Сталинские премии. Две стороны одной медали

Эйзенштейн был невысоким, округлым (некоторым он казался бескостным) человеком на коротких ножках с торчащими дыбом жидкими волосами над высокой залысиной и вечной иронической усмешкой на губах. С первого взгляда этот знаменитый киноноватор производил даже уютное впечатление, но оно было обманчивым: душу сексуально амбивалентного Эйзенштейна с юных лет раздирали противоречивые импульсы, наружу вырывавшиеся в повышенном интересе к садизму, пыткам и жестокостям разного рода, а также в «ненормальной» (по словам его друга кинорежиссера Михаила Ромма) склонности «рисовать похабные картинки при дамах». При этом сердечник Эйзенштейн вел исключительно умеренный и упорядоченный образ жизни, не пил и не курил; единственной его всем известной слабостью была детская любовь к сладостям.

«Александр Невский» оказался самым формальным, отстраненным и нетипичным из всех шести законченных Эйзенштейном фильмов. И по эмоции, и по образности это – холодный фильм. Так получилось, что работу эту, которую Эйзенштейн выполнял по личному заказу Сталина, надо было закончить как можно быстрее, поэтому центральную сцену схватки русского князя XIII века Александра Невского с агрессорами – тевтонскими рыцарями на льду замерзшего Чудского озера – режиссер снимал летом, на Мосфильме, где асфальт покрыли густым слоем жидкого стекла, а сверху накрошили мел, чтобы создать иллюзию зимнего пейзажа.

В этом условном пространстве Эйзенштейн разыграл свой фильм как блестящую шахматную партию с заданным Сталиным концом, когда Александр Невский произносит: «А если кто с мечом к нам войдет, тот от меча и погибнет, на том стояла и стоять будет русская земля». (Эйзенштейн планировал завершить фильм смертью Александра Невского на обратном пути из Орды, но Сталин этому воспротивился: «Не может умирать такой хороший князь».)

Ради пропаганды этого заключительного слогана фильм, собственно, и затевался, но по иронии судьбы, когда в 1939 году Сталин заключил с Гитлером пакт о ненападении и нацисты стали «заклятыми друзьями», это привело к исчезновению «Александра Невского» с киноэкранов. Поэтому столь многозначительным оказался факт награждения не только Эйзенштейна, но и Николая Черкасова, исполнителя роли Александра Невского (а также еще двух человек из съемочной группы) за эту кинокартину в марте 1941 года, когда договор с Гитлером формально все еще был в силе.

Примечательно, что, показывая «Александра Невского» приватно в середине июня, за неделю до нападения немцев на Советский Союз, гостившим в Москве американцам – писателю Эрскину Колдуэллу и его жене, журналистке Маргарет Берке-Уайт, – Эйзенштейн уверенно предсказал, что весьма скоро фильм опять появится в широком прокате.

Политическая интуиция режиссера оказалась на высоте. Но она, очевидным образом, покинула Сталина, для которого неотевтонская атака, столь ярко предсказанная на экране Эйзенштейном, стала, очевидно, полным сюрпризом в реальности. Последствия этого политического и военного просчета Сталина были катастрофичными: обрушившаяся 22 июня 1941 года на Советский Союз как лавина гитлеровская армия к началу октября подошла к Москве.

Вместе со всей страной работники «культурного фронта» были мобилизованы на борьбу с врагом, ударной работой доказывая свою необходимость Отечеству. Повсюду в эти дни звучал патриотический хор Сергея Прокофьева, написанный им для эйзенштейновского «Александра Невского»: «Вставайте, люди русские, на славный бой, на смертный бой!». Хор этот самому автору очень нравился, и справедливо. Но Сталин тогда, в 1941 году, не отметил эту работу Прокофьева премией. В тот момент (да и сейчас) это выглядело как намеренное унижение или наказание за что-то, особенно если учесть, что главный соперник Прокофьева, Дмитрий Шостакович (он был моложе Прокофьева на 15 лет), не только получил Сталинскую премию за свой сочиненный в 1940 году Фортепианный квинтет, но и был при этом специально выделен: именно его фотографией, явно не по алфавиту, открывался ряд портретов шести «главных» лауреатов, вынесенных на первую страницу «Правды».

В истории с награждением Шостаковича вообще много загадок.

Вспомним, что в 1936 году молодой композитор и его опера «Леди Макбет Мценского уезда» стали одним из главных козлов отпущения в затеянной Сталиным «антиформалистической» кампании, в своей эстетической части как раз и направленной на определение параметров социалистического реализма. Творчество Шостаковича тогда было публично выведено Сталиным за пределы соцреализма. Но в конце 1937 года композитора реабилитировали за его Пятую симфонию, которая в официозной печати была определена как «деловой творческий ответ советского художника на справедливую критику». (О том, что эта характеристика Пятой симфонии принадлежит, скорее всего, самому вождю, я писал в своей книге «Шостакович и Сталин».)

Пятую можно определить как симфонию-роман (а «Александр Невский» – как фильм-оперу). Напрашивается сравнение Пятой с «Тихим Доном». Оба произведения глубоко амбивалентны и в разное время воспринимались то как советские, то как антисоветские. Но природа симфонической музыки такова, что допускает заведомо большую вариантность толкований. Опус Шостаковича – это чудесный сосуд: каждый слушатель в своем воображении заполняет его так, как ему угодно. Поэтому Пятая симфония для многих, вероятно, навсегда останется величайшим эмоциональным отражением Большого Террора, в то время как «Тихий Дон», наряду с «Доктором Живаго» Пастернака, будет претендовать на роль наиболее захватывающей картины драматических сдвигов в России периода Первой мировой и Гражданской войн.

Парадокс, однако, состоит в том, что, наградив Шолохова именно за «Тихий Дон», у Шостаковича Сталин выделил отнюдь не одобренную им Пятую симфонию, а Фортепианный квинтет, решительно не вписывавшийся даже в тот достаточно широкий спектр соцреалистических произведений (от «Тихого Дона» до «Александра Невского», с творениями Мухиной и Герасимова посредине), которые вождь определил как «образцовые».

Ведь симфонии, хоть и уступая в официальной жанровой иерархии столь любимым Сталиным операм – и не принадлежа к поощряемой им категории программной музыки, все же являлись эпическими произведениями, которым вождь как любитель русской классики традиционно отдавал предпочтение. А тут – изысканная камерная композиция в неоклассическом стиле, с явной оглядкой на западные традиции, о чем Сталина, как мы теперь знаем, не преминули известить в своих доносах «друзья» Шостаковича из числа руководящих советских музыкальных бюрократов.

В литературе аналогом Фортепианному квинтету Шостаковича могло бы быть какое-нибудь из поздних стихотворений Ходасевича или рассказ Набокова, в живописи – натюрморт Роберта Фалька. Ничего в этом роде нельзя даже вообразить себе пропагандируемым на первой странице «Правды» – ни тогда, ни позднее.

Что же так привлекло Сталина в этой музыке Шостаковича? Ее политическая и «гражданская» ценность в тот момент должна была представляться вождю равной нулю. Неужели Сталин был прельщен ее благородством, необахианской сдержанностью, спиритуальной глубиной и мастерством отделки? Вряд ли возможно в данный момент дать однозначный ответ на этот вопрос.

    Источник: Чайка. № 17–19 (76–78), сентябрь 2006

Раздел 2

1941–1945 «Щербаковщина»

От составителей

Война отодвинула на дальний план все остальные заботы советских людей, не связанные с этой великой бедой. Деятели культуры не были исключением. Многие из них ушли прямо на фронт в ранге простых солдат (среди погибших в первые же месяцы такие известные имена, как А. Гайдар, П. Коган). Другие стали военными корреспондентами или фронтовыми кинооператорами. Артисты театра, кино и эстрады создавали фронтовые концертные бригады. Но основная масса писателей, художников, деятелей кино и театра покидала столичные города в другом направлении – на восток и на юг – в эвакуацию (таково было распоряжение правительства), чтобы заняться своими прямыми профессиональными делами уже не ради премий и наград, а в соответствии с общим для всего народа девизом: «Все для фронта, все для победы».

Пока дела на фронтах шли катастрофически плохо, ни о каких премиях никто, разумеется, не вспоминал. Но уже сразу после первых успехов (начала контрнаступления под Москвой 4–5 декабря 1941 года) 12 декабря в газете «Правда» появляется сообщение, что Комитет по Сталинским премиям в области литературы и искусства начал свою работу по отбору кандидатов на Сталинские премии за произведения, законченные в 1941 году, а также в период с 15 октября 1940 года по 1 января 1941 года. Адрес Комитета – г. Куйбышев областной, ул. Куйбышева, д. 133. Принимая во внимание обстановку, вопросы решались весьма оперативно. 11 января Совнарком определяет количество (оно сокращено – не более двух в каждой номинации) и размеры премий (они не уменьшены – 100.000 рублей – первая степень, 50.000 – вторая). А 11 апреля были названы и лауреаты. Их оказалось почти в два раза меньше, чем в предыдущем году – 85, а самих премий – 36; по некоторым разделам премиальные квоты были заполнены не полностью – суровость военного времени все-таки сказалась на возможностях полноценного отбора, просмотра и обсуждения произведений. Среди отмеченных – произведения как мирного, так и уже военного периода (Седьмая симфония Шостаковича – вторая по счету премия), политические плакаты и карикатуры Кукрыниксов, поэма Н. Тихонова «Киров с нами» и др.). Наряду с Шостаковичем двукратными лауреатами стали еще одиннадцать человек.

Исполнение Седьмой симфонии стало крупнейшим событием не только культурного, но и политического значения. Вопрос о присуждении композитору премии был решен еще до официальной премьеры 5 марта 1942 г. (члены Комитета по премиям прослушали симфонию на репетициях оркестра Большого театра, который тоже был эвакуирован в Куйбышев, а в феврале в «Правде» о ней появилась восторженная статья А. Н. Толстого). После этого началось триумфальное шествие симфонии не только по стране (премьеры в Москве, осажденном Ленинграде, Новосибирске и др.), но и по всему миру (Лондон, Нью-Йорк) – все это в течение одного лишь 1942 года.

Особого упоминания заслуживает также история с созданием документального фильма «Разгром немецких войск под Москвой», о котором в этом разделе приведены отдельные материалы – воспоминания участников событий; лента удостоилась наград не только в СССР, но и за океаном (а потом была прочно положена «на полку»). Строго говоря, фильм был закончен уже в 1942 году, и «по правилам» должен был бы награждаться только на следующий год, но в данном случае пренебрежение формальностями вполне объяснимо.

Следующий «всплеск премиальной активности» – появление в газете «Правда» 19 ноября 1942 года сообщения о том, что Комитет по Сталинским премиям (аппарат которого уже вернулся в Москву) начинает прием работ, созданных в 1942 году, а также за период с сентября по декабрь 1941 года. Эта дата день в день совпадает с началом контрнаступления советских войск под Сталинградом. Постановление СНК СССР датировано 19 марта 1943 г. 68 премий, 92 лауреата, из них 32 – за многолетние выдающиеся заслуги в своей области искусства. В числе последних – вполне старорежимный и никогда не отличавшийся особой лояльностью к новой власти писатель В. В. Вересаев (интересно, что в 1918 году он был последним лауреатом очень престижной дореволюционной литературной Пушкинской премии). Премии же за конкретные произведения совершенно отчетливо учитывают их патриотическую и героическую направленность, причем не обязательно связанную с событиями идущей войны – таких, конечно, большинство, но также и опера М. В. Коваля «Емельян Пугачев», фильм режиссера М. Э. Чиаурели «Георгий Саакадзе (1?я серия), спектакль по пьесе А. К. Гладкова «Давным-давно» (режиссер А. Д. Попов). Появляются и первый трехкратные лауреаты, это кинорежиссер И. А. Пырьев и драматург А. Е. Корнейчук.

Денежные размеры премий не изменились, и хотя в военное время деньги значили не столь много, как в мирные дни, такие суммы могли существенно облегчить жизнь их обладателей. Между тем, уже с 22 марта «Правда» начинает публиковать тексты телеграмм новоявленных лауреатов на имя И. В. Сталина с просьбами перечислить причитающиеся им премии в фонд обороны (иногда на конкретные виды вооружений).

Считается, что почин этот возник после выступления И. В. Сталина на торжественном заседании Московского Совета депутатов трудящихся 6 ноября 1942 г. Первыми были колхозники Тамбовской области, собравшие 40 млн. руб. на строительство танковой колонны «Тамбовский колхозник» (см. публикацию в «Правде» 09.12.42 г.). 15 декабря 1942 г. колхозник Ф. П. Го ловатый принес в Саратовский обком ВКП(б) 100.000 рублей на постройку самолета. После этого движение приняло массовый характер. Деньги сдавали все – от пионеров (4-классница Белла Ваксман внесла 206 руб. из копилки на танковую колонну «Пионер»), до священнослужителей. Таким образом, свою лепту внесли и работники искусств (37 человек из 95 награжденных за 1942 год внесли свыше двух миллионов рублей). Впрочем, можно с уверенностью утверждать, что этим список лауреатов-жертвователей не исчерпывается – сообщения о каких-то перечислениях, не попадающих «под кампанию», могли в «Правде» и не публиковаться (известно [40], например, что уже на третий день войны – 24 июня 1941 года, – выступая на проводах мобилизованных в Красную Армию казаков, М. А. Шолохов сообщил о своей телеграмме на имя маршала Советского Союза тов. Тимошенко следующего содержания: «Дорогой товарищ Тимошенко! Прошу зачислить в фонд обороны СССР присужденную мне Сталинскую премию первой степени. По Вашему зову в любой момент готов стать в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии и до последней капли крови защищать социалистическую Родину… Полковой комиссар запаса РККА писатель Михаил Шолохов»). То есть перечисляли и до выступления Сталина.

Сколь существенными для нужд фронта были эти суммы? Сошлемся опять же на сведения Ю. Мухина [53]:

«Бомбардировщик „Пе-2“ в 1941 г. стоил 420 тыс. рублей, к 1945 г. он стоил уже 265 тыс. Начатый производством в 1937 г. и, следовательно, хорошо отработанный бомбардировщик „Ил-4“ в 1941 г. стоил 800 тыс. рублей, а к 1945 г. – 380 тыс. Танк „Т-34“ к 1941 г. стоил 269,5 тыс. рублей, а к 1945 г. гораздо более сложный и трудоемкий „Т-34-85“ стоил всего 142 тысячи. Гаубица „М-30“, принятая на вооружение в 1938 г., в 1941 г. стоила 94 тыс. рублей, а в 1945 г. – 35 тыс. Пистолет-пулемет „ППШ“ в 1941 г. стоил 500 рублей, а в 1944-г. уже 148 рублей. Даже отработанная донельзя винтовка Мосина, стоившая и в 1941 г. всего 163 рубля, к 1943 г. стала стоить 100 рублей».

Малоизвестным, но любопытным событием 1943 года является появление в «Правде» 8 сентября Указа Президиума Верховного Совета СССР об учреждении Почетного Знака Лауреата Сталинской премии. Он должен был иметь одинаковый вид для лауреатов I, II и III степеней (хотя о III степени еще никакой речи не было), изготавливаться из серебра и на аверсе иметь отнюдь не изображение вождя, а лишь надпись золотом «Лауреат Сталинской премии» (без указания степени). Реверс знака вообще не был описан. Но указ этот не был реализован, ни одного экземпляра знака не было вручено (сколько было изготовлено – неизвестно), и через два года вышел другой указ, учредивший новый знак широко впоследствии известного вида. Тогда же состоялись и первые награждения.

Весьма примечательна история с созданием Гимна Советского Союза в последние месяцы 1943 года, формально, казалось бы, не имеющая прямого отношения к теме Сталинских премий. Связь, однако, прослеживается вполне определенная. До этого времени официального государственного гимна в Светском Союзе не было. На торжественных мероприятиях в качестве такового исполнялся «Интернационал». Зато уже существовал «Гимн партии большевиков», сочиненный композитором А. В. Александровым в 1939 году при непосредственном, как говорят, участии самого вождя и удостоенный, естественно, Сталинской премии. Как-то так получилось, что среди мелодий, представленных на конкурс композиторами, Сталину наиболее отвечающей замыслу показалась именно эта, а из стихов наилучшим образом по размеру и ритму этой музыке соответствовал текст, сочиненный совместно двукратным лауреатом С. В. Михалковым и журналистом Эль-Регистаном. Окончательная доработка текста происходила опять же под жестким контролем вождя, и 1 января 1944 года новый Гимн впервые прозвучал на всех радиостанциях страны. На Сталинскую премию его создатели не выдвигались. Любопытные подробности этой истории можно прочитать в этом разделе в материалах П. Рейфмана (автор ссылается, в свою очередь, как на источники, на книги Е. Громова и С. Волкова), а также А. Щуплова («Независимая газета». Ex Libris. 24.02.2000).

Между тем присуждение Сталинских премий в 1943 году за произведения, созданные в 1942?м, стало последним, произведенным в военные годы. И дело здесь не только в чрезвычайной занятости первых лиц партии и государства делами фронта и тыла (это, бесспорно, имело место), но и в том, что резко возросла активность боев на другом фронте – идеологическом.

Война, безусловно, наложила свой отпечаток на взаимоотношения интеллигенции и власти. Контроль за идеологической выдержанностью произведений в соцреалистическом духе поначалу ослаб (просто было не до него), но не полностью и не надолго. С переломом в ходе военных действий после Сталинграда и Курска начался и возврат к прежним строгостям.

В упоминавшихся лекциях П. Рейфмана приводится впечатляющий хронологический перечень документов, рожденных в идеологических инстанциях разных уровней как общекритического характера, так и адресованных конкретным «провинившимся» лицам и организациям:

3 апреля 1943 г. в газете «Литература и искусство» помещена редакционная статья «За великую литературу великого народа» – как бы введение в последующую литературную политику, но конкретных репрессий, партийных решений пока не последовало.

10 апреля 1943 г. редакционная статья в газете «Литература и искусство», с резкой критикой Московской консерватории: недооценка русской музыки, преувеличение влияния на нее Запада.

17 апреля в той же газете наносится удар по художественной критике: она осуждается за односторонность, пассивность, безыдейность.

24 апреля – там же статья, громящая спектакль МХАТа «Последние дни» Булгакова (о смерти Пушкина); осуждение фильмов «Актриса», «Лермонтов» и др., не очень удачных, но критикуемых не за это, а за идеологические недостатки.

Июль 1943 г. Спецсообщение Управления контрразведки НКГБ СССР «Об антисоветских проявлениях и отрицательных политических настроениях среди писателей и журналистов» (см. полный текст документа в этом разделе).

2 декабря 1943 г. письмо-докладная Г. Ф. Александрова (начальник УПА), А. А. Пузина (его заместитель), А. М. Еголина, (зав. отделом художественной литературы) Маленкову и Щербакову о грубых политических ошибках в журналах «Знамя», «Октябрь», «Новый мир» и др. «Президиум Союза Советских Писателей, органами которого являются литературно-художественные журналы, совершенно не руководит их работой… Несмотря на неоднократные указания ЦК ВКП(б) о необходимости коренного улучшения литературной критики, со стороны Президиума и лично тов. Фадеева не были приняты меры к повышению роли и значения литературной критики. Литературно-критические выступления тов. Фадеева на совещаниях писателей малосодержательны, абстрактны и нередко ошибочны» Управление пропаганды считает необходимым принять специальное решение ЦК… о литературно-художественных журналах.

Там же конкретно о Зощенко: «В журнале „Октябрь“ (№ 6–7 и № 8–9 за 1943 г.) опубликована пошлая, антихудожественная и политически вредная повесть Зощенко “Перед восходом солнца”. Повесть Зощенко чужда чувствам и мыслям нашего народа… Зощенко рисует чрезвычайно извращенную картину жизни нашего народа… Вся повесть Зощенко является клеветой на наш народ, опошлением его чувств и его жизни».

22 декабря 1943 г. постановление «О журнале „Октябрь“ за 1943 г.: о крупных провалах и недостатках».

31 января 1944 г. – решение Политбюро ЦК ВКП(б) «Об антиленинских ошибках и националистических извращениях в киноповести Довженко „Украина в огне“».

6 февраля 1944 г. расширенный пленум ССП освободил А. А. Фадеева и избрал нового председателя ССП, Н. С. Тихонова)

25 марта 1944 г. в газете «Литература и искусство» – статья лауреата Сталинской премии С. Бородина «Вредная сказка», о пьесе Шварца «Дракон». Сказку запретили.

31 марта 1944 г. проводится совещание работников (УПА) у Щербакова с докладом Еголина, в котором говорилось о подготовке решений о перестройке ряда журналов, каждого в отдельности, так как работают они плохо. Планируемая перестройка должна улучшить партийное «руководство художественной литературой».

4 апреля 1944 г. Еголин и Иовчук сообщают Щербакову о статьях Ю. Юзовского «Критический дневник», Е. Усиевич «Непокоренные» и Л. Озерова «Об украинской поэзии военных лет», в которых пропагандировались «неправильные взгляды».

21 апреля 1944 г. состоялся пленум СП с отчетом редакции журнала «Знамя» за 1943 г. Причина обсуждения – информация, поступившая Маленкову и Жданову о «серьезных ошибках» журнала «Знамя».

7 августа 1944 г. Александров вновь сообщает Маленкову о журнале «Знамя», о серьезных в нем недостатках.

23 августа 1944 г. Оргбюро ЦК выносится негласное постановление об этом журнале… утвержден новый редактор (В. Вишневский) и новая редколлегия.

5 мая 1944 г. Александров и Федосеев подают Щербакову записку-информацию «О контроле за выходящей литературой» – как бы итог их деятельности за 1943 – отчасти 1942 гг. За 1943 г. исключено из планов центральных издательств 432 книги и брошюры («недоброкачественные и даже вредные книги», в том числе «вредная» книга М. Шагинян «Уральский город», в которой «клеветнически изображался советский Урал»). При просмотре материала, идущего в печать, задержано в 1942 г. 283 книги и брошюры и 163 плаката и лубка, в 1943 г. – 142 книги и брошюры и 215 плакатов и лубков.

Не обходится дело без КГБ. 31 октября 1944 г. записка наркома ГБ В. Меркулова Жданову о политически вредных, враждебных настроениях Асеева, Зощенко, Сельвинского, Федина, Довженко (см. сокращенный текст документа в этом разделе).