Пустыня; Двое

В самолёте была девочка!

– Меня зовут Карен. Я живу тут, недалеко… то есть я жил тут…

– А я Юна. У меня что-то с рукой. Я её не чувствую. Меня кто-то придавил. Я даже пошевелиться не могу.

Карен стал осторожно на карачках подбираться к ней, выставив вперёд левую руку с полусогнутыми пальцами и опираясь правой на неровный пол. В центре салона он нащупал труп. По-видимому, это был мужчина. Его огромная голова, почти лишённая волос, казалась неестественно запрокинутой к спине.

Девочка лежала в двух шагах от трупа. Карен почувствовал импульс «живого» человеческого тепла и сразу наткнулся на её распростёртое тело.

– Руки на месте, сухие, – подвёл он итог после детального ощупывания. – Но… левая у тебя холодная. Она чем-то прижата.

Юна застонала.

– Тихо! Я понял в чём дело. Рука придавлена металлической дугой. Но ты лежишь на животе, и поэтому не можешь дотянуться до неё правой!

– Карен, – всхлипнула Юна, – мне очень больно. Болит плечо и локоть. И голова.

Он прикоснулся к её лицу. Такие же длинные и тёплые, как у Ферузы, волосы слиплись от крови. Лоб и щёки казались чуть нежнее и мягче, чем у его названной жены, но так же вызывали какой-то особый, всего один раз пережитый им душевный трепет.

Спасибо тебе, дядя Саид. Даже если ты умер, Бог будет знать, что ты спас ещё одну человеческую жизнь, на этот раз руками тринадцатилетнего приёмного сына.

* * *

Первым делом Карен попытался отогнуть наверх эту проклятую арматуру, но безуспешно. На неё, видимо, давила покорёженная обшивка. Тогда он упёрся ногами в труп мужчины и медленно, постепенно наращивая усилие, стал руками и спиной отодвигать складку обшивки вверх и немного назад. Искать в темноте какой-нибудь рычаг было бесполезно. И наверное поздно.

– Прижимай руку к себе! – крикнул он.

Получилось! Юна тихо пискнула. Нагнувшись, Карен убедился в том, что выбрал верную тактику: девочка успела вырвать руку из-под неровной части арматуры, давившей на неё ребром. Следующий рывок завершил операцию. Юна перевернулась на спину и застонала.

– Теперь ползи на свет! Видишь? – не дав ей опомниться, приказал Карен.

– Нет, – пролепетала Юна, – не вижу. И ползти не могу. Я не чувствую пальцы.

– Встань на ноги. Только осторожно. Голову не поднимай. Цепляйся за мой пояс. И иди за мной.

Девочка послушно исполнила приказание.

Карен медленно переполз через труп. Юна немного замешкалась; ей пришлось опереться коленками на того, кого она совсем недавно видела живым. Возможно, это был её отец. Однако она не стала ни о чём спрашивать и след в след, изредка всхлипывая, дотащилась «на буксире» до спасительной дыры.

Первым выбрался Карен. Почувствовав «землю», он несколько раз глубоко вздохнул и выдохнул, будто пытаясь освободиться от заражённого смертью воздуха. Юна высунула голову и закашлялась. Карен взял её за плечи. Когда девочка выбралась наполовину, он перехватил её левой рукой за грудь, правой – за живот, и в таком состоянии – головой вниз – выволок Юну на каменную россыпь.

– Поднимайся! Вставай на ноги! – огорошил её Карен и видя, что девочка лежит не шевелясь, снова схватил её за плечи и поднял.

Юна повисла на его руках. Вероятно, она потеряла от боли сознание, и именно этого он боялся сейчас больше всего. Карен знал только один способ оживить её онемевшую руку – точнее, не знал, а догадывался, как любая в мире мама благодаря интуиции или врождённому инстинкту находит верный путь к спасению своего ребёнка. Но сейчас одной «мамы» мало; ребёнок должен сам помогать себе!

К счастью, Юна открыла глаза и опять тихо пискнула.

– Двигайся! – крикнул он ей в ухо. – Размахивай руками. Сжимай их в локтях.

– Что? – пролепетала она.

– Двигайся! Делай что хочешь, но не стой. И не падай.

– Не могу.

Карен взял её за запястье и локоть чуть выше сгиба и стал энергично сжимать и разжимать её руку. Пугающий холод Юны поневоле передавался ему. Он почувствовал лёгкую дрожь пальцев.

– Да двигайся же ты, чёрт возьми! – забыв о том, что пустыня не любит шума, заорал Карен. – А то руку придётся отрезать!

Она неуклюже подпрыгнула и взмахнула здоровой рукой.

– Ещё! Не останавливайся!

После второго прыжка Юна упала и застонала. Карен опустился возле неё на колени. С близкого расстояния в свете луны он впервые разглядел её лицо. Волосы были скорее светлые и не очень длинные – чуть ниже плеч. Такие волосы у «северян». Глаза тоже выдавали северный тип – не чёрные, как у Фатимы, но и не бесцветные, как у одной маленькой девочки, которая год назад вместе со своим «белым» отцом останавливалась в их городке. Сейчас, правда, ночь и… Ну конечно же, её глаза зелёные как у

Ферузы, потому что только зелёные глаза могут светиться в темноте.

Карен начал снова сгибать и разгибать бесчувственную руку, иногда проводя по ней – от плеча до запястья – тремя сжатыми в виде хомута пальцами. Через несколько минут ему стало жарко. Но рука Юны по-прежнему оставалась ледяной. Внезапно он вспомнил как доктор Рахман лечил его каким-то «восточным» способом. С тех пор прошло много лет, но Карен не забыл секрета старого доктора. Сейчас-то понятно, что никакого секрета не было. Просто доктор Рахман, потакая любознательному ребёнку, поделился с ним якобы большой врачебной тайной: если болезнь только начинается, её надо лечить холодом, а если она уже набрала силу, то теплом. Но это ещё не всё. Тепло бывает разное. Огонь, например, может излучать целительное тепло, но оно медленно проникает внутрь. Глубоко и быстро проникает другое тепло – чудодейственное, которое доктор создаёт своими руками или, что подвластно лишь великому врачевателю, направленной мыслью.

«Согревайся», – тихо попросил Карен. Он представил, как по его рукам течёт огненная кровь – настолько горячая, что пальцы краснеют от нестерпимого жара. Когда это удалось, и когда рубашка стала мокрой от пота, неожиданно для себя, как по услышанному откуда-то «сверху» совету, Карен пустил этот огненный поток через руку Юны.

Вероятно, прошло несколько минут. Или много минут. Или наоборот, всё случилось быстро. Время отступило на второй план, не желая быть свидетелем этого изматывающего труда. Согнутая спина Карена неожиданно стала мёрзнуть, хотя в пальцах по-прежнему сохранялось ощущение пульсирующего тепла. Он попытался распрямиться – и упал прямо на Юну из-за сильной боли, которая сковала его голову, шею и спину.

– Что с тобой? – удивлённо вскрикнула она.

Карен промычал что-то невразумительное. Он не мог понять что произошло. Юна обхватила его руками. Озноб оказался сильным; хотелось дрожать, чего он, конечно, позволить себе не мог. И сдерживая себя от непроизвольного вздрагивания, Карен почувствовал сквозь мокрую рубашку две нагретых ладони.

Неужели это победа? Неужели состоялось второе – вернее, уже третье – спасение девочки по имени Юна?

Он закрыл глаза. Никогда раньше ему не случалось с таким блаженством лежать и ощущать волшебное тепло чьих-то ладоней – ведь даже мама была скупа на проявления нежности.

* * *

Рана на голове Юны, к счастью, оказалась поверхностной. Но с её виска был содран приличный кусок кожи – оттого и кровь, и пропитанные кровью волосы. Она больно ударилась при падении самолёта на землю. Удар был жестокий. Девочка выжила благодаря тому, что сидела позади большого тучного мужчины – вероятно, как раз того, чей труп им пришлось переползать. Тем не менее, по словам самой Юны, в её голове «что-то шумело». Поскольку ни он, ни она не имели представления о том, что у людей бывает сотрясение мозга, эта рана не вызвала опасений. Кровь остановилась – и ладно.

Воздух быстро остывал. Карен знал, что перед рассветом холод станет нестерпимым, и единственный способ согреться в предрассветные часы, не имея шерстяной одежды – идти, идти быстро и без остановок. Ещё сидя в тени «Максуда», он рассчитал предстоящий маршрут. Сначала надо дойти до дюн, там хоть немного поспать, пока холод не поднимет его с остывшего песка, затем, примерно с полуночи до восхода солнца, идти строго на восток, днём снова поспать, но уже подольше, и к вечеру добраться до жилого оазиса. В самом этом оазисе он был года три назад и мало что запомнил, однако дядя Саид рассказал ему и даже показал на какой-то полинявшей карте как и куда надо идти. Он показал и «восток», и «юг», и «север». «Запад» был запретным – там проходила государственная граница, и говорили, в нарушителей нередко стреляют без предупреждения. Чаще всего стреляли ночью. Пограничникам очень нравилась эта забава.

Но куда идти сейчас? Пожалуй, только на север, где были люди, еда и даже небольшой аэродром. Идти туда не хотелось. Не зря дядя Саид предупреждал: тамошние люди говорят на чужом языке; треть из них – пришельцы с «севера», и они как бы хозяева, а говорившие ранее «по-нашему» давно смирились со своей подневольной участью и теперь даже гордятся знанием чужого языка. Карен, впрочем, его тоже знал, и Саид, и Максуд…

Ой, а ведь Юна говорит именно на «этом» языке! Как он не сообразил тогда, когда услышал её впервые? Вообще-то, тут нет ничего странного: она спросила – он ответил, причём ответил автоматически. Что ж, если они оба понимают язык северян, то идти надо туда.

Юна неожиданно чихнула. Карен приказал ей двигаться, чтобы не замёрзнуть, а сам, стараясь не бояться мертвецов и разлитого топлива, снова проник в самолёт. Болезненные ощущения в спине и шее исчезли так же внезапно, как и появились. Он двигался легко и уверенно.

Карен, конечно, понимал, что багаж из кормового отсека после падения самолёта должен полететь вперёд. Он пополз к кабине и наткнулся на кучу сумок, обломков кресел и мёртвых тел. Здесь, по-видимому, нашли свою смерть двое. Их трупы сильно пахли бензином. Карен нащупал две сумки и, осторожно пятясь назад, доволок их до дырки. Затем нашёл ещё три – размерами от детской наплечной, возможно, принадлежавшей как раз Юне, до метровой, набитой чем-то тяжёлым. Шестым трофеем оказался старомодный чемодан, который в этой страшной аварии почему-то сохранил первозданную форму.

Юна оказалась сообразительной: она тут же на месте распотрошила весь багаж, и когда Карен выбрался из самолёта, то увидел разостланную на камнях одежду.

– В кабину не заходил. Лучше это сделать при свете дня, – сказал он и посмотрел на небо. – Рассвет только через пять часов. Будем спать здесь.