Приговоренные ко тьме

Альберих усмехнулся.

– Мы только что говорили о подобном, ваше высочество. Я принес клятву верности королю Беренгарию, король признал мои права на герцогство Сполето.

– Я отвечу вам тем же и даже сверх того! – воскликнул Людовик.

– Я так понимаю, за счет Тосканы? – Альберих с усмешкой взглянул на Хильдебранда, а тот, не на шутку встревожившись при виде столь переменчивого монарха, начал напряженно прислушиваться к их разговору, – боюсь, вам это будет грозить новыми неприятностями. Мой вам совет, ваше высочество, и заранее прошу прощения за дерзость, уезжайте отсюда, интриги местных баронов укоротят вам жизнь. Итак, я жду ответа до полудня!

Совещание в стане Людовика было недолгим. Император, утешая себя примером Адальберта Тосканского и полагая, что в данный момент легче принести в жертву слово свое, чем жизнь свою и войска, сам высказался за принятие условий, выдвинутых Беренгарием. В полдень над шатром императора появился белый флаг. В тот же момент с противоположного берега протрубил рог, возвещающий о намерении короля Беренгария прибыть в стан побежденного врага. Лагерь Людовика ответил ревом трубы, протяжным и печально-согласным.

Спустя три часа была наведена кое-какая переправа, и по деревянному помосту первым пересек реку Беренгарий. Вороной конь его был украшен богатыми восточными коврами, а сам непризнанный король постарался придать себе вид надменный и холодный. Стороны обошлись без церемониальных поклонов и лобзаний, Людовик вложил свои руки в руки Беренгария, после чего повел Беренгария в свой шатер, где они остались с глазу на глаз.

Беренгарий в течение последнего месяца провел отличную работу, подготовив свой народ к вторжению бургундско-тосканского войска. Получив информацию от Альбериха, Беренгарий спешно собрал своих вассалов, но главное, заручился поддержкой своих недавних обидчиков – венгров, пообещав им щедрое вознаграждение. Теперь уплату этого вознаграждения Беренгарий переложил на плечи Людовика, а точнее, на Адальберта Тосканского, которого имел все основания подозревать в клятвопреступлении. Людовик нисколько не сопротивлялся, напротив, с радостью свалил все обязанности по оплате вознаграждения наемников на своего богатого союзника.

Еще одним успешным маневром, предопределившим конечный успех Беренгария, было спешное предложение руки своей дочери Гизелы маркграфу Иврейскому. Династический союз сулил много выгод в дальнейшем, в том числе и в плане нейтрализации возможных будущих попыток Людовика взять реванш. В этот же момент сватовство Гизелы, предложение о котором Адальберту Иврейскому привез накануне ночной гонец, обеспечило Беренгарию никем из бургундцев не замеченный уход с поля предстоящего боя иврейского отряда, на позициях которого моментально обосновались сполетцы.

Беренгарий с Людовиком пробыли наедине около получаса. Выйдя из шатра, они объявили своим воинам о достигнутом между ними перемирии, которое завтра будет озвучено в веронской базилике Святого Петра и скреплено печатями обоих государей.

На следующий день, 12 июня 901 года, в присутствии епископа Вероны Адаларда, представителей высшей знати и духовенства Бургундии, Тосканы, Фриуля, Вероны и Сполето, коронованные особы на ступенях базилики Святого Петра, сыгравшей впоследствии роковую роль для них обоих, объявили собравшимся, а затем отразили в манускриптах следующее:

«Я, Людовик, сын Бозона, милостью Божьей коронованный император франкской империи, король Нижней Бургундии и Прованса, признаю законным королем Лангобардского королевства Беренгария, сына Эверарда, маркграфа Фриульского, и клянусь всемогущим Богом, этими четырьмя Евангелиями, этим крестом Господа нашего Иисуса Христа и телом Апостола Петра, что навсегда покину пределы Лангобардского королевства, и ни я, ни потомки мои не будут оспаривать у означенного Беренгария и потомков его право называть себя королем италийским или лангобардским и в действиях своих ни я, ни потомки мои вреда Беренгарию и потомкам его причинять не будут.

Я, Беренгарий, сын Эверарда, милостью Божией король Лангобардии, маркграф Фриульский, клянусь всемогущим Богом, этими четырьмя Евангелиями, этим крестом Господа нашего Иисуса Христа и телом Апостола Петра, что я сам и потомки мои признали и будут признавать право Людовика, сына Бозона, короля Нижней Бургундии и Прованса, именовать себя и потомков своих августами франкской империи. Клянусь, что не стану чинить препятствий и вреда для того, чтобы вышеозначенный Людовик во главе доблестного войска своего с оружием в руках покинул пределы Лангобардского королевства. А также обязуюсь во всех начинаниях Людовика в границах его владений поддерживать и посильную помощь в случае необходимости оказать».

Таким образом, каждый получил по мере сил, возможностей и желаний своих. Среди противоборствующих сторон не нашлось ни одной способной одержать решительную победу. Стороны просто зафиксировали сложившееся фактическое статус-кво. Людовик сохранил жизнь и честь своему войску и мог продолжать тешить свое тщеславие, оставив за собой уже во многом эфемерный титул правителя империи Карла Великого, Беренгарий же этим документом распространил свою фактическую власть на всю Северную Италию, пусть и остался «всего лишь» королем. Альберих сохранил и закрепил за собой герцогство Сполето, Теофилакты также удержали свои позиции, дарованные им Людовиком, вовремя переметнувшись в лагерь более сильной стороны. Проигравшими, но не сдавшимися оказались Адальберт и Берта Тосканские, потратившие значительные средства на подкуп неудачливого императора и организацию провального похода на Верону, а также ставшие клятвопреступниками в глазах Беренгария. И, наконец, оставшись над схваткой, из этого запутанного клубка страстей и интриг спокойно выбрался их главный инициатор, сто семнадцатый глава Римско-католической церкви папа Бенедикт Четвертый.

Эпизод 12. 1655-й год с даты основания Рима, 15-й год правления базилевса Льва Мудрого, 1-й год правления императора Запада Людовика Прованского

(июль 901 года от Рождества Христова)

Июльским вечером, когда жара по-прежнему ни в какую не хотела идти на спад, а пекло клонящегося к горизонту солнца начали активно поддерживать нагретые им за день придорожные камни, могущественный и грозный герцог Альберих возвращался в свой сполетский замок. Последние мили давались ему и его войску с трудом, только близость дома и желание достичь его непременно этим днем заставляли Альбериха и его людей карабкаться на высокий холм, на котором высился замок.

Больше месяца прошло с момента принесения клятвы венценосными государями в Вероне. Людовик, гордость которого подверглась серьезному испытанию, убрался прочь, унося с собой императорскую корону страны, которой он так недолго управлял, и на холмах и равнинах Италии вскоре не осталось ни одного бургундца. Без ущерба для себя вернулись в свои земли и тосканцы, хотя Беренгария и одолевало искушение примерно наказать подданных клятвопреступника. Сам же Альберих был щедро награжден Беренгарием за свою верность, его права на Сполето были окончательно закреплены за ним, а кроме того, герцогу были компенсированы с процентами и премиальными все его затраты на военную кампанию. Надо отдать должное герцогу Сполетскому за то, что тот в минуту славы воспользовался моментом, чтобы реабилитировать в глазах сюзерена своих римских друзей – семью Теофилактов.

– Сенатор и консул Рима Теофилакт верно и достойно выполнял приказ римского понтифика. Да, это шло вразрез с вашими интересами, мой кир, но Теофилакт ведь и не является вашим вассалом и не связан с вами никакими обязательствами. Настала пора, возможно, изменить эту ситуацию. Теофилакты – верная опора папы римского, и через него вы сможете восстановить отношения с Бенедиктом. А вклад его супруги в успех нашей кампании против бургундцев и вовсе трудно переоценить.

В итоге Альберих повез от Беренгария письма в Рим, в одном из которых Беренгарий выказывал дружеское расположение Теофилакту и Теодоре, а в другом просил у преемника Святого Петра благословения и клялся в верности и защите интересов Церкви. Таковые письма должны были подвести черту под почти двухлетним противостоянием Фриуля и Рима.

Две недели пути, в течение которых Альберих возвращался домой, прошли довольно беспечно. Неприятностей в виде случайных встреч с арабскими или христианскими разбойниками ждать не приходилось, его войско по-прежнему выглядело грозно, хотя и уменьшалось с каждым днем, поскольку вассалы со своими дружинами с разрешения хозяина постепенно покидали его, возвращаясь в свои имения. Вечер каждого перехода воины Альбериха встречали в попутных тавернах, благо поход в Верону достаточно заметно утяжелил кошель всякого его участника. Досаждала, правда, чудовищная жара, опустившаяся на Апеннины, поэтому все-таки к концу путешествия воины Альбериха мечтали о холмах Сполето не менее рьяно, чем когда-то евреи о земле обетованной.

Но вот, наконец, их упорство было вознаграждено, причем гораздо скорее, нежели Моисеевым евреям, и дружина Альбериха, достигнув ворот замка, с наслаждением начала размещаться к ночлегу внутри обширного крепостного двора. Сам Альберих с облегчением и радостью ощутил на себе холодное дыхание стен дома, к которому он за недолгое время пребывания здесь в качестве хозяина успел привыкнуть и даже полюбить. Слуги быстро накрыли стол, при этом сеньор изъявил желание отужинать в одиночку: шумные бражные кампании, почти ежедневно устраиваемые во время похода, успели ему порядком опостылеть.

После того как стол был заставлен мясом, разнообразными сырами, фруктами и византийскими сладостями, Альберих обратил внимание слуг на отсутствие главного украшения своей трапезы. Остановив их на пути в погреб, Альберих приказал слугам вернуться к его багажу, где после похода оставался единственный уцелевший бочонок монастырского вина, присланного ему Агельтрудой. Альберих, предвкушая томный вечер, когда он будет в долгожданном одиночестве восстанавливать свои силы, еще пару дней назад, в дороге, заставил своего слугу в последний раз рискнуть своим здоровьем, продегустировав содержимое бочонка. Справившись о здоровье раба и узнав, что тот вроде здоров и, как обычно, трудится на благо господина, Альберих мысленно поздравил себя с тем, что все предосторожности хитрой Теодоры он выполнил, пусть тревоги и оказались напрасными.

Альберих весь вечер потягивал это вино, находя его на редкость превосходным, а его мнение в данном вопросе было в то время, быть может, авторитетнее любого во всей Италии. Довольным взглядом успешного властелина он окидывал засыпающий в ночи Сполето, чувствуя, что, по крайней мере, на сей момент ему нечего больше желать. Он долго не ложился спать, стремясь всеми силами продлить этот день, увенчавший его деяния последнего времени.

Он проснулся уже к полудню, не в его привычках было вставать слишком рано. Совершив утренний моцион и позавтракав, он позвал к себе своего верного капеллана и попросил доложить о последних новостях. Капеллан начал с вестей, донесшихся до него с севера.

– Эге, дружок, об этом я тебе сам могу рассказать лучше, чем кто бы то ни было. Что еще нового?

– Слухи о мятеже в Риме, которые дошли до нас еще месяц назад, оказались ложными и связаны были, по всей видимости, с появлением в окрестностях Рима безбожных сарацин.

– Далее.

– Обоз супруги вашего друга, мессера Теофилакта, подвергся нападению разбойников на севере Кампаньи. В эти дни госпожа Теодора гостила у вас.

– Так, так. Само Провидение уберегло Теодору от этих разбойников, если, конечно, то были разбойники, а не наемные убийцы.

Капеллан перекрестился.

– Из Рима пришла весть о том, что заболел папа Бенедикт.

– Вот те на! Серьезно?

– Говорят, простуда, мессер.

– Это надо еще ухитриться схватить простуду в такую жару. Что еще?

– Есть слухи о нападениях сарацин на Капую и что дружина Ландульфа, сына герцога Капуанского, выступившая в поход против безбожников, была разбита, но сам Ландульф уцелел.

– А есть ли новости из Беневента?

– За последний месяц ничего, мессер.

Альберих пожал плечами и задумался. После всех успешных дел на севере Италии в душе у него понемногу зарождалось искушение попытать теперь счастья и на юге, где, воспользовавшись временным ослаблением власти в Сполето, из состава его патримоний выпало Беневентское княжество. Княжеством до недавнего времени в меру своих невеликих сил управлял Радельхиз, брат Агельтруды, который посчитал для себя благом не заявлять своих прав на Сполето после пострижения своей сестры. Альберих, само собой, принял уступчивость Радельхиза за малодушие и намеревался со временем разобраться с ним не менее свирепо, чем когда-то с его племянниками. Однако на оставшееся в какой-то момент без сильной руки княжество позарились и другие соседи Беневента. Пока Альберих узаконивал власть над Сполето в глазах Беренгария, Беневент прибрал к своим рукам старый Атенульф, герцог Капуи, и это уже был соперник совсем другого уровня. Старый капуанец ловко низложил Радельхиза, заставил его отречься от всех титулов и постриг в монастырь. За спиной Атенульфа маячила сама Византия, для которой капуанец являлся вассалом, тем не менее, последние успехи Альбериха все чаще заставляли последнего задуматься, а не попробовать ли вернуть эти благодатные южные земли в Сполето?

Меж тем, новости из далеких земель закончились, и капеллан перешел к событиям местного значения. То были большей частью бытовые споры, мелкие кражи, супружеские измены и подобная плебейская новостная шелуха, которую Альберих слушал, приняв ироничный вид и начиная позевывать. Время от времени он вставлял в пространную речь капеллана свои решения, которые капеллан аккуратно вносил в зачитываемый пергамент. Так, некий подмастерье, застигнутый за кражей тканей своего хозяина, решением Альбериха был определен быть подвергнутым порке, убийца своего товарища после совместного загула в местном притоне был приговорен к повешению, некая Ида, изменившая своему мужу, была безжалостно отправлена Альберихом на принудительное пострижение в монастырь, тем более что лицом своим она капеллану показалась посредственной, после чего хозяин здешних мест окончательно потерял к этой теме всякий интерес.

Зато Альберих оживился, узнав о предстоящей среди его слуг свадьбе. Его кузнец, ковавший его воинское снаряжение и носивший редкое для того времени претенциозное имя Марий, получил согласие на руку и сердце юной Беаты, работавшей у Альбериха на кухне. Альберих уже давно заприметил эту сочную девицу, но постоянно прибывавшие в покои герцога девы со всех концов Италии не давали до поры до времени добраться до этой Беаты всерьез. Теперь же Альбериху представлялся повод добиться этой девицы, используя свое право сеньора. Великодушно дав свое согласие на брак, Альберих повелел капеллану объявить молодым благостную для последних весть о заявлении своего права. Капеллан послушно занес это решение себе в пергамент и заверил хозяина, что молодые будут счастливы узнать, что их хозяин освятит их супружество своим участием и лично снимет со счастливой невесты печать девственности.

Последние новости, зачитанные капелланом, разогрели боевой дух Альбериха, и он приказал на вечер доставить в свои покои одну из своих служанок, сумевших ему однажды хорошо угодить. Вечер Альберих провел, как и давеча, в одиночестве, плотно отужинав и окончательно уничтожив последний бочонок Агельтруды. Перед уходом в свои покои, где его уже поджидала знакомая ему и шустрая молодуха, он вновь вызвал капеллана и попросил того завтра отправить Агельтруде письмо послащавее, а в завершении письма попросить ее прислать ему подобного вина, если таковое еще осталось, или же заказать вино нового урожая на осень.

Окончание дня, в отличие от вчерашнего, у Альбериха не слишком задалось, он с раздражением выгнал смущенную девицу из спальни, а сам завалился спать, оглашая стены замка львиным храпом.

Следующий день хозяин Сполето провел, осматривая свои конюшни, проверяя кузнецов, насколько рачительно идет работа по восстановлению потрепанного в походе снаряжения, а также выслушивая жалобы своих подданных на жизнь, на урожай и друг на друга. Ближе к вечеру в замок пожаловал гонец его приятеля и участника всех его авантюр Кресченция. Тот кланялся Альбериху и нижайше просил посетить его замок, находившийся на холмах Сабины, что на полпути от Сполето к Риму. Кресченций устраивал многообещающую пирушку, на которой Альберих должен был быть первым гостем, а сама пирушка организовывалась по случаю великой милости, оказанной Кресченцию папой Бенедиктом.

Таким образом, последующий день был посвящен Альберихом подготовке к его выезду в гости к другу, а уже утром нового дня герцог Сполетский в сопровождении двух десятков людей – оруженосцев, охраны, дворцовых слуг – пустился в дорогу. Жара по-прежнему царила во всей Умбрии, поэтому, достигнув замка Кресченция к концу дня, Альберих и его люди были уже порядком утомлены. Хозяин замка встретил Альбериха радостно, как друга, и подобострастно, как сюзерена, устроил его и его людей на покой, а за ужином похвастался своими победами в Риме.

Десять дней назад именно его Альберих отправил в Рим с письмами Беренгария. Папа с радостным облегчением прочел эти письма, немедленно организовал своего гонца к Беренгарию с ответным письмом, в котором называл фриульского маркграфа верным и добрым сыном церкви Христа. Самого же Кресченция ждал наиприятнейший сюрприз – ввиду заслуг последнего в деле защиты Церкви и страны от внешних и внутренних врагов и по протекции Теофилактов ему, как представителю старинной римской фамилии, было предложено войти в состав римских сенаторов. Альберих искренне поздравил друга, мысленно порадовавшись тому факту, что в римских властных структурах у него теперь появится лишняя пара глаз и ушей.

На следующий день состоялось чествование Кресченция. Хозяин замка, будучи вдовым и не менее, чем Альберих, любвеобильным мужчиной, постарался усладить своих гостей всеми яствами стола и постели, на которые только была способна его казна. Гости, заранее зная, что их ждет, оставили своих почтенных матрон дома, дабы ничто не смущало их во время пира. Кресченций приволок из Рима целую ватагу рискованных циркачей, фимеликов[50 - Актеров.] и разбитных девах, и к концу дня залы его старого замка являли собой картины оргий, достойных времен Калигулы и Нерона. Альбериху как самому почетному гостю Кресченций отвел собственные покои, в которых герцога Сполетского по окончании пира ожидали самые великолепные наложницы, среди которых была даже одна сарацинка. Альберих благодарно принял подарки, однако спустя какое-то время все девушки спешно покинули хозяйские покои, вдогонку же им неслась отборная брань благородного герцога. Альберих, несколько встревожившись, все же списал последние свои неудачи на амурном фронте на общую усталость и излишнюю выпивку.

Однако настроение у него все же испортилось, и замок Кресченция он через день покидал в нелучшем расположении духа. В Сполето он вернулся к ночи, ворчливо погонял своих слуг, а наутро позвал к себе, как обычно, капеллана справиться о последних новостях.

Новостей издалека почти не было, и капеллан вскоре перешел к делам, случившихся за время его отсутствия в Сполето. Альберих скучающе слушал его, пока тот в своем перечислении новостей не дошел до свадьбы кузнеца Мария с его поварихой Беатой, которая должна была состояться уже завтра. Альберих нахмурился, подумал некоторое время и, побарабанив пальцами по столу, сказал:

– Передай им, что их господин не желает видеть девицу Беату в своих покоях и требует реализации своего права в денежном виде.

– Их семьи будут весьма удручены, мой кир. Они весьма небогаты, а эта девица весьма и весьма привлекательна, и они рассчитывали…