От любви до судьбы

Дивизия, преодолевая яростное сопротивление немцев, медленно продвигалась вперёд, переходя к обороне в тех местах, где противник был особенно упорен.

Весной наступило затишье. У Бориса появилось время для того, чтобы писать Але подробные письма. Он переживал вместе с женой беременность, вчитывался в её рассказы о шевелении ребёночка, и они вызывали у него какое-то удивление и такую сладость, и нежность в груди, словно уже держал на руках свою кровиночку.

В преддверии лета начали готовиться к широкому наступлению. Нашим войскам предстояло сокрушить мощный оборонительный рубеж на пути в Прибалтику под названием «Пантера». Немцы готовились стоять насмерть, ведь с потерей Прибалтики они теряли и источники сырья и продовольствия, а для Красной армии открывался прямой путь в Восточную Пруссию и выход к Балтийскому морю.

Наступление намечалось на двенадцатое июля, но уже десятого войска заняли исходное положение. Утром взвод разведчиков, где Борис командовал отделением, придали штурмовой роте для проведения разведки боем. Рота выбила противника из траншей и захватила пленных, которые показали, что получен приказ отойти на запасной тыловой рубеж. Этим решило воспользоваться командование и ввело в прорыв штурмовые батальоны. В течение суток оборонительный рубеж противника был прорван, и подразделения вклинились в оборону врага на сорок километров, очистив от фашистов триста населённых пунктов.

Части дивизии безостановочно двигались вперёд, преследуя отступающего противника. Проселочные дороги, по которым двигались войска, тянулись через лес, идти было тяжело, все медленнее шагали бойцы, тёмные пятна пота проступали на давно не стираных гимнастёрках. Необходим был отдых, но командование требовало быстрее выйти к реке Великая и захватить мост. Пока основные части дивизии двигались к мосту, решено было перебросить к нему взвод разведки для захвата и предотвращения взрыва.

Разведчиков посадили на танки, и те рванули вперёд. Охрана моста не успела опомниться, когда из леса стремительно вырвались «тридцатьчетвёрки» с десантом разведчиков на броне. Танки прорвались к мосту, и бойцы, спрыгнув с них, пошли врукопашную. Высокая и сильная фигура Бориса, который, где автоматными очередями, а где и мощными кулаками прокладывал путь отделению, служила ориентиром для бойцов.

Через несколько минут всё было кончено, на мосту и вокруг него в беспорядке валялись трупы фашистов. Вскоре по мосту устремились на ту сторону реки подошедшие штурмовые батальоны.

За этот бой Борис был награждён орденом Красного Знамени.

Дивизия с боями прорывала вторую линию немецкой обороны, здесь было построено множество ДОТов и ДЗОТов, минных полей. На подходе к этой линии надо было под огнём гитлеровцев преодолевать болота и озёра. Враг непрерывно вёл артиллерийский огонь и атаковал. Развернулись затяжные кровопролитные бои, наши подразделения несли большие потери. В батальоне, которому был придан взвод разведки, убило командира, из офицеров почти никого не осталось. Командование прислало из штаба нового комбата. Им оказался бывший командир роты Бориса во время комплектации дивизии на Урале.

Два дня назад Борис вынес из-под огня раненого взводного – лейтенанта Никифорова, а когда вернулся, ротой командовать было уже некому. Тогда-то и принял Борис на себя командование ротой. Командир батальона собрал двух оставшихся в живых разведчиков, которых хорошо знал: старшего сержанта Горбанько и ефрейтора Бориса Шаталова. Командиром одной роты он назначил Горбанько, а второй – оставил Бориса.

– Слушай боевую задачу: нужно оседлать перекрёсток дорог и удержать его до подхода основных сил. – Голос командира был сиплым и прерывался кашлем, накануне он простыл, лёжа под огнём немецких гаубиц в болоте. – Оседлать и удержать – это очень важно для дивизии. Начало общего наступления дивизии в шесть ноль-ноль. К этому времени развилка должна быть в наших руках. Ясна задача?

Задача-то ясна, но как её выполнить. В роте Бориса оставалось два десятка бойцов, в роте Горбанько – немногим больше. Сложность заключалась ещё и в том, что на пути к развилке противник хорошо укрепился, и пройти напрямую было сложно. Решили одной ротой обойти укреплённый район и ударить по врагу с фланга.

А Борис повёл бойцов прямо. Идти среди огромного массива сплошных болот было трудно, тропинка то появлялась, то исчезала. Приходилось передвигаться, рискуя в любой момент провалиться в трясину. Кроме этого, необходимо было соблюдать скрытность, чтобы незаметно выйти в заданную точку. Рота блестяще совершила марш, не встретив сопротивления, она добралась до развилки дорог и заняла на ней круговую оборону.

Ровно в шесть, как и намечалось, началось наступление дивизии. Фашисты не выдержали и побежали, и тут на их пути оказался заслон на развилке. Немцы обрушили на бойцов всю свою огневую мощь, понимая, что если они не пробьются через заслон, то будут уничтожены наступающими войсками. И тут в самый критический момент, когда уже половина личного состава роты Бориса была выведена из строя, к ним пробилась рота старшего сержанта Горбанько, проделав узкий проход во вражеской обороне. Немцам так и не удалось сбросить бойцов с развилки дорог. А вскоре подоспели наступающие части дивизии.

Командир дивизии кричал в трубку комбату:

– Молодцы, передайте мою благодарность всему личному составу, а командирам рот, в особенности. – И зачем-то переспросил: – Значит, роту к развилке вывел и командовал ею в бою ефрейтор? Ну и ну, такое мне ещё встречать не приходилось. Но молодчина какой! Честное слово, молодчина!

Через пару дней в дивизию прибыл командующий армией. Командир дивизии доложил ему о Борисе, и генерал захотел с ним встретиться. Бориса вызвали в штаб дивизии. Генералу представили вконец смущённого девятнадцатилетнего парня. Он расспрашивал Бориса о службе, о семье, уточнял детали минувшего боя. Потом подозвал к себе одного из офицеров штаба и отдал какое-то распоряжение. Затем объявил, что за успешное выполнение боевой задачи, проявленный при этом героизм и воинское мастерство, ефрейтор Борис Шаталов награждается Орденом Славы второй степени и ему присваивается воинское звание – лейтенант. Генерал тут же прикрепил на грудь Бориса орден и вручил офицерские погоны.

Потом, провожая взглядом удаляющегося парня, с восхищением произнёс:

– Замечательный человек, хороший командир из него выйдет.

Известие о рождении дочери Борис встретил в госпитале.

Наши войска, прорвав оборону на узком, пятикилометровом участке, уже двигались вглубь территории противника, имея цель ликвидировать курляндскую группировку.

А через два дня гитлеровцы ввели в бой на этом участке танковую дивизию. Трое суток не прекращался тяжёлый бой. Горела земля, немцы пытались смять и уничтожить наши части. В роте, которой уже командовал Борис, осталось меньше трети личного состава. Вот перед позициями показались вражеские танки, за ними двигалась пехота. Наша артиллерия открыла огонь, но танки продолжали двигаться вперёд. Борис понял, что позицию удержать не удастся, даже если погибнут все. В это время поступил приказ отойти за реку.

Борис отдал приказ бойцам отходить. А сам остался прикрывать отход. Он лёг за пулемёт и его точные очереди косили наступающих солдат противника. Но вот танки приблизились, и Борис побежал по траншее, которая упиралась одним своим краем в лесную опушку. Он выскочил из траншеи и уже вбежал в лес, когда шальной осколок ударил его в шею. Борис упал и потерял сознание. Очнулся он, когда уже была ночь – гимнастёрка залита кровью, шею невозможно повернуть. Борис достал из сумки перевязочный пакет и попробовал им заткнуть рану, но от сильной боли вновь потерял сознание. Только через сутки бойцы его роты проникли на нейтральную территорию, где оказался Борис, и вынесли командира. Он потерял много крови и получил заражение.

Началась гангрена. Его спасло чудо: молоденькая врачиха, недавно пришедшая после мединститута, сделала блокаду появившимся уже в войсках пенициллином, и этим спасла Борису жизнь.

Два месяца провёл Борис в госпитале. Девушка – врач бывала у него каждую свободную минуту, и все к этому привыкли, даже начальство не реагировало. Лена, так звали девушку, знала, что у Бориса жена на Урале, и что дочка родилась. Но это её нисколько не смущало. На войне жизнь младших командиров недолгая, и надо жить, и любить сегодня, завтра может и вовсе не наступить.

До выписки оставалось недели две, и Борис перешёл уже в разряд ходячих больных. Почти каждый вечер после ужина он прогуливался с Леной по аллее парка, примыкавшего к больничному корпусу. Вот и сегодня они пошли прогуляться по первой пороше.

Чистый воздух вливался в пропитанные лекарствами лёгкие и вместе с ним вливались бодрость и энергия в молодое, сильное тело, которому нипочём ранения.

– Не спеши, – Лена взяла Бориса под руку, погладив, зачем-то рукав его шинели, наброшенной поверх больничного халата. – Расскажи лучше, как тебе видится жизнь после войны.

– Жизнь будет совсем другая, – проговорил Борис и замолчал. Он и не представлял, какою должна стать жизнь после войны, из его девятнадцати лет – три с половиной пришлись на войну.

Лена хотя и была старше его на пять лет, но и она не могла себе представить ту, новую, неизвестную жизнь.

– Я думаю, что люди будут любить и беречь друг друга, – произнесла она выстраданную, видимо, в мыслях фразу.

– Да, наверное.

Они уже дошли до скамейки в конце аллеи туда, где ветви деревьев сплетали свои густые лапы, создавая таинственный шатёр.

– Посидим? – Лена потянула Бориса на покрытую мелкой снежной крупой скамейку.

Борис смахнул снег полой шинели, они уселись, тесно прижавшись друг к другу.

Сколько времени прошло неизвестно, Лена зябко поёжилась и положила голову Борису на плечо. Потом спросила:

– Руки замёрзли, можно я у тебя погрею? – И, не дожидаясь ответа, сунула свою руку в распахнутый ворот его шинели.

Борис чувствовал, что Лена тянется к нему, это его приятно тревожило и волновало. Он обнял девушку за плечи. Она подняла голову от его плеча, прижалась щекой к его щеке, и он ощутил на своих губах её тёплые губы.

К ночи похолодало, и Борис с Леной заторопились к больничному корпусу. Они вошли в здание с чёрного хода, от двери которого у Лены оказался ключ. Она жила в маленькой комнатке, в блоке для служащих госпиталя. На развилке у длинного коридора постояли, целуя друг друга и всё более разгораясь. Лена расстегнула шинель Бориса, распахнула больничный халат, и обхватила руками его такое манящее, сильное тело. А Борис под тёплой курткой Лены нащупал её грудь и уже не захотел выпускать её из своей ладони. Вместо того чтобы разойтись, они направились в коморку Лены, стараясь осторожно ступать по дощатому полу. Сердце Бориса взволнованно билось, уже почти год он не встречался с женщиной. Его молодое тело, отдохнувшее за время нахождения в госпитале от тягот и тревог войны (в окопах-то было не до женщин) требовало ласки, и томление, охватившее его, затмило все доводы разума. Тихонько войдя в комнату, они бросились в объятья друг друга, словно это был последний миг, дарованный им судьбой перед тем, как навсегда расстаться. Губы их слились, руки порхали, гладя и лаская тела и стаскивая мешающую одежду. Они почти не разговаривали, да и зачем нужны были слова, каждый знал мысли и желания другого, и рвался, и трепетал от прикосновений, и хотел быть ближе, ближе…

Они рухнули на железную односпальную больничную кровать, и она отчаянно заскрипела, не выдержав урагана страстей…

Холодный зимний рассвет нехотя вполз в окно, осветив разбросанную по полу одежду и обнажённые тела мужчины и женщины, забывшихся в коротком сне.

На попутной полуторке Борис возвращался в свою дивизию. Последние две недели промелькнули с быстротой молнии. С Леной они вели себя на людях подчёркнуто официально, но встречаясь вечером, не могли оторваться и насытиться друг другом, как изголодавшиеся хищники. Из госпиталя Борис отправил Але всего два письма: он не хотел беспокоить её тем, что тяжело ранен, да и первые недели был лежачим и не мог писать. Однако и потом, когда он уже вставал, тоже не писал, но уже по другой причине. Аля – родная и любимая, была далеко, а Лена – такая желанная и манящая рядом, только протяни руку. И он протянул её. И что же теперь?

Борис копался в себе, пытался что-то анализировать, чем-то оправдать такую бешеную, неуправляемую страсть. Но находил только какие-то жалкие причины, которые вызывали лишь досаду на себя.

Утром Борис попрощался с Леной. Он успокоился, страсть улеглась, они насладились друг другом за эти две недели. Но почему она так тревожно – вопросительно заглядывала в глаза его, почему тормошила и спрашивала через каждые пять минут:

– Ты меня, правда, любишь?

Борис кивал головой, он и сам не мог ещё разобраться в своих чувствах, но любви, такой любви, как с Алей, тут, конечно, и в помине не было. А что же тогда было?

От этих вопросов, на которые не мог найти ответа, ужасно болела голова, до тошноты стыдно было перед самим собой, словно он совершил преступление, совершил предательство. Вот если он погибнет, если его убьют в бою, тогда это будет, хоть как-то объяснимо, он смоет кровью свою вину так, обычно, говорили в войсках штрафникам. Потом Борис отгонял эти детские, но от этого не менее муторные мысли и торопил водителя, стремясь поскорее добраться в свою часть и забыть всё:

– Ну, что мы словно на старой измученной кляче едем. Нельзя ли побыстрее?

– Быстрее нельзя, товарищ старший лейтенант, видите какая дорога, одни ямы да ухабы, – оправдывался шофёр.

За время отсутствия Бориса наши войска уже прошли Польшу, Померанию и повернули на Берлинское направление. Борису присвоили очередное воинское звание – капитан, и он принял батальон. Быстро вошёл в курс дел в подразделении, познакомился с людьми. Использовал короткое затишье для обучения людей ближнему бою в крупном населённом пункте. Впереди Берлин. В один из дней Борис узнал о гибели командира полка, бывшего своего ротного ещё с Урала. Тот погиб на командном пункте после прямого попадания снаряда. Сейчас, уже сам став командиром, Борис понял, какому риску подвергал ротный его и себя, когда отпускал на ночь к Але. Опоздай он тогда к посадке в эшелон, его бы сочли дезертиром, а непосредственного командира – пособником. Законы военного времени предусматривали за это самое суровое наказание.