Дурной глаз

– Па!.. па!.. – заходилась Ника сзади.

Серёга игнорировал её. Он подался к Лерке, грузный, пышущий жаром, как поднимающийся из осеннего подлеска вепрь, и запустил пальцы в волосы на её затылке. Лерка заверезжала, зарываясь лицом в кулачки. Серёга смахнули их свободной рукой и ею же влепил жене пощёчину. Ладонь его была как мясистая лопата.

– Заткнись! – рявкнул он. – Заткнись, гнида пиндосская!

И, поскольку Лерка не послушалась, он врезал ей опять, на этот раз кулаком. Скула жены покраснела и вздулась, неожиданно ещё сильнее возмутив Серёгу: он и не замахнулся толком, в салоне для нормального замаха не хватало места. Он ударил Лерку третий раз, в лоб. Леркина голова дёрнулась, но он продолжал удерживать её за волосы и сразу вернул в подобающее положение.

Маленькие ручки обхватили Серёгин бицепс, и повисшая на нём Ника попыталась оторвать отца от матери, голося и потешно закатывая глаза. Серёга стряхнул её, не глядя, и открыл подлокотник, где среди прочего барахла лежал складной швейцарский нож.

– Бог свидетель, не хотел! – проклокотал он, зажимая нож в кулаке для большей увесистости. После чего продолжил охаживать Лерку.

В лоб, в щёку, в глаз, в нос, в лоб, в губы, в нос, в глаз.

Он почувствовал влагу на утомлённых костяшках и подумал про кровь. Но жидкость, которой уделала его супруга, оказалась совершенно прозрачной. Поначалу Серёга подумал про слюни или слёзы. Однако в ноздри шибанул резкий горячий запах, крепкий духан бензина, и Серёга на мгновение растерялся. Из ссадин, из разрывов кожи на лице Лерки, из хобота тапира, в который превратился её опухший шнобель, и даже из глаз тёк бензин. Серёга воззрился на жену с непониманием и отвращением. Лерка разлепила раздувшиеся, точно после инъекций, губы и изо рта потёк бензин, вымывая обломки зубов.

– Ва-ва, – произнесла она отчётливо и будто дразнясь. – Ква-ва.

И Серёга вернулся к тому, что воспринимал не иначе как воспитательный процесс. Самым бесящим для него было то, что Лерка даже не думала сопротивляться. Как можно не сопротивляться, когда тебя колошматят? Это только сильнее распаляло Серёгу. Правда…

Правда, если бы она сопротивлялась, подозревал Серёга, он бы вообще её убил.

Наконец он, пыхтя, откинулся в кресле. От него шёл пар, хотя кондиционер старался вовсю. Пот жёг глаза. Из-за бензинных миазмов разболелась голова и слегка подташнивало.

– Ухух, – тяжело выдохнул Серёга и разжал пальцы. Нож, брякнув, улетел под сиденье.

Часто моргая, Серёга посмотрел назад: как там доча, отчего затихла? Ника сидела, поджав колени к груди, раскачивалась, будто голова китайского болванчика, и сосала большой палец.

– Ника, ты опять за старое? – сурово спросил Серёга. – Выплюнь палец! Он грязный. Кака!

«Ва-ва», – вспомнил Cерёга Леркино дурное кваканье. Он с нажимом провёл по раскрасневшемуся лицу пятернёй и отдёрнул руку – та была вся в бензине. Глаза защипало сильнее.

Неважно, с этим разберёмся после, сказал голос в его голове. Урок ещё не закончен.

Он выбрался из «Рено», обогнул авто широким солдатским шагом и распахнул переднюю дверцу пассажира.

– Станция конечная!

Лерка скорчилась в кресле в позе эмбриона, осторожно ощупывая голову кончиками пальцев и поскуливая от каждого касания. Серёга без церемоний навалился на неё, отстегнул ремень – Лерка затрепыхалась, – сграбастал и выволок из машины. Лерка беззвучно открывала и закрывала залепленный волосами рот. Серёга швырнул её на обочину, понюхал рукав и скривился – теперь и от него разило бензином. На его боках проступили огромные пятна пота.

– Вот! – сказал Серёга грозно, назидательно и туманно. Он всё никак не мог отдышаться. Даже воздух снаружи смердел бензином. Словно всё превратилось в бензин.

Клацнула задняя дверь, и Ника, выскочив из машины, ринулась, хныча, к матери.

– Ника, поехали, – погудел Серёга. Голова раскалывалась. Ника не отреагировала, хлопоча вокруг своей грязнули мамки, то обнимая, то целуя её. – Ника, фу! Отойди! Мама вонючая.

Ноль внимания.

– Как хочешь, – посулил он и потёр виски. Лерка таскала в сумочке всякие таблетки, может, и от головы что отыщется. Он неуклюже сунулся в машину, поискал, нашёл сумочку на полу, куда она закатилась во время воспитательного процесса, и вытряхнул её содержимое на сиденье. Ох, что за хлам! Какие-то пудреницы, заколки, салфетки, расчёска с волосами, ушная палочка – использованная, тьфу! – и лекарства, названия которых ничего ему не говорили. Они звучали как заклинания, которыми призывают Сатану: «Дерелекс», «Конопотен», «Бензодин»… «Бензодин»? Серёга никогда о таком не слышал.

– У тебя есть что от головы? – обратился он к жене, которая раскорячилась на четвереньках в попытке подняться и подметала обочину космами. Плачущая Ника обнимала её за тяжёлую, как у буйволицы, голову.

Не дождавшись ответа, он ладонью смахнул с сиденья на дорогу женин мусор и подошёл к багажнику. Там, в прохладе, притаились две пивные сестрёнки-двухлитровки. Серёга достал одну баклажку. Баклажка прохладной, и он с китовым стоном наслаждения приложил её к разгорячённому лбу. Пиво внутри зазывно булькнуло. Серёга сорвал пробку и глотнул.

В следующий миг он уже плевался, харкался, кашлял и матерился. Отброшенная бутыль лениво катилась к обочине. Из неё вытекал бензин.

– У-у, – провыл Серёга. – О-о!

Он вскрыл вторую баклажку, потянул носом и сморщился. Размахнулся и шмякнул её оземь. Бензин выплеснулся и засрал ему брюки до колен.

Здесь-то он и понял, что пора заканчивать. Он плюхнулся за руль, снял ручник и дал по газам. Пассажирские двери справа захлопнулись от движения. В зеркале заднего вида замаячила жена. Лерка бежала, спотыкаясь, за «лошадкой» по пустынной дороге, мокрые волосы облепляли лицо, как водоросли – ожившее огородное пугало, которое мотает на сильном ветру.

– Будешь знать, как перечить! – сипло выкрикнул Серёга в провонявшем бензином салоне. Жена отстала, но не прекращала бег. За ней семенила Ника.

Ничего. Это послужит им хорошим уроком. Тут до города километров пять осталось, через часок дойдут.

И Серёга, который сам рассчитывал оказаться в Студёновске минут через десять, разогнался до привычных ста десяти. Лерка в зеркальце заднего вида уменьшилась до размеров куклы, оставленной Никой на сиденье, но не скрылась из виду окончательно. Серёге казалось немного странным, что она не отставала, сколько он ни гнал по этой одинаковой, как череда закольцованных кадров, дороге.

А кстати, сколько он ехал?

Часы на разбитой панели показывали 88:88 – четыре знака бесконечности, поставленные вертикально. Серёга достал верную кнопочную мобилку и убедился, что та разряжена, хотя в парке заряда было на две трети. Телефон полетел туда же, куда прежде – швейцарский нож.

Серёга ехал и ехал, ехал и ехал, задыхаясь от паров бензина, который, похоже, проник под кожу, в вены, сердце и мозг, а Лерка бежала и бежала за «лошадкой», отражаясь в зеркале заднего вида, далеко, но не отставая.

Спустя богу известно, сколько времени Серёга перестал обращать на неё внимание.

Он думал о том, как не опоздать на «Вечерний вечер с Владимиром Соловьёвым», узнать последние новости про Украину, Сирию и русофобские козни англосаксов. Вот что его по-настоящему заботило.

«Пять минут, – повторял Серёга про себя каждый раз, когда, как ему казалось, проходило пять минут. – Пять минут, и я на месте».

И он никогда не был так уверен в своей правоте, как сейчас.

Послесловие

Как сказал незаслуженно обделённый вниманием сатирик Андрей Кнышев, всякий образованный человек, умеющий читать и писать, должен решить для себя, что же всё-таки делать – читать или писать?

Для меня такой выбор никогда не стоял – пишущий человек просто обязан читать много, – но писать я начал именно потому, что хотел читать, а чтения мне не хватало. Начал лет в семь, когда прочёл в журнале «Юный техник» напугавший меня до чёртиков, но очень классный рассказ Роберта Шекли «Призрак-5» и убедился, что подобной литературы в Советском Союзе практически нет. Фантастику приходилось выискивать, а ужастики и вовсе были под запретом, разве что у Гоголя или Стивенсона наткнёшься и отложишь кирпичей.

Значит, придётся развлекать себя самому. Так я и стал писать рассказы: сначала фантастику, а позже, познакомившись в перестроечные времена со Стивеном Кингом, хоррор. Писал с большими перерывами, без всякой системы и дисциплины. Захотел – начал, захотел – бросил. Сколько рассказов брошены недописанными – не счесть. Их непогребённые тела, должно быть, костерят меня из небытия на все лады.

Рассказы «Шкатулка», «Любимый» и «Пусть будет «орёл» написаны в нулевых после ооооочень большого перерыва. Из таких перерывов обычно не возвращаются; забрасывают сочинительство и посвящают себя чему-то более солидному и общественнополезному: составлению бухгалтерских проводок на любимой работе или сетевому маркетингу. Но я вернулся. Потому что писать мне страшно нравилось. И нравится. Несмотря на перерывы. Несмотря ни на что.

«Шкатулка».

Написана приблизительно в середине нулевых, и это самый ранний рассказ сборника, который вы, надеюсь, прочли. Хотя первые варианты «Кошачьей охоты» и «Этой суки» я написал аж во второй половине девяностых, но я их сильно переработал в 2014-м и 2020-м соответственно, поэтому «не считается». Идея «Шкатулки» появилась на свет под впечатлением от знакомства с одной дамой. Я не мог не написать эту историю. Иначе меня бы разорвало. Прочтя её, вы догадаетесь, почему. Стоит ли благодарить даму за идею? Не уверен, но это точно тот случай, когда «что бог ни сделает, всё к лучшему».

«Орёл».

Своим появлением обязан одной моей хорошей приятельнице. Идея зародилась в девяностые, могла в них и остаться, но в нулевых я захотел похвалиться перед приятельницей, какой я крутышка писатель, и написал «Орла». За это я говорю ей «спасибо». Изначально история была о таксисте, решившем отомстить любовнику своей жены единственным доступным способом: устроив тому поездку до гроба с препятствиями. Действие разворачивалось в США (я много читал Кинга, помните?). К нулевым идея трансформировалась, избавившись и от США, и от таксиста, и от ненужной мелодраматичности.