На краю земли

Радик. Давай уже будем репетировать.

Икорская. Ты ей тоже по душе. Замечаешь, как она на тебя смотрит?

Радик. Она замужем.

Икорская. Но ведь муж у нее – настоящий козел, и ты сам прекрасно это знаешь. Бьет ее, изменяет регулярно. Она с ним уже так настрадалась, а теперь еще и Тася… Если бы ты действительно любил ее…

Радик. Слушай, знаешь, а ведь ты права. Я слабак! Этот Луха, которого я играю… Он бы не канитенился, давно бы забрал ее к себе.

Икорская. Вот и я о том же… Знаешь, за что Стаса задержали?

Радик. За то же, что и всех задерживают. Напился и сломал кому-то челюсть.

Икорская. А знаешь, кому и за что? При нем незнакомую девчонку стали грязно лапать. Тот моральный урод был на голову выше Стаса и толще его в два раза. Но он не испугался. Ты бы смог так?

Радик. Не знаю. Наверное, нет…

Икорская. А если бы это была Маша?

Радик. Прикончил бы его на месте… Спасибо тебе за то, что меня пристыдила. Ты очень хороший человек, хоть и ходят про тебя разные сплетни. Ты в курсе?

Икорская. Да, знаю. Плевать. Я привыкла. Давай уже репетировать.

Радик (берет со стола бумаги с текстом). Тут сказано, что Анна подходит к берегу, садится у самой воды и произносит монолог про Эрис.

Икорская. Интересно, как бы это обыграть. Просто сесть на сцену?

Радик. А может быть на край сцены перед зрителями… Это почти как у самой кромки берега…

Икорская. Радик, ты гений! Это действительно круто – сидеть на берегу человеческого океана. Каждый человек в зрительном зале – как маленькая капля добра. А все вместе – море света. Если вслушаться, то можно услышать стук сердец. Будто шум прибоя… Какая мощная энергетика. Жаль, что я не писатель…Совсем не могу выразить словами, что я сейчас чувствую… (Садится на край сцены.) Напомни мне, пожалуйста, откуда начинать.

Радик. После удара молнией…

Икорская (садится на край сцены и свешивает ноги в зрительный зал). После удара молнией и пробуждения от своего смертного сна на склоне Араданского пика я в какой-то мере стала совершенно другим человеком. При этом некоторые открывшиеся во мне необычные способности, например, к чтению мыслей, здесь совершенно ни при чем. Все дело в том, что у меня к девятнадцати годам наконец-то появилась настоящая великая цель. И цель эта была уж точно не по плечу той по уши закомплексованной девочке по имени Аня Журавлева, которой я привыкла себя ощущать. Но самая большая неприятность заключалась даже не в этом. Ужасно было то, что образ угловатой, вечно неуверенной в себе, скромной и безответной Анечки был на века с железобетонной прочностью зацементирован в мозгах всех моих немногочисленных друзей, родных и знакомых. Каждый раз, когда в собственных мечтах я вырастала в грозную и ослепительно прекрасную валькирию, воздевшую могучую длань со смертоносным копьем, и от меня в страхе разбегались как тараканы по всем щелям мои бесчисленные враги, в этом моем истинном обличии мне встречалась вдруг какая-нибудь тетя Маня из соседнего подъезда, или бывшая школьная приятельница, или, что хуже всего, моя лучшая подруга Вика, знавшая меня как облупленную. Тогда я снова под тысячепудовой тяжестью чужих представлений на свой счет превращалась в прежнюю ненавистную самой себе Анютку Журавлеву, такую простецкую и неказистую девчонку, которую и обидеть-то грех. Исправить сложившуюся ситуацию можно было только безжалостно перебив всех, кто хоть немного меня знал, или сбежав на самый край света, чтобы там с чистого листа начать свою новую жизнь. Увы, все это в моей ситуации мне представлялось и неуместным, и невозможным. Я была растеряна и абсолютно не знала, что делать, в то же время чувствуя непреодолимую потребность, подобно змее, сбросить старую засохшую оболочку и обрасти новой юной кожей; я хотела почувствовать за спиной могучие крылья, которые поднимут меня на новые, недостижимые прежде сияющие высоты.

Сейчас уже и не вспомню, как нашла спасительное для себя решение разрубить тот гордиев узел. Оно оказалось на удивление эффективным и простым, как все гениальное. Мне было нужно – всего-то навсего! – узнать или же самой придумать свое настоящее тайное имя. Этот веками проверенный способ сразу сделает меня неуязвимой для всех окружающих. Никто уже не сможет повлиять на мое внутреннее Я, как нельзя повлиять на расшалившегося на детской площадке ребенка, пока со строгим видом не обратишься к нему персонально, например, со словами: «Петя, а ну перестань дергать Алену за косички, а то…». И Петя, конечно, сразу поймет, что обращаются именно к нему; что он всего лишь маленький шестилетний мальчик, который в глазах взрослых делает что-то неправильное. Он, разумеется, в корне с ними не согласен, но придется послушаться и найти себе другое занятие, потому что спорить со всеми этими большими дядьками и тетками, как он уже много раз горько убеждался за свою долгую жизнь, – занятие совершенно бесперспективное, и выйдет только себе дороже.

Мое новое имя пришло ко мне почти сразу, едва только я задумалась о нем. Конечно же, я – Эрис! Так звали загадочную темнокожую и синеглазую жрицу богини Кибелы из романа Ивана Ефремова «Таис Афинская». Я влюбилась в Эрис с первых же страниц, покоренная ее недоступной и смертельно опасной красотой. Большинство мужчин держались на почтительном расстоянии от этой прекрасной женщины. Ведь, чтобы завладеть жрицей храма Кибелы, нужно было в час свидания разорвать тонкую и необычайно прочную сеть, накинутую на ее нагое тело. И горе рискнувшему пойти на это, если его руки оказывались недостаточно сильными для такого подвига: смертоносный кинжал, который жрицы всегда прятали в своих густых волосах, одним, никогда не знающим промаха ударом навсегда лишал несчастного возможности повторить свою дерзкую попытку или найти потом себе более доступную любовницу. Только так – любовь или смерть! Для служительниц культа Великой Богини-Матери было бы недостойно иметь дело с мужчинами, которые не проявили достаточной воли доказать на деле, что их любовь хоть чего-нибудь стоит перед лицом Давшей жизнь всему живому. Но если только прочная сеть была разорвана, то служительница храма из грозной жрицы превращалась в полную неги и страсти богиню Эроса. Все тайные любовные знания, снадобья и вековые любовные обряды, которым эти юные девы старательно обучались с раннего детства, обрушивались золотым дождем на счастливого смельчака.

Я – Эрис! И пусть все вокруг воображают себе, будто отлично знают меня. Они будут видеть, но не увидят; будут слышать, но не услышат; будут думать, что нашли, но не найдут; будут звать меня, но не докричатся.

Я – Эрис! И пусть со стороны мое тело – лишь слабое подобие моей настоящей божественно прекрасной внешности; пусть на мне сейчас старые, истертые местами до дыр джинсы и толстый шерстяной свитер, а не легкое белоснежное храмовое одеяние; пусть мои губы и ногти никогда не накрашены, и на руках и ногах нет драгоценных браслетов, и все мое тело не умащено дурманящими разум благовониями; пусть я хожу на лекции в университет, а не получаю сокровенные знания в древнем храме; пусть я пою в любительском хоре НГУ, а не в священной роще перед изваяниями богов на рассвете и на закате; пусть я хожу на бальные танцы вместо того, чтобы танцевать для посвященных на тайных мистериях и празднествах. Но все-таки я – Эрис! Страстная любовница и нежная мать, мудрая жрица и сгорающий от жажды к сокровенным знаниям неофит, воинственная и заботливая, грозная и прекрасная жрица Кибелы, Великой Богини-Матери…(Погружается в себя. Сзади подходит Луха и садится с ней рядом.)

Луха. Любуешься видами?

Анна (вздрагивает от неожиданности). А, это ты, Луха… Я не знаю… Скорее, размечталась… Ребятам удалось найти какие-нибудь следы боев? Этот дот на берегу… Люди, которые с моря в полный рост шли на него в атаку, – они же настоящие смертники…

Луха. Здесь, да и вообще на всем острове, никаких сражений не было… Пока не было…

Анна. Это хорошо. Даже страшно подумать, сколько людей могло бы здесь погибнуть… А на других островах тоже все обошлось мирно?

Луха. Да, почти все Курилы взяли без крови. Во время Курильской десантной операции сражения шли только за остров Шумшу. Вот там да, было месиво… А тут так, зашла пара наших корабликов, и японцы сразу лапки кверху… На Шумшу у меня тогда дед погиб…

Анна. Ты знаешь, как это было?

Луха. Знаю. Его боевой товарищ написал потом моей бабушке…(Резко поднимается.) Пора выходить. Что-то мы тут засиделись. До темноты нужно еще успеть дойти до места ночевки.

Икорская поднимается на ноги.

Радик. Хорошо ты читала. Мне даже показалось, будто ты рассказываешь о себе самой…

Икорская. Спасибо, Радик. Редко услышишь похвалу от коллеги по цеху…

Радик. Я решил уйти из театра. Отыграю премьеру и начну подыскивать другую работу.

Икорская. Почему?

Радик. На мою зарплату содержать семью не получится. Попробую куда-нибудь устроиться, заодно начну осваивать профессию программиста.

Икорская. Не будешь потом жалеть?

Радик. Да буду, конечно. А куда деваться?

Икорская. Ты говоришь как мужчина! (После долгой паузы.) Знаешь, что я чувствовала, когда сидела на краю сцены? Мне на минуту показалось, что я сижу на самом краю Земли, под моими ногами бездна, а передо мной бесконечный космос, которому нет ни конца, ни края. Я мечтала об этом, когда была еще совсем девочкой.

Радик. Странные мечты для ребенка. А что потом?

Икорская. Потом? Потом ничего. Мне даже и в голову не приходило, что нужно что-то еще. Какой смысл искать край Земли, если у тебя остались еще какие-то другие планы.

Радик. Ты – странная… Я хочу сказать, не такая, как все.

Икорская (обнимает его). Я знаю. Пойдем тоже кровь сдадим.

Икорская и Радик уходят.

Действие третье

Акт первый

Утро. Один день до премьеры. На сцене стоят рюкзаки, к ним прислонена гитара. Выходят Режиссер, Икорская, Стас. Последними появляются Маша и Радик, они держатся за руки.

Режиссер. Все в сборе. Можно начинать.

Бачинский (удивленно смотрит на Машу с Радиком). Маша, что это вы с Радиком за ручки держитесь? Не пойму, вы репетируете или…

Икорская. Юра, разумеется, они репетируют «Медею» Жана Ануя. С прошлого вечера в роль входят. Скоро же декада французской культуры. Как ты мог забыть.

Бачинский (возмущенно). Антон, что это за дискриминация, в конце концов! Почему один я не репетирую «Медею»? С каких это таких пор ты не хочешь включать меня в спектакль?