Рождение династии. Книга 1. Смута

Появление патриарха в Москве поставило правительство перед выбором.

Оно могло отпустить патриарха без субсидий и тем самым утратить все возможности, связанные с первым посещением Руси главой вселенской церкви. Можно было одарить патриарха богатой милостыней, но история показала, что полагаться на словесные обещания византийцев нельзя. Московиты избрали третий путь: они решили задержать Иеремию и заставить его уступить.

Московские власти первым делом постарались надежно изолировать греков от внешнего мира. Приставы и стража никого не пускали к Иеремии, и самому ему запретили покидать двор. Даже на базар патриаршие люди ходили со стражниками. Изоляция патриарха не была мерой исключительно полицейской. Речь шла о религиозных разногласиях и чистоте вероучения.

Византийцев держали как пленников, но при этом обращались с ними самым почтительным образом и предоставили им всевозможные блага. Патриарху отвели просторные хоромы, убранные по-царски и пригодные для постоянных богослужений. Из дворца ему доставляли изысканную еду и обильное питье: три кружки хмельного меда – боярского, вишневого и малинового, ведро паточного меда и полведра квасу.

Между тем властители Кремля более не вызывали к себе византийцев и словно окончательно забыли про них.

Сколь бы тяжелым ни казалось московское гостеприимство, Иеремия по-своему ценил его. Испытав превратности судьбы, столкнувшись с предательством епископов, произволом иноверцев— завоевателей, изгнанный из собственной резиденции и ограбленный, престарелый патриарх, кажется, не прочь был сменить Константинополь на Москву.

Однажды Иеремия, беседуя с ближайшими советниками, заявил, что не хочет учреждать в Москве патриаршество, «а если бы и хотел, то сам остался здесь патриархом».

В окружении Иеремии были «люди недобрые и нечестные», и все, что слышали, они передавали толмачам, а те доносили самому царю.

Как только властям стало известно о пожелании патриарха, они прибегли к хитрой уловке. Патриарху постарались внушить, что его ждет в Москве блестящее будущее. «Владыко, если бы ты захотел и остался здесь, мы бы имели тебя своим патриархом».

Подобное заявление исходило не от царя и бояр, а лишь от приставов, стороживших патриарха. Иеремия попал в расставленную ловушку и, не ожидая официального приглашения, сказал приставам:

– Остаюсь!

Тайная дипломатия Годунова дала свои плоды, и вопрос немедленно был перенесен в боярскую Думу. Объявив о согласии Иеремии, царь Федор выдвинул ряд условий: «Будет, похочет быти в нашем государстве цареградский патриарх Иеремия, – читал дьяк царскую речь, – и ему быти патриархом в начальном месте во Володимире, а на Москву быть митрополиту по-прежнему; а не похочет… быти в Володимире, и на Москве учинити патриарха из московского собору».

Условия выдвинул, разумеется, не Федор, а правитель, прибегнувший к помощи сестры Ирины. Царица выступала фактически в роли соправительницы мужа, что трудно было согласовать с вековыми традициями Московии. Как значилось в документах, государь, «помысля с своею благоверною и христолюбивою царицею и великою княгинею Ириною, говорил с бояры» о патриаршестве.

Смысл приговора сводился к следующему. Иеремии дозволялось основать свою резиденцию в захолустном Владимире с тем, чтобы фактически главой Московской церкви остался митрополит Иов. Такое решение было обусловлено не только политическими соображениями.

Конечно, Борис не хотел жертвовать своим ставленником. Но на лицо были и более важные причины.

Став Московским патриархом, Иеремия получил бы возможность изменять московские обряды, следуя греческим обрядам. А это чревато было расколом. По этой причине Владимир был избран в качестве резиденции, а точнее, места ссылки для патриарха. Дьяки попытались купить согласие патриарха щедрыми посулами. Они обещали ему дорогие подарки, богатое содержание, города и области в управлении. В то же время Иеремии дали понять, что его не отпустят из Москвы, пока он не уступит.

Под конец с греками заговорили языком диктата. В результате патриарх уступил по всем пунктам, выставив единственное условие: чтобы его самого «государь благочестивый царь пожаловал, отпустил». Греки капитулировали, чтобы вырваться из московского плена. Иеремия представил властям подробное описание церемонии постановления патриарха. В соответствии с обычаем царю и Священному Собору предстояло выбрать «в тон» трех кандидатов в патриархи. После этого царь должен был утвердить на высокий пост одного из них.

Иеремия выполнил все предписания Годунова относительно «тайных» выборов и 26-го января 1589 года возвел Иова на московский патриарший престол.

По случаю учреждения патриаршества в Москве устроили грандиозный праздник. Во время Крестного хода новопоставленный патриарх выехал верхом на «осляте» из Фроловских ворот и объехал Кремль. Осла вел Борис Годунов. Процессию сопровождала многочисленная толпа. Первым патриархом стал митрополит Иов. Борис Федорович Годунов получил кроме поддержки царя и царицы Ирины еще одну мощную поддержку Русской православной церкви.

В конце 1597 года царь Феодор Иоаннович впал в тяжелую болезнь. 6 января близость смерти стала очевидной для всех. Ближайшее окружение государя собралось у его одра в ожидании последнего самодержавного волеизъявления – завещания о судьбе сиротеющей страны.

Патриарх Иов от лица всея земли обратился с этим вопросом к умирающему: «Государь! Кому царство, нас, сирот, и свою царицу приказываешь?»

Просветленный близостью кончины, Федор тихо ответил: «Во всем царстве и в вас волен Бог: как Ему угодно – так и будет; и в царице мой Бог волен, как ей жить».

Слова были пророческими. Богу угодно было, чтобы судьбы Руси, окунувшейся вскоре в огненное искушение Смуты, текли вопреки всякому человеческому разумению.

Народ, услышав весть о смерти государя, толпами шел в Кремль. Все выражали свою глубокую скорбь. Многие горько рыдали. Феодор Иоаннович не оставил потомства. Он был последним царем из дома Рюрика, который 700 лет правил на Руси.

Потомки Рюрика – это князья Владимир Красное Солнышко, Ярослав Мудрый, Владимир Мономах, Андрей Боголюбский, Александр Невский, Дмитрий Донской, Иван Калита верно служили осуществлению Божия замысла о России. Замыкали эту плеяду царь Иоанн Грозный и его сын царь Феодор Иоаннович.

Теперь Россия осталась без царя.

Вместе с великой печалью, поселились в головах людей и великие сомнения. «Как же жить теперь без царя?» – сокрушался простой московский люд. «Какие выгоды можно получить для себя, своей семьи и своего рода? – думали именитые бояре. Назревала большая склока, которая могла закончиться бунтом. Наиболее дальновидные бояре стали стягивать в свои московские владения боевых холопов из дальних вотчин.

Тяжелая проблема нависла над Годуновым. Он не хотел терять власть, которая была в его руках целых 14 лет. Если Земский Собор изберет другого царя, Годунов сразу же потеряет свое влияние при дворе. И тогда ни одна боярская группировка, пришедшая к власти, не только не захочет иметь его в качестве правителя, но ему вспомнят все беды, им учиненные, все гонения и обиды, а это уже изгнание и смерть.

Выход был один – если царица Ирина возложит на себя функции государыни.

Борис Федорович попробовал поговорить об этом с Ириной, но царица, еще не отошедшая от обрушившегося на нее горя, неожиданно резко ответила:

– Нет, Бориска, я не буду выдвигать своего права на престол. Всю жизнь прожила я под крылом Федора Иоанновича. Нет у меня государственных способностей, да и обещала ему на смертном одре уйти в монастырь. Так я и поступлю. Остаток дней своих я посвящу Богу и буду молитвами своими сопровождать бессмертную душу мужа моего!

– А как же я? – в отчаянии спросил Борис.

– Ты взрослый человек и опытный царедворец. Сам решай свою судьбу.

– Но ты ведь поддержишь меня, сестра?

– Я всегда буду рядом с тобой!

Федор Никитич Романов понял, что наступил его час. На русском небе взошла его звезда. Он остался единственным претендентом на царский трон. Все наиболее влиятельные боярские группировки разгромлены Годуновым и не могут заявлять о своих правах, остался только один не тронутый опалой самый мощный противник правителя – древнейший, богатейший и многочисленный род Романовых.

Еще при жизни Никиты Романовича Юрьева был заключен между ним и Годуновым договор «не чинить зла и неприязни Романовым». Этот договор до сих пор правителем выполнялся. Теперь наступил решительный момент борьбы. В народе распространился слух, что перед смертью царь Федор Иванович завещал «…передать скипетр старшему из рода Романовых Федору…».

Но находившиеся в тот момент у постели умирающего царя царица Ирина Годунова и некоронованный правитель царский шурин Борис Федорович Годунов крест целовали на том, что «ничего похожего не было».

Патриарх Иов, оставшийся «начальным человеком» на Москве в безгосударное время, оказался в очень тяжелом положении: от него и только от него зависело, как развернутся события. Свой выбор он сделал давно. Но важно было не только донести его до бояр, но сделать так, чтобы его услышал народ.

Он собрал высших иерархов Москвы. Говорил прямо и жестко:

– Святая церковь должна сказать свое слово за Бориса Федоровича Годунова. Борис Федорович при светлых царских очах безотступно с несовершеннолетнего возраста, и от премудрого царского разума царственным чинам и достояниям привычен. По смерти царевича Ивана Ивановича великий государь Иван Васильевич говорил: «Божьими судьбами царевича не стало, и я в кручине не чаю долгого живота. Полагаю сына своего, царевича Федора и Богом данную мне дочь царицу Ирину, на Бога, Пречистую Богородицу, великих чудотворцев, и на тебя, Бориса. Ты бы об их здоровии радел и о них промышлял. Какова мне дочь царица Ирина, таков мне и ты, Борис.

В нашей милости ты все равно как сын».

Иов замолчал, давая вдуматься каждому в произнесенные слова. Молчание было долгим. Никто, однако, не шелохнулся.

Глаза Иова из-под легких, прозрачных век смотрели внимательно. Не буравил он глазами лица, сидящих перед ним, и не ласкал, но так взглядывал, будто открылась перед ним в каждом лике премудрая книга, и он ту книгу прочитывал и узнавал из нее даже больше, чем каждый знал о себе.

– На смертном одре, – вновь зазвучал голос патриарха, – царь Иван Васильевич представлял в свидетельство духовника своего, архимандрита Феодосия, говорил Борису Федоровичу: «Тебе приказываю сына Федора и дочь Ирину, соблюди их от всяких зол». Когда царь Федор Иванович принял державу, Борис Федорович, помня приказ царя Ивана Васильевича, государево здоровье хранил как зеницу ока. О царе Федоре и царице Ирине попечение великое имел. Государство их оберегал с великим радением и учинял их царским именам во всем великую честь и похвалу. Государству же многое расширение.

Иов знал, кому он говорит. Каждый из сидящих перед ним, вел за собой многочисленную паству. И было ведомо Иову, что слова его, удесятеренные с амвонов церквей и соборов, дойдут до тысяч и тысяч православных. Зажгутся свечи в церквах, выслушав слово своего пастыря, почешут в затылке:

«Что там, – скажут, – уличные шепоты? Вот что глаголет святой отец. А?» Какой голос возразить поднимется? Кто посмеет сказать противное? А если и скажет, много ли смысла будет в том?

– Борис Федорович, – продолжал Иов, – окрестных прегордых царей послушными сотворил. Победил царя крымского. Под государеву высокую десницу привел города, которые были за шведским королевством.

К нему, царскому шурину, цесарь христианский, султан турецкий, шах персидский и короли многих государств послов присылали со многою честью. Все Российские царства он в тишине устроил, как и православное христианство в покое. Бедных вдов и сирот в крепком заступлении держал. Повинным изливал пощаду и неоскудные реки милосердия.

Голос Иова зазвучал, как говорено, было, аки дивная труба: