Дурной глаз

Женя на заднице пополз в сторону комнаты, неосознанно выставив перед собой сачок. Паук налетел на него мордой, запутался и в ярости забил лапами. Ручка сачка чувствительно ткнула Женю под мышку. Паук, несмотря на препятствие, продолжал наступать. Мерзкое отродье оказалось непредвиденно сильным. Женю потащило по скользким от времени доскам пола. Он попытался схватить швабру, но та уже была вне досягаемости.

Над кольцом сачка показались чёрные паучьи буркалы в окружении жёстких, похожих на конские ресницы, волос. Челюсти, пережёвывая сетку, поднимались и опускались, как локти прачки. Они лоснились от выделений. Тошнотворный запах ударил Жене в нос, знакомый микс тухлятины и кислятины. Он подумал, что впервые смотрит на паука так близко не сверху вниз, и прихожая поплыла перед его взором.

Нет, сказал он себе. Можешь обоссаться, но отключаться не смей.

Что-то жёсткое и угловатое больно упиралось ему в ягодицу. Он вспомнил про баллончик, но достать его означало отпустить сачок и дать зверюге добраться до себя. Она и так почти освободилась от сетки, её лапы распустились над кольцом сачка, точно отравленный зонт. Желтоватые крапинки на обнажившемся брюхе паука напоминали пятна, покрывающие руки стариков.

– УУУУ! – взревел паук, раскачиваясь из стороны в сторону, будто в трансе. – УУУУУУ!

Женя разжал пальцы левой руки и теперь держал сачок одной правой. Разумеется, его сил оказалось недостаточно, и он уронил сачок под напором адской твари. Видимо, паук, не сразу смекнул, что произошло, замешкался, и это спасло Жене жизнь.

Женя рванул из кармана баллончик, цепенея от мысли, что тот застрянет, зацепившись за ткань – но нет, не застрял, и он выставил баллончик перед собой, как пистолет.

Когда паук попёр на него, Женя понял, что не снял колпачок.

Дурея от собственной дерзости, он ударил тварь снизу ногой в брюхо. Паучище дернул лапами, чтобы поймать ногу, но гравитация сыграла с ним злую шутку, и он повалился набок, успев разорвать штанину и оставить на голени Жени ещё несколько царапин поглубже. Челюсти паука сжимались и разжимались, что делало его похожим на старика, который не может подняться с кресла-качалки без посторонней помощи и в возмущении жуёт собственные губы.

Далее произошли одновременно две вещи.

Паук сгруппировался и припал к полу для прыжка.

Женя сорвал колпачок и распылил аэрозоль в сторону паука.

Учитывая то, какой оборот принимали события, он не надеялся на эффективность инсектицида. Однако паук заколотил лапами, отпрянул, в злобе прыгнул и сослепу влетел в стену. Женю тоже задело: его глаза наполнились слезами, будто в них швырнули горсть раскалённых углей, и те же угли забили горло, но он всё равно торжествующе вскричал. Паук снова брыкнулся на бок, вскочил, завертелся и, пьяно пошатываясь, начал отступать в прихожую. Женя, обуянный чувством слишком безумным, чтобы назвать его эйфорией, поднялся на трясущиеся ноги, продолжая давить на кнопку распылителя.

– Да, сука! – ревел он, задыхаясь. – Д-да, мразь!

Паук развернулся, чтобы контратаковать, но, получив очередное облако яда в морду, издал звук – восхищённое «Вау!» – и заплясал чечётку.

– Соснул, жопа? – крикнул Женя сипло. – Вот что…

Закончить ему не дал приступ кашля. Женя непроизвольно согнулся, опасно нависнув над пауком, схватился за грудь и выронил баллончик. Баллончик ударил паука по месту, которое можно было назвать теменем – сразу за глазами.

Паук, впрочем, утратил к происходящему интерес. Он плясал. Женя кашлял, разбрызгивая сопли. Они походили на двух циркачей, исполняющих особо забавную репризу.

Женя пришёл в себя вторым. Паук перебрался из закутка в прихожую – Женя упустил момент, когда это произошло – и волочил брюхо в сторону кухни. По пути он наткнулся на клетку для животных, которая, как теперь стало ясно, не смогла бы его вместить. Женя поднял импровизированное копьё из швабры и, держа его двумя руками ножом вперёд, пошёл на паука.

Почуяв недоброе, паук ускорил шаг, как мог. Он двигался боком, будто краб, то ли дезориентированный, то ли не желая упускать врага из виду. Скорее всего, первое – Женя заметил, что один глаз паука стал похож на сморщенную виноградину, из которой сочилась вязкая жёлтая грязь. К одной из задних лап паука прицепился пакет. Из бородавок на брюхе покалеченной твари размазывались по полу белые волокна. «Прошу прощения за беспорядок, – казалось, читалось на паучьей морде, – но в этом частично есть и твоя вина, не так ли?»

Женя воздел копьё над головой и сделал выпад. Паук ещё был способен реагировать – он отпрянул, и лезвие попусту полоснуло воздух. Затем паук развернулся и вновь пошёл в наступление, но шестое чувство подсказало Жене, что это был жест отчаяния.

Он отступил, подпуская врага, и когда паук изготовился к прыжку – вот же неукротимая тварина – полоснул наотмашь. Лезвие чиркнуло паука по загривку и зацепило сочленение одной из лап. От удара нож сместился, но удержался на конце швабры.

Паук, решив, что на сегодня они достаточно насладились общением друг с другом, прошмыгнул мимо Жени и засеменил обратно в закуток. Женя ринулся за ним, безумно улюлюкая.

Он ожидал, что паук попытается найти убежище в кладовке, но тот предпочёл ванную, видимо, ошалев от выпавшего на его долю. Там паук не придумал ничего лучше, чем попытаться вскарабкаться к вентиляционному отверстию, как прежде, когда он был маленьким, а Женя не забил вентиляцию рюкзаком.

Окончательно растерявшее былую грацию чудище взгромоздилось на раковину, отчего та треснула посередине, и принялось шарить лапами, ища лазейку. Его бледное крапчатое пузо оскверняло своим отражением зеркало. Его когти скрежетали по плитке. Наконец паук уцепился за рюкзак и постарался подтянуться.

За этим занятием его и настиг Женя. С воем, напоминающим хохот, он вогнал швабру-копьё в паучье брюхо.

Оно взорвалось, обдав Женю подёргивающимися кишками, тягучей слизью, гнилой жижей, в которой, кажется, что-то ползало и возилось, непереносимым смрадом, пролившимся в рот, глаза, уши, ноздри, за шиворот. Не так давно Женя сравнил паучье касание с изнасилованием. Пфф, не-ет, то был, считай, секс по любви, зато сейчас его выебли так выебли, по полной программе. Женя заверещал, отбросил швабру и закружил вокруг своей оси. Паук грохнулся в раковину и расколол её окончательно. Черепки разлетелись по полу, как выбитые в уличной драке зубы.

Женя разлепил заляпанные вонючей жижей веки и сквозь мокрые ресницы увидел останки поверженного врага. Лапы паука конвульсивно взметнулись в последнем «прощай», а затем начали медленно и бессильно опадать. Глаза защипало. То жмурясь, то приоткрывая их от страха, Женя обошёл вывороченную тушу насколько возможно в ограниченном пространстве далеко, вслепую нащупал душ, наклонился над ванной и пустил воду. Холодный поток отрезвил и смыл с головы скверну. Женя подставил лицо под становящиеся ледяными струи и, хотя даже под ними кожу продолжало пощипывать, испытал почти блаженство.

Тут что-то твёрдое и шершавое ткнуло его в лодыжку. Он выронил шланг – тот завертелся на дне ванны, разбрызгивая во все стороны фонтаны – и отдёрнулся прежде, чем посмотрел вниз. По паучьим лапам пробегала дрожь, и одна из них коснулась его ноги. Брюхо паука сдулось, превратившись в ком дряблой шкуры. Женя повернулся к ванне, и его вырвало желчью прямо в бьющую из душа в лицо струю.

Придя в себя и отмывшись, он выбрался из ванной, стараясь не глядеть на сдохшее чудище, которое к тому времени прекратило всякое движение. Грязь и лужи он убирать не стал – и потому, что чувствовал себя измотанным, и потому, что не знал, как к подступиться ко всему этому бардаку.

Оставляя липкие следы – смесь воды и паучьих выделений – он бесцельно побрёл по квартире. Головная боль снова напомнила о себе, и её возвращение было триумфальным. Женя мог поклясться, что никогда не испытывал столь мощной боли: как будто под черепом колотится второе сердце, разбухшее и лезущее из ушей. От неё нестерпимо хотелось тереться лицом о стену. Он прижался спиной к шкафу, привычно запустил пальцы в волосы и заныл. Грохот казался нестерпимым. Он не сразу сообразил, что удары доносятся не изнутри головы, а из квартиры сверху. Проклятые жлобы приступили к своему любимому занятию: таскать, переставлять, долбить.

– А, похер, – произнёс он гундосо. Каждое слово заставляло голову гудеть, как похоронный колокол.

Он ворвался в ванную, но не затем, чтобы проверить, не ожил ли паук. То, что его интересовало, лежало рядом с его неподвижной тушей.

Копьё из швабры.

Кряхтя, он подобрал его. Нож на конце рукоятки болтался при каждом движении, на лезвии подсыхала чёрная грязь. Это было неважно, Женя не собирался пускать копьё в ход. Просто оружие придавало ему уверенности… и везения. Он верил, что это правда.

С копьём на плече Женя вышел из квартиры, не потрудившись закрыть дверь. Он дышал сквозь сжатые до хруста зубы, когда поднимался по ступеням, дышал громко от боли и ярости. Он ощущал запах, который не исчез даже после умывания, горький смрад морских глубин и полупереваренных водорослей – как древнее проклятье, от которого не избавиться.

Дверь в квартиру соседей была старая, обтянутая кожзамом, лоснящимся, словно кудри школьного хулигана. Соседи не успели её заменить. Губы Жени скривились от неприязни, пусть и преувеличенной. Так он себя подзуживал. В обычном состоянии он бы избежал конфликта – вот только сегодня ситуация была из ряда вон. Он утопил большим пальцем кнопку звонка. Раздалась возмущённая кудахтающая трель. Возня за дверью притихла. Он продолжал давить на кнопку, но никакой больше реакции не последовало.

– Я знаю, вы там! – проорал он, отпустив кнопку. – Я сосед снизу! Ваш ремонт мне мешает! По правде, сил его слушать уже нет! – Ничего. – Открывайте, или я вызову участкового!

Его голосу не доставало брутальности. Понимая это, Женя ощутил, как решимость покидает его, говоря по-йоговски, манипуру. Пока это не произошло окончательно, он заколотил в дверь кулаком, но результат был тот же, что и от звонка. Ни-ка-кой.

Тогда он, следуя необъяснимому порыву, повернул дверную ручку и рванул.

Дверь оказалась незапертой.

Он воскликнул от неожиданности – короткое «ух!» – и уставился на то, что поначалу показалось ему сценой ремонта: стены зачехлены серыми выцветшими полотнищами, всюду эти полотнища, даже на полу, и на предметах, беспорядочно сваленных посреди прихожей. Затем его окатила волна гнилостного смрада, знакомого, но многократно усиленного, пыльная вонь разложения; когда мозг обработал поступающие от носа сигналы и пришло понимание, Женя укусил себя за запястье, чтобы не закричать или не бухнуться в обморок.

Не полотнища – пространство прихожей было опутано паутиной цвета старой мебельной набивки. Несколько особенно толстых нитей расходились над полом прихожей, напомнив Жене перекрестия лучей лазерной сигнализации, которые можно видеть в фильмах про ограбления. Его накрыло сильное ощущение дежа-вю.

В фильмах лучи становились видны, если наполнить помещение дымом. Здесь не требовалось дыма, чтобы заметить сигнальные нити, но, очевидно, не всем это помогло. В опутанных паутиной предметах, которые лежали в прихожей, угадывались очертания отощавших человеческих фигур.

«Они не отощали, – подумал Женя отрешённо. – Их высосали. Как сок из пачки через соломинку».

Раз, два, три тела. Два принадлежали, без сомнения, владельцам квартиры. Сквозь паутину Женя даже разглядел леопардовый узор лосин, в которые имела обыкновение втискиваться жена хозяина.

Что до третьего тела… Замешательство Жени развеялось, как только он смог воспринимать другие, более прозаичные, предметы обстановки.

У входа валялась большая, чёрная с жёлтым, сумка, которую когда на плече, когда на сгибе локтя носила баба Таня. Сумка улыбалась вошедшему жабьей улыбкой. Его мозг моментально воссоздал произошедшее: старуха, не застав в прошлое посещение Женю, решила навести визит соседям и спросить с них за трещину в потолке, возможно, стребовать сколько-нибудь наличности. Услышала возню, решила, как и Женя, что соседи заняты ремонтом, и, по своему обыкновению, без церемоний сунулась в квартиру. Вошла и уже не вышла.

Он почувствовал, как под ложечкой растёт, поднимается беззвучное хихиканье, похожее на спазм, на икоту.

«Ну где же ты, паучок? В кладовке? В ванной? Или на потолке?».