Инанта Грёза. Путник

– А когда нельзя? – его спохватившиеся зрачки сближаются с моими.

– Только в одном случае нельзя, – улыбаюсь я, вныривая в прохладные дегтярные наважденья. – Когда уже нет человека. Нету… и ничего не попишешь. Свободен непоправимо. Непоправимо. Но это не наш случай с тобою. Немножко терпенья…

Мерный пролёт маятника, вернувшегося с дальнего рубежа амплитуды. Его прямизна сметает с глаз долой яркую отчётливую неявь, оставляя взамен пустые хлопья утлой действительности. Хлопья тают, высвобождая звуки, затем цвета, линии….

– Девочка! Де-воч-ка! В чём дело? Глазки открыла, головку подняла… вот так… видишь меня? Эй, видишь меня? Умница. Что, поплохело, солнышко напекло? А на вид, вроде, крепкая девочка. Ну-ка давай, приходи в себя. В обмороки нам ещё рано падать.

Я удивлённо выпрямляюсь на скамейке. Рядом женщина. Трогает мой лоб ладонью, хозяйски берёт мою руку, считает пульс. Острое, внимательное лицо, тёмные глаза, тонкие, подведённые веки. Просторный лоб с интеллигентными морщинками. Костяной, слишком правильный нос. Великобританская премьерша Маргарет Тэтчер в отставно-почтенном возрасте. Или – весьма около.

– Это не обморок, – неуверенно говорю я.

Премьерский нос ещё раз втягивает близ меня воздух, убеждаясь, что я не накуренная и не пьяная. А ну как, даже и беременная, но обоняньем это трудновато определить.

– Что-то вдруг… не знаю… Отключилась… – не объяснять же ей где и кем я только что побывала.

– Поди к врачам, проверься. Раньше случалось такое?

– Никогда, – отцеживаю я ей пресной улыбочки. – Всё в полном порядке. Спасибо, не беспокойтесь.

– Забеспокоишься тут, – вздыхает «околоТэтчер». – День неблагостный. Половины не минуло – а печаль. Богу душу отдал человек. Бедная Света Васильевна! Вчера встречались, здравствовались… И – нате вам!

– Это!.. – встрепыхиваюсь я, – это, которая здесь, на скамейке, недавно? Я всё видела. Скорая её увезла.

– Слишком поздно.

– А вас же тут, кажется… Откуда же вы?..

– От людей, откуда. Плохие вести быстро бегут.

– Вы знали её, да? Вы её хорошо знали?

– Хорошо – нехорошо… Столько лет – в одном доме, в одном подъезде, – «околоТэтчер» машет рукой вдоль аллеи: за сквером, за зеленью, белеет угол многоэтажки.

– Ой! – ёрзаю я на скамейке. – Как удачно, что я вас… Расскажите о ней, пожалуйста. А? Мне очень нужно.

– Тебе? Зачем? Ты с ней знакома?

– З-знакома. Да, знакома… конечно. Она здесь, на моих глазах… умерла.

«ОколоТэтчер» подозрительно-участливо оглядывает меня. Я ещё больше волнуюсь, торопливо вру.

– Я её знала… давно. Несколько лет назад. Долго не виделись. Как она живёт… жила? С мужем и сыном, да? Сын – уже взрослый, конечно, должно быть…

Женщина продолжает обозревать меня в размыслии, стоит ли откровенничать с незнакомой нервной особой, только что очухавшейся от странного обморока.

– Мужа похоронила она прошлой осенью.

– От чего?

– Досталось ей с ним. Одно время – пил. Недолго, правда. Потом сплошные болезни: что-то с печенью, что-то с желудком. Операция за операцией, из больницы в больницу. Годы. Для неё самой это даром не прошло. У самой инфаркт случился.

– Да вы что! – с трудом выдыхаю я.

– Обошлось, слава Богу. И благо для Светы Васильевны, что с мужем, наконец, всё… кончилось. Наверное, и для него самого благо. Чем так жить- мытариться, лучше вовсе…

– А потом?

– А потом? Потом она как-то даже понемножку преобразилась вся.

Посвежела, похорошела. Начала следить за собой, делать причёски, одеваться стала недурно, со вкусом. Светская леди – ни дать ни взять, – «околоТэтчер» слегка морщит верхнюю губу, приподнимая совершенные ноздри: неодобреньице изложенным метаморфозом?.. проскок мелкобабской завистюхи?

– К чему-то готовилась, да? – вкрадчиво подсказываю я.

– А ты почём знаешь? Готовилась. Я как-то на днях, при встрече, в шутку ей: «Ох, Света Васильевна, не понапрасну, видать, расцветаешь. Есть, стало быть, где-то садовник, признавайся, как на духу. Она улыбнулась. Хорошо, светло улыбнулась, умеет она. – Есть, – говорит. – Далековато, правда. Есть. Только – до годика подождать. Раньше годика – нельзя, неправильно».

Я молча сглатываю в горле едкий комок.

«ОколоТэтчер» тоже проникается. В строгих глазах признаки влаги.

– Немножко не дождалась… до годика. Душевная женщина. Жаль.

– Спасибо вам большое! – я наклоняюсь, неожиданно для неё и себя целую её в щёку, чуть пахнущую тонкой пудрой, решительно поднимаюсь со скамейки.

– Скажите, пожалуйста, какая её квартира?

– Двенадцатая… – она смотрит на меня снизу вверх, в глазах её – новое, непробованное удивление, грустный наив. – А моя – двадцать пятая. Может, когда зайдёшь и ко мне? Я буду рада. Что-то такое в тебе есть, девочка. Что-то такое…

Парню на вид – около двадцати. Коричневая тенниска на литых плечах. Серьга в ухе – чей-то большой, до блеска шлифованный зуб. Стриженная тёмная щётка волос. Нос – невелик, скруглён-спрощен. Не материн. Глаза – материны. Стоп! Я ведь не видела её глаз; тогда, в сквере – они были закрыты, они не открылись уже! Не видела? Я даже примерила их. Я умудрилась на мир посмотреть её глазами.

К парню сзади, из коридора, приплыла и прилипла яркая медновласая особа, хозяйски раскинула руку на его плече. Так они стояли, заняв весь дверной проём и разглядывая меня.

– Да, – пасмурно отвечает парень, – Светлана Васильевна. Да, сорок дней было позавчера. Конечно, царствие… да, разумеется, замечательная… была. Вы её знали?

– Узнала.

– Когда? – тускло удивляется парень.

– Недавно. Совсем…

Не объяснять же, что – после смерти.

Медновласка уже произмерила меня кошачьим глядом, на предмет сравнения с собой, и небрежной улыбочкой утвердила бесспорное «Куд-да те!».

– У меня к вам небольшой разговор.

– Заходите. Не на пороге ж… – парень подвигается назад и подвигает подругу.

Медновласка очень некстати. При ней у меня вряд ли получится. Я неуютно вздыхаю.