Оля остается в Арктике

Анатолий Ильич сказал:

– Дорогие мои! Когда-то давно, когда Катя была еще маленькой, я рассказывал вам, как один молодой офицер спас меня от верной смерти. Но я вам не рассказывал детали этого поступка и не называл имя этого офицера. Причин этому было несколько, но одну из них я могу назвать сейчас. Я хотел и мечтал о том, чтобы этот офицер когда-нибудь пришел к нам в дом не по личным или служебным делам, а по зову сердца. Моя мечта сбылась. Вот он, этот герой и мой спаситель – генерал-майор Андрей Кузнецов.

Катя начала первой.

– Андрей, у меня к тебе есть вопрос: когда мы с тобой в Оренбурге сидели под кустом сирени, ты мне рассказывал, что где-то в Юго-Восточной Азии ты спас одного офицера. Значит, это ты спас моего папу?

– Да, Катенька, это был Андрей, – ответил папа за Андрея.

– Андрей, а ты, когда рассказывал мне эту историю, знал, что я дочь того самого офицера, которого ты спас?

– Нет, Катенька, я тогда не знал. Когда мы с тобой сидели под кустом сирени, я рассказывал тебе не о конфликте с крокодилом, а о конфликте с комарами. Слово «крокодил» ты сказала сама, а я лишь подтвердил, что комар был такой огромный, как крокодил. Но о спасении от крокодила у нас с тобой разговора не было. Тогда я лишь вспомнил, что тот офицер рассказал мне, что у него есть очень красивая доченька. Но еще маленькая, учится в школе. И он хотел бы, чтобы я когда-нибудь стал его зятем. Не скрою, я жалел, что не пришлось встретиться с тем офицером и с его доченькой. Но тогда рядом со мной сидела ты. Я в тебя был влюблен и ради тебя был готов на все – даже бросил службу.

– Значит, Андрейка, – это судьба? – спросила Катя.

– Да, Катя, это наша счастливая судьба. И я сейчас очень благодарен тому крокодилу за то, что он столкнул наши судьбы и, в конечном счете, соединил нас с тобой.

– Не вижу связи, Андрей, – сказала Катя.

– Я тоже пока что не вижу. Но уверен, что связь здесь есть.

– Признаюсь, хотя мне немного и совестно, – сказал Анатолий Ильич, – но я курировал Андрея все эти годы. Я знал всю его службу и его передвижения. Конечно, ни малейшего влияния на продвижение в службе Андрея я не оказывал, хотя и мог. Андрей сам является самым видным офицером среднего звена. В том роде войск, в котором он служит, ему толкачи не нужны. Кроме того, Андрей, имея все мои реквизиты, ни разу не позвонил и не навестил. С другой стороны, ты, Катя, долгие годы была малолетней. Когда тебе исполнилось семнадцать лет, всплыло другое обстоятельство, которое, как мы с мамой надеялись, пронесет – но не пронесло, и которое нас с мамой привело к замешательству. О чем я говорю, мы все хорошо знаем. Пригласи Андрея в гости и, следовательно, познакомь его с тобой, то, я не сомневался, что вы бы влюбились друг в друга, потому что вы оба по всем параметрам стоите друг друга и предназначены друг для друга. Вы бы, конечно, поженились. Но выдать дочку замуж с отрицательным приданым мы с мамой не могли. Рано или поздно Андрей об этом бы узнал, и что потом! В каком бы положении оказались мы все, в том числе и Андрей. В то же время объяснить Андрею заранее, до свадьбы, мол, у нас дочь красавица, но имей в виду – она с небольшим дефектом, то есть у нее есть природная необходимость один раз в год среди посторонних мужчин покрутить голой задницей! Думаю, здесь комментарии не нужны. На это никто – ни я, ни мама, ни ты, Катя, не пошли бы. В этой ситуации выход был только один: во всей красоте неожиданно продемонстрировать жениху все то, с чем придется жить. Конечно, подальше от родных мест и поближе к полярному кругу. Дать жениху собственными глазами увидеть то, с кем и с чем ему придется жить, и абсолютно добровольно решить: «да» или «нет». Конечно, все это нужно было продемонстрировать после первой брачной ночи и после предварительного соглашения о совместной жизни. А подходящим местом и временем были отдаленность и предварительная свадьба среди незнакомых людей. После всего увиденного ты, Андрей, абсолютно добровольно сказал – да! Ты сделал очень правильное решение. Когда-то с Юлей я тоже принял такое решение и никогда не пожалел ни на одну секунду.

Катя – одна из самых красивых девушек в Москве, а если учесть ее природный интеллект, а она родилась не просто с развитым умом, но и уже с готовыми знаниями в области почти всех наук – Катя жемчужина, которых в мире можно пересчитать по пальцам одной руки. Но об этом знали только мы трое, а сейчас знаешь уже и ты, Андрей. Представь себе: Катя никогда не была связана с авиацией и медициной, но она с одного взгляда на схеме покажет, где ошибка, где нестыковка. С завязанными глазами разберет и соберет любой авиадвигатель: поршневой, газотурбинный, реактивный. Мама у нее – профессор медицины, но Катя в медицине знает столько же, как и мама. Может, даже больше. Но все же вернемся к вашим отношениям. Нам известно, что когда ты увидел Катю голую, во время вашей предварительной свадьбы в Хальмер-Ю, твое сердце сразу же взбунтовалось. Но оно примирилось лишь после того, когда ты вспомнил, что до тебя Катя была чистенькая, как стеклышко. И имея уже определенный жизненный опыт и необходимый объем чести и совести, ты правильно сориентировался в очень сложной ситуации и понял – то, что ты увидел, в сущности пустяк по сравнению с тем, что ты смог бы потерять, и твое сердце полностью успокоилось.

– Папа, если бы Андрей меня бросил и уехал один, – сказала Катя, – я, конечно, с огромной раной на сердце вышла бы замуж за Славика. Я Андрею это сказала еще там – в Хальмер-Ю. Славик хоть и намного старше меня, но он красивый мужчина. Он хорошо знает меня и всю нашу семью. Кроме того, усыновил бы моего ребенка. А что мне оставалось делать? Ехать в Москву? Искать здесь нового жениха и опять устраивать ему спектакль? На подобного рода спектакли, как в Хальмер-Ю с Андреем, тем более уже с новым другим женихом, у меня не хватило бы ни психических сил, ни нравственных.

– За Славика выйти замуж ты, Катя, не могла. Славик – твой дядя, – сказал папа.

– В Древнем Риме, – ответила Катя, – сестра выходила замуж за родного брата. И по пятьдесят лет жили-поживали да добра наживали.

– В Древнем Риме, – возразил папа, – жили древние люди. Там была своя культура и своя мораль. Не все римляне выдавали свих дочерей за своих сыновей, а лишь богатые или при власти, с целью удержать нажитое ими имущество в своей семье или не делиться властью с посторонними. Мы же современные люди. У нас своя культура и своя мораль. Мы пролетарии. Всем нашим богатством управляет государство, и все доходы, полученные от использования этого богатства, государство направляет на благо всего народа.

– Да-да, папа, а почему ты сказал, что Славик мой дядя? – спросила Катя. – Мы все время считали, что Славик – друг нашей семьи. Ни братом, ни дядей Славика никто из нас не называл!

– Вы отсутствовали две недели, – ответил папа, – за это время произошли очень большие, можно сказать, судьбоносные перемены.

– Что здесь произошло? Почему вы сразу не начали с этих новостей? – спросила Катя.

– Эти новости хотя и очень важны, но они касаются истории нашей семьи. История никуда не убежит. А твоя встреча с Андреем, наша встреча с вами – это реальная жизнь. А реальная жизнь всегда стоит на первом месте. А о том, что Славик не просто друг нашей семьи, но и твой родной дядя и мамин родной брат – мама сейчас все расскажет.

– Мама, рассказывай быстрее, что все это значит?!

– На второй день, как мы с вами расстались в Оренбурге, – стала рассказывать Юля, – ко мне в центр привезли пожилую женщину с инфарктом миокарда. Ее звали Вера. Она была в состоянии глубокого психического ступора, полного ухода в себя. Но мне все же удалось ее разговорить. Выяснилось, что ее инфаркт возник исключительно на социальной почве. Я присела к ней, стала с ней любезно, как и со всеми больными, разговаривать. Дошло до душевных разговоров. Мне хотелось выяснить, какие из группы социальных факторов довели ее до инфаркта: трудовые, бытовые, любовные, потеря близких. Я попросила Веру рассказать все о своей жизни, ну хотя бы ключевые моменты.

Вера была в таком глубоком ступоре, что не то чтобы рассказывать о себе, а даже смотреть не хотела ни на кого – отворачивалась. И все же она повернулась ко мне, раскрыла глаза, посмотрела на меня и сказала:

– Деточка, ты такая молоденькая и красивая, ты такая обаятельная, что от тебя просто веет добротой. Я расскажу тебе все, но не потому, чтобы ты меня пожалела, а потому, что я просто не смогу удержаться. Мне хочется выплеснуть все, что во мне накопилось за долгие годы моей суровой судьбы, и спокойно умереть.

– Рассказывайте, Вера, рассказывайте. Я пойму и помогу, – попросила я.

– Жизнь я прожила долгую, но все так скомкано, что даже рассказывать трудно, – начала говорить Вера. – То войны, то революции. А это значит – смерти, слезы, голод и бесполезный труд.

Был, правда, в моей жизни только один счастливый момент.

– Ну, расскажите, Вера, расскажите хотя бы про этот один момент.

– Давно это было, но сердце мое никак не может успокоиться. Дал мне бог дочечку – потом забрал. Сейчас она была бы такая же, как ты – такая же добрая и красивая. Вот и высохло мое сердце по ней, всю жизнь думаю, жду и плачу.

– Ну, расскажите, Вера, что же случилось с вашей дочечкой? Она умерла?

– Если бы умерла, то я хоть бы на могилку ходила да разговаривала бы с нею. Да оставила бы завещание, чтобы похоронили меня рядом с ней. А так, где она, что с нею, жива она или не жива… Самое страшное в жизни – это неопределенность. Всю жизнь чего-то ждешь, не живешь, а висишь в воздухе.

– Ну, рассказывайте, Вера, что за горе у вас случилось. А то я буду долго жалеть, что не смогла вам помочь.

– Это было, деточка, сразу после революции, когда к власти пришли большевики. Жизнь была невыносимая: голод, холод, болезни, смерть, людоедство. По три, по пять дней во рту кусочка хлеба не было. Правда, большевики здесь ни при чем. Страна была разрушена и уничтожена еще до большевиков. С самого начала века – то войны, то революции, то японцы, то немцы.

К приходу к власти большевиков от России остались только рожки да ножки, осталось только одно слово – Россия. Но и этим волшебным словом продолжали спекулировать самые разнообразные политические проходимцы. К приходу к власти большевиков Россия уже лежала и умирала. И даже в это трагическое время Временное правительство стремилось добить умирающую Россию, кричало: война до последнего солдата. Зачем было снимать царя, если не было ни экономической, ни политической программы? Что царь кричал: война до последнего солдата, то и Временное правительство: война до последнего солдата! У Керенского и его подельников, думских оборотней, была одна цель – выполнить волю своих заморских господ – обезглавить и расчленить Россию. Но они смогли лишь посеять хаос – сняли царя, расчленить Россию им не удалось. Большевики реанимировали Россию, поставили на ноги, окончательно вылечили, сделали сильной и могущественной. Сейчас врагам большевиков нечего противопоставить. Они говорят: да, реанимировали, но какой ценой!

Тогда я была еще совсем молоденькая, – продолжала Вера, – мне было девятнадцать лет. Но я уже была замужем, и жили мы с мужем в Оренбурге. Я уже была беременна, на девятом месяце. Вскоре муж умер от голода. Хотя он никакой роли не играл в части питания, но все равно с ним было как-то уютнее. Мужа кое-как я похоронила в саду. В то время хоронили, кто как мог и кто где мог, безо всяких справок, вскрытий, прокуроров, попов. Мужа я хоронила целые сутки. За ночь сумела вытащить только из дома, приволочь в сад. Протащу три метра – падаю, сил нет. Поднимаюсь – в глазах потемнеет, разноцветные круги. Стою две-три минуты – проходит. Опять волоку – где за шиворот, где за ноги. Потом целый день копала яму. К вечеру выкопала глубиной в шестьдесят сантиметров. Опустила – пусть бог простит – как смогла. И сама чуть не полетела в эту же яму. Хорошо, что яма была мелкая, уперлась руками в его голову. Кое-как выкарабкалась. Крестик поставила с бузины, так как резать дерево не было ни пилы, ни сил. В то время я уже сама еле ходила, да еще и упала духом в связи со смертью мужа. Но во мне уже был живой ребенок, и я решила: если суждено умереть, то только на ногах. Ради ребенка буду бороться до последнего, пока не умру, но только на ногах. Но что делать, как добыть кусочек хлеба, я не могла придумать.

Потом вспомнила, что в Москве у меня есть двоюродный брат. Думаю, может, он мне как-то поможет. Пошла на вокзал. Кое-как забралась в товарный вагон – в телятник. Там уже сидели люди, такие же, как и я. Головы опущены, молчаливые, никто ни с кем не разговаривал. Я легла прямо на пол, так как стоять и тем более сидеть я уже не могла. Через некоторое время ко мне подползла девушка – звали ее Нина. Нина села рядом и спросила:

– Есть хочешь?

– Хочу, – отвечаю.

– У меня есть план, – предлагает она. – Нам нужно выйти в Бугуруслане. Там есть хорошая столовая, покушаем и поедем дальше.

Я ее спрашиваю:

– Как же мы покушаем, если у нас нет денег?

Она говорит:

– Смотри сюда. Мы заходим в столовую, садимся на свободные места и наблюдаем за людьми. Бывает так, что кто-то покушал и на столе оставил кусочек хлеба или что-то оставил в миске. Мы тут же подходим и все это забираем или доедаем. Если мы там покрутимся полдня, будем сыты и сможем поехать дальше.