, существовавшего на момент краха, – с главным упором на изъятие промышленных машин, оборудования и заводов».

Серьезный узел противоречий завязался вокруг судьбы германского флота. В составленном еще в феврале 1944 года советском проекте кратких условий капитуляции Германии подчеркивалась необходимость согласованных действий СССР, США и Великобритании по решению вопросов, связанных с ВМФ Германии непосредственно после окончания войны. Сталин 23 мая 1945 года писал и Черчиллю, и Трумэну: «По данным советского военного и морского командования, Германия сдала на основе акта капитуляции весь свой военный и торговый флот англичанам и американцам. Должен сообщить, что советским вооруженным силам германцы отказались сдать хотя бы один военный или торговый корабль, направив весь свой флот на сдачу англо-американским вооруженным силам.

При таком положении естественно встает вопрос о выделении Советскому Союзу его доли военных и торговых судов Германии по примеру того, как это имело место в свое время в отношении Италии. Советское правительство считает, что оно может с полным основанием и по справедливости рассчитывать минимум на одну треть военного и торгового флота Германии».

Претензии Сталина на треть германского флота не встретили понимания в союзных столицах. Особенно решительно были настроены англичане. Первый морской лорд Каннингхем в середине мая с удовлетворением отмечал: «Считается, что в руки русских не попало ни одного значительного корабля в неповрежденном состоянии». Соглашаясь с ранее принятым решением ОКНШ о том, что все корабли, захваченные британскими и американскими войсками в германских портах до общей капитуляции Германии, должны находиться в их распоряжении, он призывал поступить так же с кораблями, находившимися в датских и нидерландских портах, и с сотней германских подводных лодок, дислоцированных в норвежских базах. Иден напишет Черчиллю: «Я согласен с позицией Адмиралтейства, что лучше всего затопить этот флот. Но в любом случае я убежден, что мы не должны расставаться ни с одним германским кораблем до тех пор, пока мы не получим удовлетворения наших интересов, которые попираются русскими во всех странах, находящихся под их контролем».

Черчилль в письме Сталину от 26 мая от прямого ответа о судьбе флота уклонился: «Мне кажется, что эти вопросы должны явиться темой переговоров общего характера, которые должны иметь место между нами и Президентом Трумэном по возможности в скором времени». Трумэн 29 мая информировал Сталина не более содержательно: «Мне кажется, что этот вопрос является подходящей темой для переговоров между нами тремя во время предстоящей встречи, где, я уверен, можно будет достичь решения, полностью приемлемого для всех нас. Что касается наличных сведений о капитуляции военно-морского флота Германии, то, как мне известно, наши соответствующие командующие в отдельных районах рассматривают вопрос об изучении германских архивов».

Советские военные власти, как могли, налаживали мирную жизнь в Германии. Генерал Александр Георгиевич Котиков, который станет военным комендантом Дрездена, а потом и Берлина, напишет: «Что поражало очевидцев? Немецкий солдат удирал под натиском Советской армии будто по вымершей Германии. Советские воины, как только был подходящий случай, находили общение с немцами, раздавая им еду на внезапно появившихся ротных кухнях, а потом и, наевшись наконец-то, жители присматривались к оккупантам – совсем нестрашным, незлобивым, приветливым и добродушным. Наша Советская армия проявила невиданный доселе гуманизм в отношении к побежденному народу. Под давлением таких именно отношений и стали рушиться антисоветские нагромождения геббельсовской пропаганды, возведенные против советского народа…

Говорят, что дети разгадывают своим поведением самые запутанные вопросы отношений между людьми. И он, этот озорной мальчишка, выскочил из-за угла и потянулся к советскому солдату просто из любопытства, из возможности получить лакомство и просто посмотреть, что это за чудище, о котором так много говорили дома. Действительно ли он ест людей, приносит им страдания. И, присмотревшись поближе, мальчуган ничего такого не заметил. И, разумеется, шмыгнул снова за угол, и тогда-то стали выходить поодиночке старики, которые уже пожили на свете, и им все равно, где и как помирать».

Три недели Берзарин был в Берлине единоличным правителем. За это время было худо-бедно налажено коммунальное хозяйство города, где оставалось три с половиной миллиона жителей, открылись магазины. Заработали поликлиники и больницы: Жуков распорядился освободить из лагерей и других мест задержания фельдшеров и медицинских сестёр.

С 14 мая начал действовать городской трамвай, пошли автобусы. 15 мая, Берзарин подписал приказ о разрешении берлинцам передвигаться по городу с 5.00 до 22.30. А через день – о, счастье – районные коменданты сообщили, что заработала канализация.

Берлинцы и сами подключились к работе по восстановлению своего города. Многие разбирали завалы, стены рухнувших домов. Пригодные для стройки кирпичи складывали в штабели, вывозили мусор и щебень, засыпая ими овраги, окопы и воронки от бомб и снарядов.

Адмирал Кузнецов делился впечатлениями: «Бывая в Берлине, я вглядывался в лица немцев. Обыкновенные люди – усталые, измученные войной. Многие из них стояли в очередях у магазинов, работали на расчистке улиц. Очень вежливые, предупредительные. Мать-немка, как и все матери на земле, любовно заботилась о своих детях, рабочие ничем не отличались от наших, когда разбирали разрушенные дома. Даже временно поставленные наблюдать за порядком полисмены из немцев были в меру строгими и добродушными».

Оживала театральная жизнь. 26 мая в Штёглице, в зале «Титания-паласт», дал первый концерт оркестр Берлинской филармонии под управлением Лео Борхарда. На следующий день первая постановка прошла в берлинском театре «Ренессанс». Заработали сохранившиеся музеи и картинные галереи.

Состоялся даже футбольный матч команд военных СССР-Франция, причем болеть пришли тысячи берлинцев.

Грабежи и насилие прекратили быстро – через расстрелы насильников и мародеров перед строем. С декабря 1944 года красноармейцам и офицерам шло двойное жалованье: в рублях и в марках. Курс рубля был искусственно завышен, так что марки бойцы получали в больших количествах. В городе принимали рейхсмарки, оккупационные марки, валюту стран-победительниц, рубли. На многочисленных барахолках можно было купить всё. Однако наилучшей валютой были продукты, спиртное, табак.

Войска 1-го Белорусского фронта захватили в плен 250 534 военнослужащих, которых тоже нужно было кормить.

А население Берлина с каждым днём увеличивалось: возвращались семьи, которые перед штурмом города Красной армией бежали из него в предместья и фольварки. Возвращались узники концлагерей.

«Миллион человек! Надо было их разместить, – вспоминал генерал-лейтенант Николай Александрович Антипенко, заместитель командующего войсками 1-го Белорусского фронта по тылу, – накормить, подлечить, одеть, обуть. И над всеми этими задачами стояла одна, самая трудная и неотложная – как лучше и скорее отправить миллион человек на родину?

Стали подсчитывать, рассчитывать, но хорошего выхода найти не могли: не хватало ни вагонов, ни дорог с достаточной пропускной способностью. Если сажать в поезд по 1500 человек, то потребуется 700 поездов. Но ведь у каждого репатрианта были личные вещи, и мы не могли допустить, чтобы люди лишались своих скромных пожитков. Практически в поезд можно посадить не более тысячи человек с вещами, следовательно, понадобилась бы тысяча поездов.

В те дни мы отправляли на восток два-три поезда с репатриантами в сутки… Почти полтора года пришлось бы некоторым ждать своей очереди. Невесёлая перспектива! К тому же, по имевшимся тогда сведениям, число репатриированных могло возрасти до нескольких миллионов человек.

После неоднократных переговоров члена Военного совета фронта с Москвой решено было часть репатриантов отправлять в СССР пешим порядком. Люди понимали, что иного выхода нет, но каждый стремился попасть в группу, подлежащую перевозке по железной дороге. Поскольку детей до 14-летнего возраста твёрдо решили пешком не посылать, то нередко встречались случаи фиктивного усыновления (удочерения) детей женщинами, не желавшими идти пешком.

Оказалось, что многие женщины, раздобывшие себе обувь после освобождения, обуты в туфли на высоких каблуках, а на них далеко не уйдёшь. Встал ещё один вопрос – о выделении десятков тысяч пар женской обуви на низких каблуках для идущих пешком. В общем, по принятому тогда варианту, походным порядком отправились в Советский Союз 650 тысяч человек…

В каждой колонне насчитывалось до пяти тысяч человек. Колонны выступали через сутки одна за другой. Перед выходом получали сухой паёк консервами и хлебом. Среди репатриантов проводились беседы о том, как вести себя в пути. Ведь маршруты лежали через Польшу.

Поляки знали, что мимо их селений пойдут колонны репатриантов в СССР, что они будут нести много личных вещей, что в чемоданах и узлах русские женщины и девушки прячут дорогие платья, чулки, бельё. Поляки выходили к колоннам и предлагали русским в обмен на вещи продукты, а порой и бимбер (польский самогон – В.Н.). За еду отдашь всё. Так постепенно многие трофеи перекочёвывали в польские сундуки.

Нередкими были случаи, когда на родину возвращались целые семьи, которые появились на чужбине. Иногда с малыми детьми».

Уже второй приказ СВАГ от 10 июня 1945 года разрешил деятельность антифашистских партий и профсоюзов. Они тут же приняли участие в формировании местных и региональных административных органов. В этом вопросе Советский Союз заметно опередил другие оккупационные державы.

Если западные страны не брезговали использованием старого нацистского административного аппарата и бизнес-структур, то советская военная администрация решительно с ним расправлялась и создавала новый. В советской зоне немедленно были ликвидированы крупные корпорации, распущены союзы предпринимателей, бывших нацистов удалили с руководящих постов во всех сферах жизни.

Принципы формирования новой власти раскроет Жуков: «Военные советы, военные коменданты, работники политических органов прежде всего привлекали к работе в районные магистраты немецких коммунистов, освобожденных из концлагерей, антифашистов и других немецких демократов, с которыми у нас сразу установилось дружеское взаимопонимание.

Так начали создаваться немецкие органы самоуправления – органы антифашистско-демократической коалиции. Примерно одну треть в них составляли коммунисты, которые действовали в товарищеском согласии с социал-демократами и лояльно настроенными специалистами».

Коммунисты стекались из разных районов мира, из концлагерей, тюрем, из СССР, Швейцарии, Лондона. Кадровую основу составили антифашисты, находившиеся в годы войны в СССР.

Из Москвы прибыла группа Вальтера Ульбрихта – Герман Матери, Карл Марон, Франц Далем, Вандель, Бернгард Кенен, с частями Красной армии вернулись в Германию Гейнц Кесслер, Петер Флорин, Конрад Вольф. Из бранденбургской тюрьмы вышли Эрих Хонеккер с группой соратников. Из Бухенвальда вернулся Роберт Зиверт, из Нюрнберга – Ганс Ендрецкий. Эти люди воссоздали Коммунистическую партию Германии.

Самой известной и влиятельной была группа Вальтера Ульбрихта, которая еще 30 апреля была доставлена в Германию и приступила к работе. Другие наиболее активные группы работали в Мекленбурге (Густав Зоботка) и Саксонии (Антон Аккерманн).