Заговоренный. Военная драма

Тимофей оценивающе измерил старушку взглядом, пытаясь представить ее с перекинутой через плечо тугой девичьей косой. Коротко мотнул головой, как бы сбрасывая жуткое видение.

– Нет, бабушка. Вам коса не идет.

– Вот и я говорю: не идет. Ну, прощай, милок. Бей супостата и возвращайся живым и здоровым!

– Спасибо на добром слове! – крича уже через плечо, Тимофей бросился в строй. Приняв слова старушки как доброе пожелание в ответ на угощение, он тут же забыл о них.

Подошел состав, обдавая всех клубами паровозного пара.

– По вагонам!

Призывники стали быстро размещаться в вагонах-теплушках, оборудованных двухъярусными нарами. Женщины бросились вслед за мужьями и сыновьями, рыдая и плача. Из репродукторов, заглушая женские стенания, ударили аккорды «Прощания славянки» вперемешку с шуршанием патефонной иглы о заезженную пластинку. Мужчины, опираясь животами о поперечный брус в дверном проеме теплушек, тянулись как можно дальше, чтобы хоть еще разок помахать любимым напоследок.

Раздался гудок паровоза. Состав, лязгнув сцепкой, дернулся и медленно тронулся в путь. Провожающие, роняя слезы прощания, потянулись за своими любимыми к краю платформы, махая платками. Тимофей печально смотрел на перрон, понимая, что Лизоньки среди них нет, но глаза, не повинуясь разуму, пытались-таки отыскать среди разнообразия летающих разноцветных лепестков тот дорогой его сердцу белый платок в горошек, который он подарил любимой на Первое мая.

Вдруг он заметил среди толпы провожающих черную сгорбленную фигуру старушки. Она стояла чуть поодаль от остальных и смотрела на Тимофея. Тот помахал ей, удовлетворенный тем, что хоть кто-то проводил его в этот дальний и опасный путь к славе или вечности. В ответ и она подняла руку над головой, прощаясь со своим крестником.

Поезд набирал ход. Скрылся перрон, скрылась из виду и сама станция с большой табличкой «Аксеново». Мимо проплывали деревья и поля, редкие бабы и детишки махали руками уходящему на запад составу.

Мужчины с грустью на лицах ушли вглубь вагона и стали размещаться на нарах.

– Давайте знакомиться, что ли. Я – Сергей Пургин. Служил в Приморье. Уволился в прошлом году. Младший сержант, – нарушил вдруг общее молчание невысокий парень лет двадцати с небольшим.

– Я – Ахат Рахимов. Местный. Призывник. Не служил еще.

– Ничего, теперь послужишь. Вволю! А я тоже служил в Приморье. Только на корабле и на три года раньше. Садыков Фаниль. Старшина. Сержант по-вашему, сухопутному. А тебя как зовут? – спросил он молодого красноармейца в гимнастерке.

Тот сидел возле дверного проема и, опершись о свою винтовку, печально смотрел вдаль.

– Кто? Я? – словно, проснувшись, он взглянул на Фаниля. – Красноармеец Радченко. Осенью только призвался.

– А ты кто, конвоир, что ли, наш?

В вагоне раздался редкий смех.

– Да вы что! Какой конвоир! Поезд военный. Вам оружие еще не дали. Должна быть защита у поезда или нет?

– Да будет тебе, защитник! Пошутил я, – смеясь, ретировался Садыков. – Идем лучше сюда, мне жена пирожков напекла. Ребята, и вы подтягивайтесь. Девчонка-то есть у тебя?

– Успею еще, – буркнул тот в ответ.

Так постепенно тоска по оставшимся дома дорогим людям стала уходить. Рассказывая о себе, мужчины вдруг обнаружили, что некоторые из них либо служили в одном округе, а то и части, либо жили по соседству. Рассказы о давней службе, о семье разогревали теплоту в отношениях между незнакомыми людьми, и к вечеру в вагоне звучали анекдоты, песни и смех. Всем вдруг захотелось попасть служить в одну роту, настолько они уже успели сдружиться за остаток этого дня.

Глава 2.

Боевое крещение

Состав шел вторые сутки. По пути его пассажирам не встречались ни разрушенные города и поселки, ни сожженные деревни. Пока ничего не указывало на близость войны, но шутки и смех в теплушке раздавались все реже. Все понимали, что она уже рядом. На станциях им попадались шедшие на восток санитарные поезда, в окнах которых хорошо просматривались раненые, перевязанные и искалеченные бойцы. Проезжая разъезды, они видели пропускающие их составы с разбитой и изуродованной военной техникой, тоже шедшие на восток. На больших станциях их обгоняли составы с зачехленными танками и орудиями.

Но по-настоящему дыхание войны им пришлось испытать уже к вечеру.

Солнце склонилось к западу, но до заката было еще много времени, когда к привычному мерному стуку колес добавилась серия прерывистых, тревожных паровозных гудков. Над головой послышались жужжание моторов и визг падающей бомбы. Состав был атакован тройкой мессершмиттов. Совсем рядом грохнул взрыв, попадали посеченные осколками ветви ближайших деревьев, раздался пулеметный треск. Ему ответили зенитные пулеметы в охранении эшелона. Но самолеты беспрепятственно носились над беспрерывно гудящим тревожными, короткими гудками почти беззащитным несчастным поездом.

Очередной мессер снова зашел на цель. Две цепочки фонтанчиков появились на земле и прошлись поперек вагона. Сдавленные крики возвестили о том, что в теплушку пришла смерть. Самолет пролетел над поездом и пошел на разворот для повторной атаки.

На полу, истекая кровью, лежал молодой красноармеец. Еще двое, якут Владимир Ногин и белорус Вадим Ячник, так и остались лежать на своих нарах.

Тимофей в ярости схватил валяющуюся возле бездыханного тела Радченко винтовку и оперся на брус в проеме теплушки. Он навел прицел на готовящийся к атаке мессер. Нажал на спусковой крючок. «Не понял!» – Тимофей в изумлении уставился на оружие, судорожно нажимая злосчастный крючок, но тот не поддавался. Он снова припал щекой к винтовке, взял на прицел уже развернувшийся самолет. Крючок будто и не был частью механизма, а стоял колом, словно каменный. Тимофею ничего не оставалось делать, как снова припасть к оружию, ведь другого выхода не было. Враг зашел на цель и уже стремительно приближался. Тимофей, лихорадочно тряся несчастное оружие, посылал ему проклятия, пытаясь, однако, держать смертоносную машину в прицеле. Он до боли в пальце давил этот проклятый, непонятно почему заклинивший спусковой крючок. Мушка винтовки прыгала перед глазами Тимофея. Он, выпуская наружу всю злость и на заклинившую трехлинейку, и на беспощадного врага, уже снова нажавшего на гашетку пулемета, орал во весь голос и, направляя ствол винтаря на этот проклятый самолет, судорожно тряс несчастное оружие. Снова на земле появились два ряда стремительно приближающихся к теплушке смертоносных фонтанчиков.

Вдруг выстрел! Неприжатый приклад больно ударил Тимофею в плечо. Пулеметы замолчали, и враг, прекратив атаку, пролетел над вагоном. Все бросились к противоположной двери и с удивлением наблюдали за тем, как мессершмитт, не меняя направления, на полной скорости устремился к земле. Взрыв самолета выплеснул бурю эмоций наблюдавших за развитием трагедии людей.

Тимофей так и не понял, что произошло и почему спусковой крючок сработал так вовремя. Тем не менее вагон наполнился радостными криками спасенных рекрутов. Он вогнал следующий патрон в патронник и вернулся к открытой двери. Над составом кружились и расстреливали безоружных новобранцев еще два вражеских самолета.

Тимофей снова припал к оружию, теперь уже более спокойно беря на прицел заходящий на цель очередной мессер. Самолет делал круг, стремясь зайти в хвост эшелона, и был на значительном удалении. Воодушевленный недавней победой, Тимофей прицелился. «Расстояние большое. Надо навести вперед, на упреждение, – говорил он мысленно самому себе, ведя прицел впереди самолета, – теперь расчет траектории. Так. Расстояние большое. Надо взять повыше». Снова надавил на спуск, но выстрела не последовало. Он держал мушку примерно в том месте, где, как ему казалось, и должны встретиться самолет и пуля. Мушка дрожала, но выстрела все нет.

Самолет начал заходить в хвост беспрерывно гудящего поезда. Расчет пилота был прост и вместе с тем коварен. Начиная с хвоста поезда, непрерывной очередью он мог выпустить весь боекомплект вдоль всех вагонов. Видимо, таким образом враг планировал уничтожить до половины призывников, а перед паровозом сбросить бомбу.

Тимофей более тщательно искал точку встречи самолета с пулей, ведя мушкой перед носом мессера. Он был так увлечен расчетами, что на мгновение забыл, что у него в руках оружие, а не циркуль. Выстрел! Он снова привел в замешательство стрелка. Самолет, не успев выйти из виража, продолжал медленное вращение вдоль своей оси. Постоянно снижаясь, шаркнул крылом о землю и рухнул, перевернувшись вверх брюхом. Появились языки пламени. Поезд в своем непрерывном движении скрыл от глаз восхищенных зрителей останки поверженного врага. Но им все же доставили удовольствие взметнувшийся за хвостом поезда черный столб дыма и запоздалый грохот взрыва.

Третий пилот, ставший свидетелем гибели своих товарищей, решил ретироваться подобру-поздорову. Он, прервав атаку, направился вдоль железнодорожной ветки на запад.

До Тимофея стал доходить смысл бабкиного заговора. Еще не сформулировав как следует свои мысли, он перезарядил винтовку и торопливо прицелился в кабину беглеца. Цель частично скрывал корпус вагона. Он перегнулся под балкой. Теперь его видно.

– Ребята, держите меня вот так!

Тут же несколько рук намертво схватили храбреца. Закатное солнце слепило глаза, встречный ветер не давал нормально навести прицел на врага, трудно было дышать. Но ненависть к фашисту, минуту назад безнаказанно расстреливавшему безоружных людей, затмила все связанные с необходимостью немедленной кары неудобства.

Снова прикинув на глазок траекторию пули, Тимофей уже без прежнего усилия прижал палец к спусковому крючку. Медленно и плавно поглаживая мушкой силуэт самолета, он почувствовал, как крючок вдруг ослабил сопротивление, и раздался выстрел. В тот же миг враг нырнул в облако.

Мессер был уже далеко, на пределе убойной дальности карающей десницы в руках Тимофея. Стрелок бессильно опустил руки и, потирая ушибленное прикладом винтовки плечо, вернулся в теплушку. Не попал! Все вернулись вглубь вагона. Опершись о балку, у двери остался стоять и смотреть на вечернее небо и пробегающие поля Фаниль Садыков.

Радостные восклицания и объятия сыпались на героя. Но рядом лежали тела троих друзей, и это обстоятельство не давало мужчинам выразить свои восхищения стрелку в полной мере.

– Смотрите! – Фаниль указал на небо.

Из облака вывалился мессер. Его нос по-прежнему был задран вверх, но, видимо, потеряв тягу, опускался все ниже. Скорость самолета уменьшилась настолько, что его движение вперед прекратилось, и он, попав в плоский штопор, стал плавно падать, слегка поворачиваясь в своей плоскости.

– Боже! На это можно смотреть вечно! – воскликнул Алексей Рогов, младший сержант родом из Заполярья.

Спустя пару минут тот самый подбитый Тимофеем мессершмитт, в этом не было никаких сомнений, плашмя грохнулся о землю. От удара, видимо, детонировала неиспользованная бомба. С сильным грохотом и высоким столбом дыма поверженный враг известил пассажирам истерзанного состава об отмщении врагу за расстрел безоружного поезда.

Дневной зной постепенно сменился ночной прохладой. Закрыли двери вагона, и в теплушке стало уютнее и тише. Тимофей молча сидел на своих нарах с винтовкой в руках. Он перебирал в памяти каждый момент этого вечера. Радостные похлопывания по спине, горячие рукопожатия, потряхивания за плечи отвлекали его от размышлений, но он понимал причину радости ребят и лишь слабо улыбался в ответ, возвращая себя в сонм прерванных раздумий.

«Винтовка не стреляла, пока я целился не туда. Как только она оказалась в правильном положении, раздавался выстрел. Так значит, мне стоит только навести винтовку на врага, покачать мушкой в районе цели, и она сама найдет правильное положение. Бум! И готово!» – Тимофей поднял винтовку ближе к глазам. В теплушке зажгли керосиновую лампу, но света было недостаточно. Он нежно прижал оружие к груди: «Ай, бабуля! Ай, спасибо! Выходит, я вовсе не в самолеты попадал, а в пилотов».

В порыве восхищения Тимофей нежно поцеловал холодный металл оружия.

Глава 3.