Бессрочная осень

– Я как буду приезжать в город, когда буду уже взрослый, обязательно буду приходить сюда, ты так и знай.

Он стал рассказывать про деревню, где сразу за их усадьбой начинаются луга и нет никаких преград и границ – только поле и небо. А она все дивилась и никак не могла представить себе то, о чем он так увлекательно, с любовью к своему краю рассказывал. От его рассказов ее душа была в непрестанном напряжении и удивлении, а он все рассуждал уже с задатками видения своего будущего.

Подшучивая, говорил: «Подрасту, выучусь на инженера, буду работать, построю домик, женюсь.» Она вдруг, наверно, почувствовала весь ужас и всю низость подобного будущего, что даже нервно отдернула свою руку от него. Вся казавшаяся ей эта низость никак не шла к ее неземным воспалившимся чувствам к нему. Дальше они до самого «Ателье» шли молча, каждый думал о своем. Но то, что у них появились чувства друг к другу, даже некая привязанность, это было очевидно. В тот день, когда они расстались и Володя уехал домой, – они еще не знали, что расстались навсегда….

Уже поздней осенью то ли от переживания от случившегося, вызванного их расставанием, то ли в силу еще каких-либо обстоятельств, но он первый раз заболел тяжелой болезнью – свинкой. Почувствовал в себе ослабление всех своих телесных сил – не было никакого желания жить как раньше жил, и даже к ней, так тронувшей его душу, у него не было желания любить. Но когда стал оправляться от болезни, начал приходить в себя, его опять все вокруг приводило в восторг, и хотелось жить тем всем земным, что его окружало. Правда, он теперь избавился не только от телесной, но и от душевной своей травмы. От пережитых им прошедшим летом чувств как будто не осталось и следа….

Шли годы и он быстро рос телесно и душевно. Жил теперь уже не одними чувствами – стал понемногу разбираться в том, что его окружает и, самое главное, стал не так восприимчив ко всему, как раньше. И на то, что с ним когда-то произошло, стал смотреть в известной степени спокойно, даже когда чувствовал себя неловко за свою эту слабость – впечатлительность.

Жизнь его в молодые годы ознаменовалась благодетельными переменами, расцветом его как личности. Верно говорят, судьба человека складывается случайно, в зависимости от окружающих его судеб. Так сложилось и судьба его молодости, определившая всю дальнейшую жизнь. Новизна бытия, связанная с первой самостоятельной жизнью – все это совершенствовало его во всем.

А что было дальше? А дальше была учеба, работа, трудом заработанная квартира, не было только женитьбы. Потому что не было большой любви, как когда-то на заре юности, были лишь влюбленности в женщин красивых и не очень, от которых родились у него две дочери, по иронии судьбы названные именами Любовь и Надежда. Это было настоящее помешательство, всецело поглощавшее все его душевные и телесные силы. Жил только минутами страсти или ожидания их. Это хотя и были счастливые моменты в его жизни, но совершенно лишенные глубоких чувств. Он вел жизнь трудовую, насыщенную событиями современного дня. Про свое одиночество перед друзьями – коллегами отшучивался: «Сложилось так, что я стал человеком казенным-не пригодным для семейной жизни».

Время шло, прошли не только годы, но и десятилетия. Он уже давно не Володя, а Владимир Николаевич, прошедший трудовую деятельность от рядового инженера до руководителя крупного предприятия.

Ушла его молодость. Да что собственно молодость! Ушла целая эпоха, а вместе с ней и все то, чем он жил эти долгие годы. В последний год перед уходом со службы разыскал своих дочерей, уже взрослых со своими семьями, и без всякого расчета на проявление милосердия и их дочернего внимания на его будущую глубокую старость, помог им материально. Удивительна была быстрота и безвольность, с которой он сошелся с дочерями, что так случайно свалилось на него, началось с такой счастливой легкостью, что не отняло у него нисколько душевных сил. Так в его жизни суждено было стать еще одному большому событию. Дочери, конечно, спасали его от чувства одиночества и он каждый раз при встрече с ними все больше убеждался в их искренности. Их отношение к нему было гораздо лучше, чем он мог рассчитывать.

Работу он уже давно бросил. Много времени проводил, уезжая в деревню, где остался стоять еще родительский дом. Охотился, рыбачил, а затем возвращался домой.

Он вынашивал лишь одну мечту: как возможно дольше пусть продолжается то, что началось в знакомстве с дочерями.

«Где все теперь то, что было когда-то?» – думал он, задавая себе вопрос, не теряя ни на минуту своего главного состояния – надежды увидеть свою большую любовь.

2

Владимир Николаевич в силу своего возраста, уже не обременённый никакими заботами и обязанностями, все более с каждым днем меланхолично впадал в рассуждение о смысле своей прожитой жизни, и все больше на память приходило то далекое безвозвратно ушедшее время, в особенности его детство. Не все ушедшее запомнилось, на память приходило лишь то, что пронеслось по его юному сердцу и затихло с годами, но осталось, по-видимому, там, где-то далеко внутри. И так неся все это в себе, как тяжелую чашу, он пронес это через всю свою жизнь. А случилось с ним тогда совершенно необыкновенное: впервые в жизни он почувствовал влюбленность к ней, этой девочке в белом платьице на берегу реки. Как забыть тот великолепный солнечный день, то необыкновенное летнее, светлое и все сливающееся с голубым небом, и ее, стоящую на крутизне берега, на фоне этого голубого неба.

– «Боже, как памятны мне эти солнечные дни из детства на набережной, – сказал он себе. – Ах, как давно все же это было. И жил ведь рядом, имел достаточно времени и возможности, и не велик был труд приехать и спуститься к берегу реки».

Но шли годы, проходили десятилетия. И вот уже нельзя было больше откладывать, хоть, может быть, и по-старчески глупо, но он все же решил: «Надо посетить то место, где некогда что-то тревожило мое сердце».

В один из погожих солнечных дней он пошел к мосту на набережной. Однако все изменилось на свете с тех пор, когда он был еще мальчиком. Река Омка уже не судоходна, а, просто превратилась в широкий ручей, и нет уже того солнечного блеска воды. На том месте во всю ширь развернулся рынок. Базар – как бы город в городе.

– «Боже как это было давно, – у него на глаза наворачивались слезы, – но я никогда не забуду того времени, какое это было несказочное счастье, когда она взяла меня за руку».

Была она неизменно весела, ласкова, очень ко мне добра и простодушно говорила мне: «Ты мне очень нравишься».

Помню, я вспыхнул жаром при первом же взгляде на нее, и не зная, что делать, от застенчивости равнодушно произнес: « мне пора…..»

У моста он опять поднялся на взгорье, пошел в город по тротуару. Его целью было побывать на той улице и во дворике – хотел взглянуть на все то, где когда-то появлялась она. Из шумной, заполненной транспортом улицы он вошел в небольшой тихий дворик.

Ему хотелось вызвать в себе воспоминания, а может даже грусть, и не мог на удивление. Ноги сами понесли по двору, и день был такой же солнечный, только тогда был конец августа, а сейчас начало лета. Все прочее было неизменно, разве что обилие застекленных балконов. Он присел на скамью возле детской площадки – песочницы и стал вспоминать, какой она была в то далекое их детство: ясный взгляд, светлые волосы, легкое белое воздушное платьице. То было время ничем не омраченного счастья, радости и восторженности двух, в сущности, еще детей, не понимавших толком о начале любви. А сейчас все было спокойно и омрачено печалью, как будто весь дворик сочувствовал ему в его воспоминаниях. Ему казалось, что еще миг, и она откуда-то появится, выбежит ему навстречу в своей соломенной шляпке и воздушном раздуваемом ветерком белом платьице. Он остановил свой взгляд на дверях одного из подъездов, поднялся и пошёл. Двери были резные, из настоящего тёса. «Стало быть, стоят давно, таких сейчас не делают,» – подумалось ему. Взялся за кованую железную ручку и, приоткрыв дверь, шагнул на площадку подъезда. Навстречу с внимательным и озабоченным взглядом спускалась по лестнице женщина, старше средних лет, но он не выказал к ней никакого внимания.

– Простите! – уже оборачиваясь ему вслед окликнула она, видя незнакомого с виду интеллигентного солидного мужчину.

– Вы не насчет покупки квартиры?

Он посмотрел на миловидную женщину и скороговоркой ответил:

– Нет, не знаю! А что здесь продают квартиру?

Женщина удивленно посмотрела на него, и он устыдился своей непрактичности.

– Да! – ответила незнакомка. – Здесь недавно схоронили пожилую хозяйку небольшой квартирки, и теперь ее племянники, наследники стало быть, продают ее.

– Ну разве только небольшую, то можно, – не зная, что ответить, с легкой улыбкой на лице Владимир Николаевич расположил к себе собеседницу, и она ответила тем же.

– Пожалуйста!…третий этаж седьмая квартира, у меня ключи. Я здесь по соседству, приятельница покойной, так знаете по мелким житейским делам. Наследники – люди молодые, – продолжила она, – состоятельные, занятые, да она и не нужна им эта жилплощадь. Вот оставляют ключи, если что, чтобы можно было засвидетельствовать покупателям.

– Сейчас, минутку, – сказала она, когда поднялась на площадку третьего яруса и вошла в квартиру напротив – седьмую.

– Вот, пожалуйста! – она вышла из своей квартиры с ключами в руках и не глядя на Владимира Николаевича, стала открывать дверь напротив. Окна квартиры выходили не во двор, а на набережную, где по ту сторону реки в сумерки всегда пряталось солнце. Распахнули дверь – квартира вся была озарена солнечными лучами.

– Проходите, пожалуйста! – женщина сказала таким миловидным тоном, как будто они были давно знакомы. – Да, меня зовут Мари Сергеевна.

– Очень приятно – Владимир Николаевич.

– Пожалуйста, Владимир Николаевич, смотрите, знакомьтесь, может, понравится… А это Полина Николаевна, бывшая хозяйка, в молодости, конечно, сейчас не принято развешивать в квартирах портреты, с некоторой иронией сказала Мари Сергеевна, видя, что Владимир Николаевич стал пристально рассматривать висящий на стене большой портрет молодой женщины. Он ничего не ответил соседке, а только все внимательней, подходя ближе, стал рассматривать портрет в коричневой рамке. Ему показалось, что в ее глазах он увидел ее, ту девочку в шляпке….

– Вы были знакомы?.... Простите, я пойду, если что, я у себя напротив, – сказала она, почувствовав в его внимании к портрету что-то интимное.

– Благодарю Вас! – не отрываясь от портрета, ответил он и присел на старый кожаный диван, как только она вышла из квартиры. Затем он мельком глянул на дверь, и в его ушах совершенно четко прозвучал голос, сказанный накануне Мари Сергеевной : «…а, это Полина Николаевна, бывшая хозяй…..»

Он быстро соскочил с дивана, уставился опять на портрет, помня, что ту девочку из далекого детства тоже звали Полей.

– Поля! Ты? – вырвалось у него вслух и ему показалось на миг, что ее глаза с портрета «сказали» ему : «Я».

– Боже мой, стоя у портрета, глядел на нее в упор, – сколько лет прошло? Как судьба беспощадна к человеку, – его охватил озноб, все в голове закружилось, боясь не удержаться на ногах, медленно отступил назад и опустился на диван.

Покрасневшие глаза прошибли слезы, лицо сделалось хмурым, но не от усталости, а от беспомощности и растерянности. Минут через пять встал и заходил по комнате, глядя в пол. Что делать дальше он уже решил для себя, ему осталось только немного успокоиться. Успокоившись, приоткрыл дверь и громко позвал:

– Мари Сергеевна!..

3

По выходным дням сестры Любовь и Надежда, договорившись во времени, разом посещали отца, чтобы убраться, приготовить на неделю обеды или еще выполнить какие-либо дела по хозяйству. Они имели ключи от квартиры отца, потому как в последнее время Владимира Николаевича не всегда можно было застать дома – мог находиться на своей однокомнатной «даче». Вот в очередной раз управившись по хозяйству с делами, сестры, сидя на кухне, судачили…

– Странное что-то творится последнее время с отцом. Взять хотя бы покупку этой крохотной квартирки. Хочет побыть один? – Люба удивленно пожала плечами. Так он и так практически все время один, по крайней мере последние годы, что мы его знаем. Нет, конечно, недостатка в женщинах по всей видимости у такого мужчины не было, это естественно. При таких его достоинствах, а главное, материальном положении, – она ехидно улыбнулась

– Уж не завел ли себе какую-нибудь бабку, прикурив сигарету закончила она.

– В семьдесят-то лет, я тебя умоляю, сестрица, – отозвалась Надежда.

– Не скажи. Это мы с возрастом становимся как увядшие хризантемы, к тому же ханжами и расчетливыми хищницами, мужики, если, конечно, настоящий мужчина, как наш отец, для них любовь свята и вечна.

– А что мы, Люба, собственно знаем про отца? Росли мы в разных семьях, у разных мам. Узнали друг о друге, когда уже сами мамами стали, когда он разыскал нас разными путями.

– Да, ты права! Во всяком случае, мы в его жизни не планировались. Наши мамы его просто использовали в угоду своих желаний, выдавая желаемое за действительное – не более того.