Патриарх Тихон. Пастырь

– Пошлите мне, чтоб я мог молиться о всех, – попросил Вася и призадумался: не дерзкое ли прошение?

Поцеловал икону, побежал спросить у няни, не погрешил ли своей просьбой. А все у стола. На столе пирог.

– С днем рождения, Василий Иоаннович! – сказал батюшка, торжественно целуя сына и, взявши за плечи, показывал матушке, няне, Ване: – Вырос. Сидел-сидел, как огурчик под листом, да и вытянулся. Большак! Большак! За книжки садись.

– Да его от книг за уши не оттащишь! – сказала матушка.

– Учебные пора читать книги. Нужные. Ну, за стол, за пироги. А сей мир, по заповеди преподобного Макария Египетского, – будет с нами во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.

Зима мелькнула как сон, весна – как вздох. Пришло жданное лето. Батюшка поймал карпа. Не пудового, но фунтов на десять. А нянюшке Пелагее приснился сон: наловила целый воз рыбы. К болезни.

И заболела. У няни была своя уютная комнатка: кровать, комод, икона Черниговской-Гефсиманской Божией Матери, где Царица Небесная в венце, в царской одежде.

Лежала няня с виноватым лицом.

– Ишь барыня! А вам за мной, за старой дурой, ходи! Кушанья подавай.

Анна Гавриловна не спорила, но ходила за болящей заботливо. Иоанн Тимофеевич пригласил доктора. Доктор выписал лекарства, но Пелагее день ото дня становилось хуже. Нос обострился, глаза то и дело закатывались.

В один из таких тяжелых дней матушка выпроводила Васю из няниной комнаты:

– Ступай погуляй. Нянюшке отдохнуть нужно.

Вася перед сном молился о Пелагее, просил у Господа здравия. И теперь, выйдя из дому, он шептал и шептал без устали: «Господи, помилуй! Господи, помилуй!»

Ноги привели в храм. Служба давно закончилась, в храме прибиралась монашенка. Поповича она заметила, но окликать не стала.

Вася вышел на середину, под купол. Смотрел на евангелистов: на орла, на льва, на ангела и быка. Евангелисты высоко, а белый голубь[1 - Белый голубь – символ Святого Духа. (Здесь и далее примеч. авт.)] в куполе и впрямь как в небе сиял облачком.

В душе было покойно и радостно, вдруг увидел совсем небольшой, потемневший от времени образ какого-то святого. Попросил душою: «Помолись о Пелагее, о няне. Помоги ради Господа Иисуса Христа». Поцеловал икону и только потом попробовал разобрать надпись: «Преподобный Исаакий Затворник».

Вышел из храма, сел у стены, в тени. Задремал. Увидел веселый луг в золотых гвоздиках. Няню, а на руках у няни самого себя.

Пробудился. Вспомнил сон. И стало страшно идти домой. Но тотчас и пошел.

– Где ты был? – спросила матушка. – Няня-то у нас поднялась.

– Поднялась?! – удивился Вася.

– Да ведь упрямая. Поднялась, и все тут. Довольно, говорит, разлеживаться. Выздоровела.

Вася кинулся в комнатку няни, а она была уже у печи.

– Квас хочу поставить. Жаркие дни наступили. Окрошку будем хлебать.

Перед сном, молясь на ночь, Вася не удержал благодарных слез.

К нему пришла маменька:

– Ты чего плачешь?

– О нянюшке… Я молился, и Господь пожалел нас.

– Ах, Вася, ласковая душа! – Маменька погладила сына по голове, по личику. – Сам скоро нянькой будешь… Кого бы ты хотел, мальчика или девочку?

– И сестричка счастье, и братец счастье. Меня и Павел нянчил, и Ваня. Теперь мой черед.

Родился мальчик. Крестили в честь небесного архистратига Михаила, но ребенок был слабенький, одна хворь сменяла другую. А Вася в младшем брате души не чаял. Убаюкивал скорее маменьки.

Шел 1873 год.

Пророчество

Сено Иоанну Тимофеевичу косил богатый кулак. Всякий год шел торг, для Иоанна Тимофеевича неприятный, проигрышный. Кулак давал восемь – десять рублей деньгами и поставлял шесть возов сухого сена.

– Надувает он тебя! – говорила, сердясь, Анна Гавриловна.

– Матушка моя! – Иоанн Тимофеевич разводил руками. – Шесть возов нам на зиму хватает, а в барышах колокольное сословие от веку не бывало.

Сено привозили на двор. Сеновал сами набивали. Иные возы приходилось досушивать.

Духмяный воздух роднил душу со всею природою. Васе все чудилось: что-то должно объявиться. Жданное с детства, это что-то было так всегда близко…

– Сегодня спим на сеновале, по-богатырски! – закончив работу, разрешил Иоанн Тимофеевич.

Сон с батюшкой на новом сене – радость. Можно раскинуть руки и ноги и впрямь представить себя богатырем.

– Ну вот вы и выросли, – говорил детям Иоанн Тимофеевич. – Павел и ростом меня догнал, и силой. Ваня тоже стал большак, в семинарию поедет, Вася, минет годок, в училище пойдет… Счастливый у нас Миша. Братская любовь – как благодатная сень, и от невзгод укроет, и от недобрых искусов убережет. Я на вас днем, когда сено укладывали, поглядел со стороны, порадовался: от доброго корня наш род. Высоко, правда, не залетали, а службу Богу и Отечеству несем честно. У кого счастье в деньгах, у кого в чинах. Мы семьей богаты.

Сильно мигнуло.

– Зарница? – спросил Ваня.

– Слышишь – рокочет? – возразил Павел. – Хорошо, что все убрали, гроза идет.

Слушали, как далеко, видно за озером, небесная телега гремит по камням незримой дороги.

– А я знаю, в каком году было Успение Богородицы. – Ваня затаился, предвкушая торжество.

– В пятнадцатом по Вознесении Господа, – скучно сказал Павел.

– А вот и нет. В сорок восьмом от Рождества Христова.

– Прибавь годы земной жизни Христа, вот и будет сорок восемь.

– Зачем прибавлять. Это был сорок восьмой год. И все.

– Теперь ты скажи, когда евреи принесли в жертву Яхве тысячу овнов?