Racconto di un deficiente

– Посему ты нас так рано вывел? – осенило Стефано.

– Именно. Если каждый горожанин обольёт тебя своими фекалиями, то ты ни в жизнь не отмоешься.

– Представляю… А сколько тут энтих горожанинов?

– Пару тысяч.

Стефано выпал. Не в буквальном смысле, конечно. Юноша познавал мир всё больше и больше с каждым днём, следовало ему лишь покинуть деревню. И вместе с тем, он поражался глубочайшим познаниям его спутника. Оно и понятно – он ведь дворянин. Хоть и бывший.

– А-а-а куда мы едемо? – выразил Стефано вполне справедливый протест тому, что всадник повёл их в какие-то «дебри». И если только что лошадь приятно цокала копытами, выбивая не просто звуки – музыку, по мощёной улице, то сейчас лишь раздражающе чавкала по грязи и отходам. А сами улицы сужались, превращаясь из просторных и светлых в труднопроходимые коридоры с редким освещением. И дома тут были скромнее: уже не осталось трёхэтажных – лишь двухэтажные и того ниже.

– Я ведь тебе говорил уже, – с толикой недопонимания молвил длинноволосый, дёрнув пояс на себе так, что пистоль и фальшионом задрожали, – К еврею.

– Я думал, евреи живут в хоромах, яко цари.

– Но не этот. Не этот…

– Почему ты ваще имеешь дело с жидом?

– Пути Господни неисповедимы.

В Мондрагоне постепенно просыпалась жизнь. Торгаши, ремесленники и простые жители уже гудели подобно пчёлам. Действительно, полнящееся людьми и животными, окружённое крепостными стенами селение походило на разворошённый пчелиный улей. Страшно представить, что здесь твориться летом, во время ярмарок, да на главной площади. И ведь сей город ни в какое сравнение не идёт с Венецией, Неаполем, Римом и прочими столицами итальянской земли. Но, пожалуй, самым главным показателем бодрствования горожан стала вылитая позади героев масса из ночного горшка прямо из окна. Благо, тамошний житель оказался весьма воспитанным и предварительно крикнул путникам внизу «Берегись!».

Спустя небольшой промежуток времени, странствия парочки подошли к концу. Из одного невзрачного переулка всадник и его попутчик перешли в другой – уже не такой тёмный, вонючий и просто неприятный. Он по-прежнему был загажен, а дороги были слеплены не иначе, как из говна и палок. Однако, во всём этом бардаке лишь единственное здание сильно выделялось. Это был двухэтажный каменно-деревянный дом с черепичной крышей. Перед ним, в отличие от прочей значительной части улицы, была проложена брусчатка, над дверью висела деревянная вывеска, на которой пятью языками было написано «Услуги ростовщика», а подле двери, окованной железом, стояло два некрасивых, но внушительных силой мужа.

– Эй, дуболомы! – обратился Фабрицио к этим высоким и сложенных телом мужчинам. Находясь на спине лошади, длинноволосый ещё казался высоким, но спрыгнув на землю, стукнув каблуками по камню, он стал короче их на целую голову.

– Ты чего? – видно, устрашившись мощью ребят, попытался образумить товарища Стефано, – Они же тебя пополам сломают!

– Не боись, я знаю как с такими общаться, – кинул дворянин через плечо, после чего улыбнулся во всю широту своих белоснежных зубов, – Якоб у себя?

– Этот старый хер всегда на месте, – ответил, скалясь, один из охранников, перехватив поудобнее рукоять своего шестопёра. Второй, к слову, тоже не отставал, и уже поспешил явить гостям заточенный одноручный боевой топор. Одеты они были в неполный латный доспех, включая панцирь, и кольчугу, а на головах – цервельеры.

– Не надо… – уже шептал, чуть не уссыкаясь от одного лишь вида бугаев парень. Его покинули силы, он был не способен даже с лошади слезть.

– Вот и отлично, – расставив руки в боки, подытожил Фабрицио, – А вы как? Как ваш этот… Рон?

– Мы – нормально. А у него вообще всё отлично, – махнул широкой рукой, гремя налокотниками и стальной варежкой, тот, что с шестопёром, – Сдох, в общем.

– Неприятно… – почесав макушку сквозь шаперон, молвил длинноволосый, – А от чего хоть?

– Да откуда-то болезнь то ли хера, то ли жопы подцепил, и откинулся через три недели.

– А за ним и Ален через неделю, – дополнил владелец топора коллегу.

– Нехер было друг другу под хвост ходить.

Все трое зашлись диким хохотом. И на сей раз Фабрицио уже не казался милым невинным дяденькой. Он был похож на этих двух, словно позабыл о ранимом придурке позади них.

– Ладно, хер с ними – новых наберёте. К слову… – наконец, мужчина обратил внимание на Стефано, затем развернулся и продолжил разговор, как ни в чём не бывало, – Встретил венецианцев наших.

– Ого, – удивился бугай, что слева, что с топором, – И что?

– Убил.

– Мужик! – стражники чуть ли не одновременно похлопали Фабрицио по плечу, затем кивнули в сторону юнца на лошади.

– Он? – лаконично поинтересовался мужик с шестопёром.

– Лучше не нашёл, – пожал плечами длинноволосый, – Вам ли не похуй – впускайте нас к жиду.

Стражники беспрекословно повиновались. Фабрицио сделал шаг в открывшуюся дверь, сделал полуоборот и поманил пальцем Стефано. Тот с трудом вылез из седла. Парень прыгнул на камни, чуть не навернувшись, и с опаской прошёл мимо бугаев. Эти мужики поспешили взять кобылку длинноволосого за узду и, возможно, даже куда-то увести – этого парень уже не видел. Зато увидел он, стоило закрыться двери позади, чистенькое скромненькое помещение. Стильное убранство, не внушающее количественно, на деле наверняка стоило сотни флоринов. К примеру, шкура медведя, лежавшая на полу, вряд ли была добыта хозяином дома собственноручно, но её стоимость превышала мыслимые и немыслимые границы мировоззрения парня из деревни Pratis.

– Amicos res secundae parant, adversae probant, – неожиданно, не отрываясь от чтения неизвестного пергамента, умиротворённо молвил маленький мужичок, чья плешивая седая голова лишь немного торчала из-за стола с правой стороны от входа. Он поднял взгляд на гостей и мило улыбнулся неполным рядом пожелтевших от времени зубов, – Друзей создаёт счастье, несчастье испытывает их. Латынь – язык аптекарей и монахов, – мужчинка поднялся на тонкие ноги. Одет он был в синий уппеланд: длинное широкое одеяние, доходящее до пола, с треугольными рукавами. Под этим роскошным платьем наверняка скрывалось ещё пару слоёв дорогой одежды. Но даже при этом всём он казался чересчур худым. На вид незнакомцу было около пятидесяти, а то и шестидесяти. Маленький нос, впрочем, как и весь он сам по себе, а на переносице пенсне.

– И вот, весна, и ты снова здесь, – несколько хрипло говорил старикашка, не снимая с лица мерзкую ухмылку. Мужчина приблизился к длинноволосому и всмотрелся ему в глаза. Он был ниже Фабрицио, потому для подобного действа пришлось бы задирать вверх голову. Но Альдобрандини пригнулся, дабы быть на одном уровне с собеседником, – De die in diem[31 - (лат.) Изо дня в день.]. Не надоело ещё?

Фабрицио фыркнул. Мужчина вмиг выпрямился и скрестил руки на груди, неодобрительно смотря на собеседника сверху вниз. Уже сейчас для юного Стефано разговор превращался в бессмыслицу.

– Ex parvis saepe magnarum rerum momenta pendent[32 - (лат.) Исход крупных дел часто зависит от мелочей.], Якоб. Сам знаешь.

Оба сдержанно улыбнулись и пожали руки. Похоже, они действительно хорошо знали друг друга, но всего лишь ломали комедию или что-то типа того. Еврей перевёл взгляд миниатюрных обесцвеченных зрачков на спутника длинноволосого, затем обратно на знакомого. Его иссушенные потрескавшиеся губы расплылись в язвительной улыбке, после чего изо рта гнилым потоком вырвалась речь:

– Parle-t-il fran?ais?[33 - (франц.) Он говорит по-французски?]

– Non, il est stupide[34 - (франц.) Нет, он тупой.].

– Быть может… – Якоб повернулся к Стефано и погладил его по сальной голове, после чего брезгливо вытер руку об собственный наряд, – …гость желает присесть?

Парень молча кивнул и старик проводил его к оббитой кожей скамье, что стояла буквально в десяти шагах. Юноша присел на мягкую лавочку, поразившись простоте реализации и одновременно полезности сей конструкции. Он даже немного попрыгал на ней, испытывая на комфорт и прочность. Тут же, по отмашке Якоба из соседней комнаты вышла милая девушка, которая подала Стефано кубок тёплого молока и жареного, правда чуть остывшего, окорока, после чего удалилась. Отвлёкшись на трапезу, выходец из деревни Pratis лишь обрывками слышал разговор еврея с флорентинцем. В один момент, повернув голову в их сторону, он заметил, как Фабрицио передаёт какой-то бумажный свёрток Якобу. Обгладывая кость и неаккуратно выпивая коровий продукт, так, что за шиворот полилось, юноша застал конец диалога:

– Хм… – протянул старик, всматриваясь в документ, – Неплохо… Но бывало и лучше, – он выкинул свиток куда-то назад и тот поразительным образом приземлился в свору документов, – За это я дам тебе… – мужчинка пальцем подтолкнул пенсне вверх, после чего на этот же палец и засмотрелся, – Шесть флоринов.

– Четырнадцать, – отнекивался от такой маленькой для него, но не для деревенского парня суммы.

– Девять, – покачав головой, предложил еврей вознаграждение побольше.

– Так уж и быть… – казалось, сдался Фабрицио, но здесь же стало ясно, что это был очередной его хитрый план, – Двенадцать!

– Десять, – прошипел сквозь зубы Якоб. От Стефано не ускользнуло, что в этот момент охочий до монет жид злобно сжал кулаки.

– Сойдёмся на одиннадцати, – длинноволосый приятно улыбнулся и протянул руку ростовщику. Тот немедля ответил. Это была сделка, выгодная обоим. Каждый посчитал себя в выигрыше, ведь изначально закладывал несколько флоринов, чтобы поторговаться. Так и строится экономика.

Уже через несколько мгновений в руке Фабрицио оказался небольшой и достаточно лёгкий мешочек, который, однако, был набит такой суммой денег, что селянину и в наследство редко когда достаться могло. Длинноволосый слегка поклонился, ляпнул что-то на французском и покинул помещение, насвистывая весёлую песенку.

– Эй, ты куда? – крикнул вдогонку парень, отставив пищу на низенький столик подле скамьи. Он спешно вытер об себя жирные руки, поднялся на ноги, и уж хотел было выйти, когда ему путь преградил Якоб. Явив не самую приятную улыбку, он тихо молвил:

– Куда же ты, мой мальчик?