Гипербола жития. Авантюрно-приключенческий роман-фэнтези

Тот и сам толком ничего не понимал, теряясь в догадках, хотя просветление постепенно начинало овладевать всем его существом. Они вышли на веранду. Вечер был чудесен. Всё небо было усеяно звёздным бисером и полная луна бросала бледные, колеблющиеся блики на их лица.

– Граф Бан де Роль и маркиз Подитуда! – пробивался голос дворецкого сквозь шум голосов и приглушённые звуки «Ноктюрна» Шопена.

– Даже и не знаю, что тебе сказать, Моня, – пожал плечами Бабэльмандебский. – Хотя мне порой начинает казаться, что здесь разыгрывается великолепный спектакль жизни с участием гениальных актёров. А что такое жизнь человеческая? Я тебе скажу, только ты заруби себе это на носу: вся наша жизнь – один сплошной спектакль под названием «Пролог к небытию» или же «Прелюдия к Вечности». Выбирай, что тебе больше по душе. А в общем-то…

– А мне думается, – не дал договорить другу Манюня, – что вся наша жизнь – сплошной цирк. Кто-то на трапеции раскачивается, кто-то по канату ходит, кто-то вдребезги разбивается… А клоунов сколько!.. Два кофе на террасу! – прищёлкнув пальцами, ни с того ни с сего, громко изрёк он в пустоту, желая, видимо, удостовериться в реальности происходящих событий и в соблюдении утончённых правил и нравов общества, в котором ему была предоставлена честь оказаться.

Словно по мановению волшебной палочки перед ними возникла изящная фигура сказочно прекрасной, знойной креолки в одеянии Евы, едва прикрывавшем лишь нижнюю часть её женских достоинств. В руках она удерживала маленький фаянсовый поднос с двумя фарфоровыми чашечками – исходящего ароматом – кофе, установленными на блюдечках с позолоченными каёмочками.

– О, Боже! Ущипните меня! – воскликнул Манюня, поражённый изяществом форм нагого шоколадного цвета тела и ослепительной красотой креолки. – Не сон ли это?! – Он ущипнул себя левой рукой за правый бок. – Больно, однако! – резюмировал он. – Следовательно я действителен в своей действительности: я живу и грежу наяву. А как тебя величать, милое создание?

– Гуля, Пых-Мотузовская! – последовал ответ, и видение растаяло так же неожиданно, как и возникло.

– Да-а, – протянул Бабэльмандебский, причмокивая и прищёлкивая языком. – Небольшое несоответствие, но всё равно: эта дева обольстительна в своей наготе. Не мешало бы поближе познакомиться с ней.

– А вы, оказывается, любезнейший Иван Аброамыч, бабник и старый развратник, – пошутил Манюня, дымя презентованной гаванской сигарой и мелкими глотками потягивая кофе.

Но, как издревле говорится, пути Господни неисповедимы. Между колоннами мелькнули три женских силуэта и приблизились к ублажающим себя кофеями и сигарным дымом Бабэльмандебскому и Чубчику.

– Мальчики, и не стыдно вам? – принялся журить мужчин один из силуэтов, по виду и манерам самый старший, а следовательно и самый опытный в делах по амурной части. – Забились в угол и ни гу-гу. Нехорошо. Давайте знакомиться.

Познакомились. Две высокие, дородные незнакомки оказались сёстрами: это были Саламандра и Сколопендра Кукуевы. Их наставницей оказалась Анна Ахмутдиновна Прыгунец-Скакалкина, а за глаза – согласно народной молве, – просто Анка-запеканка. Она выпустила струйку табачного дыма из правого уголка пунцовых губ чувственного, порочного рта.

– А мы за вами давненько наблюдаем, – проявляя большой коэффициент подвижности, кокетливо заявила она. – Вы всё как-то особняком да особняком среди всей этой шумной оравы человеко-мужчин. Наше внутреннее чутьё, базирующееся на подсознании, подсказывает нам, что наши новые знакомые испытывают некий интеллектуальный дискомфорт.

Прыгунец-Скакалкина говорила долго и нудно, используя безобидную людскую привычку некоторых людей во время разговора машинально крутить у собеседника пуговицу, чем она и занималась по отношению к Манюне.

Тот сначала не придал этому факту сколь-нибудь большого значения, но потом вдруг вспомнил, что к этой пуговицы у него на верёвочке подвязаны брюки. Положение ещё усугублялось и тем, что обе руки его были заняты: одна кофейным прибором, другая – сигарой, а обе сестрёнки уже успели подхватить его с обеих сторон под руки. Так что по рукам он был связан окончательно и бесповоротно, а Прыгунец-Скакалкина, беззаботно болтая, всё крутила и крутила пуговицу его пиджака, и нельзя было её остановить никакими «коврижками» по причине всеобщей скованности частей тела.

– С вашей стороны было очень мило терпеть нас столь долго, – сдипломатничал бабэльмандебский, смекнув в чём дело и пытаясь прийти на выручку своему товарищу, питая при этом слабую надежду сбыть с рук этих назойливых дам, или что хотя бы, по крайней мере, они извинятся и ретируются. Но не тут-то было.

– Я позволю себе усомниться в ваших словах, многоуважаемый Абрам Иваныч, – молвила Прыгунец-Скакалкина.

– Иван Абрамович! – поправил тот.

– Вот и я говорю, Иван Абрамыч: не были бы вы со своим другом столь любезны, чтобы изъявить желание потанцевать с нами?

– Мы в обязательном порядке изъявим, только чуть-чуть попозже, – жалобно простонал Манюня, пытаясь извивающимися движениями тела высвободиться от двухсторонних захватов. – Мы в скором времени засвидетельствуем вам своё почтение. Вы только идите, а мы вмиг обернёмся.

– Нет, нет и ещё раз нет! – воспротивилась Анна Ахмутдиновна. – Танцевать, и сейчас же!

– И правда, мальчики, пойдём же плясать, – низким грудным голосом поддержала свою наставницу Саламандра Кукуева.

– Да не хочу я! – воспротивился Манюня, извиваясь всем телом между двумя столпами.

– Ну нет уж, пойдёмте! – прозвучало колоратурное сопрано Сколопендры Кукуевой.

– Ой! – вдруг испуганно воскликнула Анка-запеканка – Господин Чубчик! Я пуговичку вам случайно открутила. Ну, чисто случайно, нечаянно. Ничего? Вы уж извините меня, подлую. После танца обязательно пришью. Девочки!..

И сёстры, повинуясь поступившей команде и внутренним порывам души и сердца, ещё сильнее стиснув под руки сопротивляющегося и зависшего в воздухе молодого кавалера, устремились с ним к центру залы, поставив его перед свершившимся фактом. А факт был таков. Высвободив Манюню из захватов, сестрёнки оставили его в покое, любуясь им со стороны. А тот стоял среди залы: в зубах дымящаяся сигара; в одной руке, на уровне груди, кофейный прибор с недопитым кофе; другая рука прижата к животу, чуть ниже уровня поясного ремня;; брюки сложились в полусжатую гармонику.

К Чубчику уже спешили Бабэльмандебский и Прыгунец-Скакалкина. Первый поспешно освободил его от кофейного прибора и сигары. Вторая, приблизившись к нему почти впритык, заигрывающим голосом, несколько в нос, изрекла: «Ну что, потанцуем?», и распорядилась: «Что-нибудь этакое, зажигательное, латиноамериканское!»

Музыканты на хорах заиграли «Я в Рио-де-Жанейро». Одна рука у Манюни оказалась свободной, а другой он старался незаметно подтянуть брюки как можно выше. Партнёрша поймала в свою руку свободную руку партнёра, а другой обвила его талию.

– Я вас обняла, – с игривой лукавинкой в глазах засвидетельствовала Анна Ахмутдиновна. – Отчего ж вы не сделаете то же самое? Обнимите же меня!

Мысль Манюни Чубчика лихорадочно работала: взяться за её талию – штаны спадут или же совсем соскочат; держать свою руку во время танца прижатой к своему животу – тоже не дело, не поймут, а если и поймут, то превратно. И тогда он принял единственно правильное решение. Он резким движением отнял руку от своего живота, обхватил партнёршу намного ниже талии и сильно прижал к себе.

– Что вы замыслили, проказник? – испуганно прошептала она. – На нас ведь смотрят.

– Ну и пусть себе смотрят, коль не могут шагать в ногу со временем, – нашёлся Чубчик. – Сегодня в Латинской Америке все так танцуют. Это новое веяние времени.

Сильное прижатие в результате вынужденного слияния партнёров сковывало почти все их движения, за исключением боковых, да и то не на согнутых, мешали коленки. Поэтому ноги танцующей пары работали больше на систематическое расширение при отсутствии всяческих телодвижений. В конце концов Чубчик так прижал её низом к себе и подтянул наверх, что ноги её зависли в воздухе, и он приобрёл свободу движения. Он начал носиться со своей партнёршей по всему периметру залы, а Прыгунец-Скакалкина только и успевала восклицать, изумлённо-радостно: «Ух!.. Ух!..»

Прозвучал завершающий аккорд. Смолкли звуки музыки. Танец прекратился и пары стали расходиться.

Еле высвободившись из цепких рук партнёрши, Манюня вмиг испарился,, шустро юркнув в праздную народную массу. Им овладело желание остаться наедине с самим собой и осмыслить всё случившееся. Отдышавшись в туалетной комнате, он быстро привёл себя в порядок, а очутившийся рядом Иван Абрамыч уже успел раздобыть ему брючный ремень. С дрожью во всех чреслах он мысленно старался воссоздать возможные последствия той ситуации, в которой мог бы оказаться. Картина получалась довольно таки неприглядной.

Вновь воротившись в лоно великосветского общества, друзья скромно укрылись за одной из колонн и приготовились наблюдать за тем, что происходит в зале. Но не тут-то было. Намётанный глаз Манюни вмиг уловил начавшееся движение в их сторону сестриц Кукуевых и их наставницы госпожи Прыгунец-Скакалкиной.

– Атас! Лёгкая кавалерия! – с дрожью в голосе вымолвил он.

Друзья поспешили побыстрее ретироваться, скрывшись за ближайшей дверью и очутившись в каком-то коридоре. Одна из его боковых дверей привела их в комнату, где трое пожилых людей – женщина и двое мужчин, – обсуждали молодёжную проблему. Ученическая доска, висевшая на стене вся была испещрена математическими формулами дифференциального и интегрального исчисления. Тут же были развешены какие-то таблицы и графики. За разговором они даже и не заметили прибытия незваных гостей. А те, без излишнего шума, молча присели на стоявшие рядом стулья и стали прислушиваться к шумам, доносившимся из-за двери. Помалу их волнение улеглось и внимание постепенно переключилось на дискуссию беседовавших.

Из их разговора они узнали, что, оказывается, в городе с недавних пор стали практиковаться обязательные годичные, платные курсы «Жених и невеста» с выдачей дипломов женихам и аттестатов зрелости – невеста; форма обучения – заочная, семестровая. Обучение осуществляется двумя потоками под девизами «Двум тёщам не бывать, одной – не миновать!» для женихов и «О свекровь, о жизнь моя!» для невест.

Мужским потоком заведовал Энтузиаст Пахомович Горлохватов, а женским – Хорда Алладиновна Брандахлыстова. Руководителем же курсов являлась Новелла Рахатлукумовна Хворая.

Вот как раз эти трое «учёных мужей» и вели неторопливую беседу, переходившую порой в дискуссию непримиримых. Разговор касался одной из наболевших, щепетильно-интимных проблем – темы брачной ночи, входившей несколькими вопросами в экзаменационные билеты, перед преддипломной практикой. Рассматривался частный случай технического оснащения брачного ложа молодожёнов. С помощью элементарных математических выкладок и формул матанализа сошлись на том, что для брачной ночи лучше ложа и не придумаешь, чем раскладушка, предусматривающая конструкцию двойных стандартов, то есть – раскладушка с регулируемым противовесом, или иными словами, когда «дэ икс по дэ тэ» равен нулю, что и требовалось доказать.

Друзья так же тихо и незаметно вышли, как и вошли. Из-за дверей соседней комнаты тоже доносились чьи-то голоса. Заглянули и туда. Первое, что они услышали, было:

– А из-за двоюродной бабушки моего троюродного дедушки в тысяча восемьсот семнадцатом году чуть не возник военный конфликт между двумя дружественными государствами.

Это был глас Дафнии Паштетовой, одной из представительниц небольшой компании, расположившейся кругом, в центре которого восседал идальго Антонио де Альварес, или просто – Антон Альваров.

– Дафнии! Старших перебивать не гоже, – прозвучали слова упрёка. – Продолжайте, Антонио.

– так вот значит я и говорю, – продолжал Альварес. – Как-то раз, пребывая в краткосрочном отпуске на одном из островов тихоокеанского архипелага, утопая в глубоком шезлонге в тени разлапистых ветвей мангового дерева, я наслаждался утренним шумом прибоя, многоголосым пением птиц, и чёрт те знает ещё чем. И вдруг – волна цунами! Того острова давно уже нет, его поглотила морская пучина.

Один день и одну ночь несла меня эта волна на своей вершине, пока не выбросила на борт авианосца одной дружественной нам державы. И не просто на борт, а прямо в люк бомбового отсека палубного бомбардировщика, уже набиравшего разгон на взлётной полосе.

Что делать? Хотя вы знаете, я не робкого десятка но тут и у меня забегали мурашки по коже, сами понимаете. Ну, взлетели мы, значит, летим. Часика через два отбомбились. Держусь за внутренность обшивки фюзеляжа, чтобы самому не бомбануться. Легли на обратный курс, а тут, как назло, островные туземцы открыли по нам из высокоточного переносного ракетного комплекса залповый огонь. Попали, мерзавцы. Ясное дело: самолёт – в пике, я в бомбовом отсеке кручусь как … в проруби. Улучив момент, отталкиваюсь ногой от рулевой тяги и отделяюсь от падающего самолёта. Он уже далеко внизу, а я прощаюсь с жизнью, мысленно испрашиваю прощения у родных, близких и знакомых, у Господа нашего Бога за пригрешения. Лечу, распластавшись в трёхмерном пространстве. Всё, думаю, ништяк-кранты: сейчас плюхнусь, акулы тут как тут и – «прости, прощай Одесса-мама!».

Но, видимо, прислушалась матушка-природа к моим мольбам и стенаниям. Уже на самом подлёте к поверхности воды на меня обрушился чудовищной силы тайфун. Он подхватил меня и вынес на самую вершину. Он нёс меня в западном направлении три дня и три ночи. На четвёртый день тайфун, достигнув берегов Индии, обрушился на них, преобразовавшись в громадный смерч. Подхватив меня, он понёсся на северо-северо-запад. Минуя Пакистан, Афганистан, Таджикистан с Узбекистаном, он стал затихать и в скором времени плавно опустил меня недалеко от здания ташкентского аэропорта. Здесь меня уже поджидал правительственный самолёт.

Почти неделю – пока меня носило – весь мир, затаив дыхание, следил за перемещениями общего достояния планеты Земля, её сына, то есть – меня. Я забыл сказать: дело в том, что во время вынужденного путешествия мной осуществлялась с Большой Землёй двусторонняя связь посредством сверхсовременного мобильного телефона. Так вот, спустя короткий промежуток времени я уже в столице нашей Родины Москве. Фото-, радио-, телерепортёры, цветы. Женщины кричат «Ура!» и в воздух парики бросают. Каждый представитель мужского пола так и норовит пожать мне руку и приглашает на брудершафт или на посошок. Почётный кортеж доставляет меня прямо в Кремль. «Сам» вручает мне орден за мужество и отвагу, назначает ежемесячное денежное пособие с вознаграждением и пожизненную персональную пенсию.