Прядь

– Ну, тут ты опоздал, Азат уже предложил свои услуги, хотя я и не склонен их принимать.

– Ладно, тебе виднее. Надо поприветствовать прибывших…

– Пожалуй, чтоб никто там не натворил глупостей.

Они вдвоём вышли на улицу, всадников из Гехи вёл некто по имени Мовсес – он был плотен, лысоват, длиннобород и сразу узнал тер-Андраника. Окинув взглядом своих людей, деревню и людей священника, он воскликнул весело:

– Тер-Андраник! Только упоминание твоего имени гонцом сдержало моё недоумение, ведь твоё имя может оправдать любую несуразицу!

Тер-Андраник тоже узнал Мовсеса: в былые времена этот весёлый, но несколько глуповатый вояка бился в дружине царя Смбата, теперь же служил наместнику его сына в крепости Гехи.

– И ты здравствуй, Мовсес, мы уж и не ждали! Что ж, вы как раз ко времени…

– Да уж, по твоим воинам это видно. Но я не могу взять в толк, откуда эти арабы здесь взялись, такого уж несколько лет не случалось!

Из-за спины тер-Андраника подал голос Вараздат:

– Был бы мёд, а пчела и из Багдада прилетит, – то была старая поговорка, которую он сказал по привычке, только потом подумав, насколько она уместна.

– Да какой тут мёд! Голодные крестьянские хижины, да и только.

Тер-Андраник с Вараздатом вкратце описали Мовсесу дело, умолчав о своих подозрениях и выводах, дав только сухой ряд событий. Тому подобного рассказа оказалось вполне достаточно, и он в свою очередь поведал, что этим утром наместник Васак в крепости отсутствовал – уезжал в монастырь Айриванк помянуть своего отца, преставившегося в этот день год назад. Вместо него командовать остался сепух Гор, человек молодой и не имеющий достаточного опыта, посему, когда на горизонте появился столб дыма, а в воротах посол от тер-Андраника, вопрос с отправкой отряда решить быстро не смогли. В итоге Мовсес привёл сорок бойцов, но к битве опоздал. Теперь же он настаивал, чтобы люди тер-Андраника остановились на отдых в Гехи, тем более что уже к вечеру этого дня ожидали приезда наместника. Тер-Андраник ответил на предложение согласием. Отряд действительно нуждался в отдыхе, люди измотаны боем и долгим переходом, не говоря уже, что после утренних событий под его рукой появилось несколько десятков раненых и единственным местом, где их можно безбоязненно оставить, была эта крепость.

Перед отъездом отслужили молебен о погибших за веру воинах и жителях деревни. Власть была вновь передана местным старейшинам. Теперь, наверное, пройдёт пара дней и для уцелевших жизнь побежит своим чередом. Но не для всех. Об этом размышлял тер-Андраник, покачиваясь в седле на том же пути, по которому они во весь опор неслись утром. Всего какие-то полдня для одних обернулись смертельным горем, а для других – нежданным спасением. Одни захотят мести, а другие – очищения души… Но нет, теперь уклад жизни этих людей прежним сможет остаться лишь внешне, внутри он будет скрывать незаживающую рану.

Ехали молча, так всегда бывает после горячки боя – когда возбуждение проходит, накатывает усталость и воспоминания о павших товарищах. Понимая это, заставил себя помолчать даже говорливый Мовсес. В Гехи прибыли незадолго до заката, с их приездом в крепости поднялась суета, созывали лекарей для раненых, отпирали темницы для пленных, накрывали столы и готовили постели победителям.

Тер-Андраник вытерпел знакомство с юным сепухом Гором, которого, видимо, оставили за главного, только чтобы тот набрался опыта. После священник поднялся в отведённую ему комнату (он всегда останавливался здесь в ней) и повалился на кровать. Последние дни его волновала только мысль об арабском отряде, и вот он уничтожен, но какой в этом смысл, если главную загадку дела они упустили. Смысл в том, что спасены многие жизни… Да только вот как бы это спасение не обернулось ещё большими смертями невинных. Он знал, на что идёт, когда принимал решение, но это вовсе не означало, что сомнений в нём не осталось.

Тут не может не быть сомнений, потому что не может быть и правильного решения – он рискнул, положившись на Божественное провидение, веря, что именно так должно поступить христианину, а как оно будет верно на самом деле – время покажет. Человек предполагает – Бог располагает. В такие мгновения тер-Андраника больше всего тяготило отсутствие собеседника, того, с кем можно было бы обсудить всё на равных и услышать взвешенный совет. Вараздат – друг, воин, разведчик, одинаково надёжный во всех этих ипостасях, в качестве советника по моральным и личным вопросам оказывался абсолютно бесполезен. Пожалуй, это одна из самых больших потерь, что повлёк переход тер-Андраника из духовной среды в воинскую. Если раньше его окружали самые образованные и вдумчивые люди эпохи, то теперь рядом были настоящие бойцы с твёрдой рукой и простым сердцем, по-своему глубокие, но всё же чаще всего даже не владеющие грамотой… Что ж, как бы то ни было, выбор уже сделан, враг ускользнул, а воинам теперь необходим отдых. Остановив таким образом поток неприятных мыслей, тер-Андраник сел, подвинулся ближе к стоявшей на подоконнике свече и раскрыл Евангелие. Так, с книгой в руках он и заснул, наутро же священник проспал и пение петухов, и литургию, проснувшись, только когда солнце взошло настолько высоко, что уже приблизилось время обеда.

Как только он подал признаки бодрствования, к нему явился Айк с докладом: наместник уже в крепости и очень хочет его видеть. Тер-Андраник спустился, на улице стояла дневная жара, поэтому и гости, и обитатели Гехи предпочитали прятаться в прохладном сумраке замка. Священник с наслаждением втянул душный дневной воздух – это аромат расслабленности и отдыха, который он позволял себе крайне редко и который радовал его душу, но только когда не становился слишком долгим.

Васак встретил священника как старого друга (впрочем, он и был его старым другом): обнял и трижды расцеловал, не сочтя нужным или забыв подойти под благословение. Пригласив гостя к столу, он принялся расспрашивать его о новостях, причём не только последних дней. Тер-Андраник, будучи близок и к светской, и к духовной властям, являлся бесценным кладезем знаний, как полезных, так и увеселительных. Поскольку сам наместник интересных новостей не имел, то его участие в беседе ограничивалось замечаниями вроде: «Его святейшество видел в последний раз в Айриванке на Успение» или же «С ишханом Григором мы бок о бок сражались в Мокке». Услышав, что царь отправился в Гугарк к братьям Гнтуни, он весело рассмеялся и отметил, что в молодые годы был дружен со «своим картавым тезкой», разумея одного из гугаркских братьев. Васак явно скучал в крепости, и приезд тер-Андраника стал для него событием. Услышав, что на следующий день уже назначен отъезд, он расстроился, но отговаривать не стал и без каких-либо условий согласился заботиться о раненых, дать необходимое количество лошадей и еду в дорогу.

Остаток дня тер-Андраника состоял из бесед со старыми знакомыми, коих в многолетней багратидской обители оставалось множество, приготовлений к отъезду и чтения книг в обширной библиотеке Гехи. Последнее занятие – обязательная часть каждого его посещения крепости, удовольствие, в котором священник не мог себе отказать. В этот вечер внимание священника привлёк том «Одиссеи» Гомера, написанный по-гречески, он вероятнее всего попал сюда в качестве подарка одному из предшественников ныне царствующего монарха. Пролистав книгу, тер-Андраник остановился на главе, в которой Одиссей входит в царство Аида. Встречи царя Итаки в потустороннем мире напомнили ему минувший день, в течение которого он так же встречал многих людей, подобно теням из прошлого, пытавшимся выведать от него хоть немного о том, что творится за стенами крепости… Тогда тер-Андраник понял, что отдохнул достаточно. Лучше быть последним подёнщиком на земле, чем царём над тенями – так сказал Одиссею погибший под Троей Ахилл. Тер-Андраник понял, что это предельно точно отражает и его состояние. Чувство незавершённого дела висело над ним, как дамоклов меч, и каждое слово, сказанное в праздных беседах, напоминало ему, что он наслаждается спокойствием незаслуженно. Отдых, казавшийся вчера необходимым, сегодня представлялся уже излишним, как будто, имея возможность действовать и исполнять своё предназначение, тер-Андраник предпочёл добровольное погружение в мир теней.

Встряхнув головой и усмирив беспокойные мысли, тер-Андраник поставил книгу на место и нашёл Азата с Вараздатом. Он отдал им последние распоряжения насчёт завтрашнего утра и отправился спать. В вечернем евангельском чтении по удивившему его совпадению попалась притча о Лазаре и богаче, в которой последний, упустив возможность для исправления своей жизни на этом свете и оказавшись на том, тяжко страдал от невозможности изменить посмертную участь себя и своих близких.

– Потому что земная жизнь – это время, когда нужно действовать, – сказал сам себе тер-Андраник и задул свечу.

* * *

Утром отряд выступил в путь. Коней направили на восток, мимо дымчатых берегов озера Геларкуни, к зелёным холмам Арцаха и землям древней Албании.

Глава III

Мысли с шумом, отдавая пульсирующей болью, роились в голове. И первой из них была: «Неужели я жив и на этот раз». Сознание постепенно возвращалось к Ингвару, хотя он и не мог понять, где находится и как сюда попал. По правде говоря, бой, да и всё происходившее за сутки до него, представляли собой в голове юноши сумбурное месиво из обрывочных воспоминаний. Постепенно, как рука резчика по дереву создаёт из грубой доски тонкий узор, разум Ингвара восстановил образ и последовательность событий.

Приходить в себя из небытия во второй раз оказалось духовно легче, однако телесно тяжело, как и прежде. Безумно болела голова, и по сравнению с пробуждением после крушения добавился ещё и отвратительный привкус крови во рту. Ломота сковывала всё тело, чтобы хоть немного стряхнуть её, Ингвар попробовал пошевелить конечностями, после чего обнаружил, что его руки и ноги стянуты тугой верёвкой.

Веки слиплись от пота и запёкшейся крови – это сделало открытие глаз задачей не из простых. Со второго раза ему всё-таки удалось, правда, пользы принесло немного – вокруг царила непроглядная тьма. Когда глаза немного привыкли, Ингвар понял, что его тюрьма – это просто старый душный хлев. Через щели между досками, из которых хлев был сложен, пробивался слабый ночной свет, но его и различить-то казалось практически невозможно.

Снаружи тишину нарушали обрывки досужего разговора стражей. С уверенностью судить о наречии Ингвар не мог, но вероятнее всего они говорили на арабском. Северянин в достатке слыхал этот язык на торговых площадях от Корсуни до Константинополя и научился распознавать звучание, однако сейчас в ушах чересчур гудело… Судя по голосам, дозор несли трое воинов. Ингвар сперва усиленно двигал руками и ногами, пытаясь ослабить узлы и избавиться от верёвок, однако, прикинув свои силы, понял, что вряд ли может надеяться на благополучный побег сегодня. В столь расслабленном состоянии выстоять в одиночку против троих отдохнувших и здоровых бойцов не представлялось возможным. А требовалось не только выстоять, но и сохранить силы, чтобы выбраться из вражеского лагеря. Поэтому он решил, что время побега ещё не настало, раз его оставили в живых, значит, он им для чего-то нужен и в самом ближайшем будущем его вероятнее всего не убьют. Стоянка явно была временной, значит, пленивший его отряд скоро отправится в путь и уже через сутки Ингвар получит точное представление о численности и общем состоянии врага.

Как только насущные размышления о побеге оставили юношу, им на смену пришли мрачные мысли об отце. «Оставили в живых», – повторил он про себя. Какова участь остального отряда, можно только гадать. В этом хлеву кроме него никого нет, скорее всего, других пленных арабам захватить не удалось, нельзя тешить себя лишней надеждой, но, быть может, кому-то всё же удалось уйти в горы и спастись… Тогда об их переходе узнают другие – о нём сложат саги, песни и пряди, тогда весь этот мучительный путь не пропадёт напрасно. Что ж, возможно старику Хельгу в очередной раз удалось обмануть судьбу и вывести людей из опасности, если же нет… все они в этом случае уже наверняка мертвы. И даже отец.

Затхлый темничный воздух душил Ингвара, обуреваемый мрачными мыслями юноша лежал, не зная даже, сколько времени прошло с тех пор, как он очнулся. Голоса стражей смолкли, и звучало только пение птиц и стрекот цикад там, за дверью, где между юношей, его свободой, да и просто остальной жизнью, стояли по меньшей мере несколько десятков клинков.

Мысли о побеге вновь возвращались, перемежались с обращениями к богам, и вот, свет в щелях стен показал молодому северянину, что начало светать. Шума за дверью прибавилось, лагерь оживал, чьи-то голоса отдавали приказы, лязгало железо и ржали лошади. Через некоторое время дверь распахнулась, тогда в лицо Ингвару ударила приятная свежеть утреннего воздуха, а в глаза – яркий свет, от которого он уже порядком отвык. В дверях стоял воин в тюрбане и засаленном халате, из-под которого поблескивала кольчуга. Лица Ингвар различить не сумел: глаза ещё недостаточно привыкли к свету. Воин молча посмотрел на пленника, подошёл ближе и, убедившись, что тот пришел в себя, скрылся в проёме. Через короткое время он вернулся вновь, держа в руках миску похлебки и ломоть хлеба. Аромат от похлёбки быстро достиг ноздрей юноши, и хотя это явно не самое изысканное кушанье, но вместе с запахом Ингвара захлестнуло невероятно свирепое чувство голода. Араб поставил еду рядом с северянином, потом достал из-за пояса кинжал и перерезал веревку, связывающую ему руки, после чего так же, как и в первый раз, не говоря ни слова вышел. Ингвар набросился на эти дары жадно, стараясь не пролить ни единой капли, пил похлебку. Руки, онемевшие от долгого пребывания под верёвкой, слушались плохо, но чувство голода посылало им верные приказы, и в итоге непокорные конечности удалось обуздать. Когда он доел, то сразу ощутил, как силы его прибывают, а самочувствие улучшается: глаза легко открылись, шум в голове пошёл на убыль, и даже ломота в теле начала проходить. «Что ж, я всё же рано стал петь погребальные песни…» – подумал юноша и, как часто бывает после славного обеда, сразу допустил в голову обнадёживающие мысли о своём будущем и даже о судьбе дружины.

Если его накормили, стало быть, убивать не собираются, по крайней мере, не сегодня. А это значит, что он сбежит, надо только дождаться возможности. Если Хельг не пережил вчерашней битвы и не смог перехитрить опасность, значит, нужно сделать это самому, как никак – он его сын, и теперь настало время доказать родство делом. Да, отца может и нет в живых, но коли так – он сейчас пирует с боевыми товарищами в Вальхалле, к которой стремился всю жизнь, ни разу не опорочив честь воина и погибнув с мечём в руке. Интересно, если он и правда там, смотрит ли он на него сейчас и волнует ли вообще гостей чертога Одина судьба их сыновей здесь, в этом мире? Нет, отец точно не мог про него забыть, и сейчас мысли старого ярла, живого или мёртвого, с ним, с Ингваром… В душе он обратился к отцу с просьбой о помощи, чтобы тот укрепил его и дал дельный совет, его не смутило, что он не вознёс молитву ни к Одину, ни к другому богу, чтимому родичами, но именно к отцу. Боги ждали от него развлечения, для них путь Ингвара – зрелище, иногда занятное, а иногда нет – боги помогают сильным и тем, кто им нравится… Юноша не был уверен, что нравится богам. Он часто уделял им меньше внимания, чем принято, и часто интересовался другими богами, тут есть из-за чего разгневаться, отец же любит его вне этих условностей. Поэтому обращение к отцу показалось ему совершенно естественным в этом затруднительном положении, жив тот или мёртв, его образ всегда пребудет с сыном, и никто не вправе этого отнять.

На душе у Ингвара отлегло, теперь он решил ждать дальнейшего развития событий, ведь не оставят же его в этом хлеву навечно. Здесь он оказался прав: в скором времени дверь вновь отворилась. На пороге стоял сухощавый мужчина, одежда и оружие которого свидетельствовали об особом положении. Лицо его скуластое и довольно невыразительное, волосы (он обнажил голову войдя) тщательно уложены назад, борода подстрижена, смуглая кожа отливала медью. Особенностью, отличавшей это лицо от других, были шрамы, проходящие через все его черты белыми бороздами, а завершало облик отсутствие правого уха.

Незнакомец с ходу бросил Ингвару несколько вопросов на арабском, не услышав ответа, он начал задавать вопросы на других языках, но ни один из них не был известен его невольному собеседнику. Ингвар, решив помочь незнакомцу, сухо бросил ему на греческом:

– Ты пришёл похвастаться осведомленностью в чужих наречиях?

Незнакомец кивнул, кажется, он понял сказанное. Подождав немного, судя по всему подбирая слова, он произнёс:

– Тобой убиты многие.

Услышав это, Ингвар ощутил под сердцем тёплое чувство удовлетворения, но не из-за похвалы, а из-за того, что греческий этого араба оказался в разы хуже его собственного. В памяти всплыли замечания ромейских друзей о его дремучем варварстве.

– Недостаточно многие, чтобы ты не стоял передо мной, – ответил он.

– Ты дерзкий хорошо, но когда не стоишь на ногах – опасно.

– Поэтому я и не жду, что вы развяжете мне ноги.

Араб слегка улыбнулся, его лицо настолько блекло-безразличное, что улыбка скорее напоминала оскал, чем свидетельствовала о расположении.

– Я встречал таких, волосы как песок, свирепые – похожи на твоих братьев, но все мертвы теперь… Как и твои братья.

Кровь бросилась в лицо Ингвару – этот сухой араб пришёл к нему рассказывать, как убивал его отца и друзей, смотрит на него, связанного, со своей наглой ухмылкой, зная, что пленнику ответить нечем… В приступе ярости юноша схватил лежащую рядом глиняную миску из-под супа и что есть силы запустил в голову гостю. Араб молниеносно уклонился и в мгновение ока вновь такой же прямой и насмешливый стоял в двух шагах от Ингвара. Миска, не достигнув цели, ударилась о дверь хлева и разбилась, после чего в дверь обеспокоенно заглянул один из стражников, но был сразу же отправлен назад властным жестом господина.

– Злись. Это можно, – коротко заметил он, – мне всё едино.

Юноша не отвечал ему, он постепенно успокоился и теперь раздражался сам на себя за недавнюю вспышку гнева. Когда ему не удавалось сдержаться, в душе оставался лёгкий унизительный осадок. Видимо, из-за того, что в такие моменты внутреннее состояние слишком плотно соприкасается с внешним миром.

Араб тем временем продолжал:

– Откуда ты, мне неведомо и неважно. Равно как и все твои товарищи. Знаю точно, таких оборванцы, никто послать не мог. Наша встреча – случайность. Знаю также: такие, как вы, причинили много бед шаху Ширвана, но до этого мне нет заботы. Скажу так: я готов забыть всё, причинил ты и твой топор. Но взамен ты сделаешь то же.

Ингвар не смог сдержать удивленный взгляд, вместо допроса и смерти ему сделали предложение о поступлении на службу. Такого он не ожидал.

– Служить убийцам моих родичей? – северянин хотел, чтобы это прозвучало насмешливо, но получилось просто зло и нерешительно. Соглашаться на такое приглашение у него не было и в мыслях, но в целесообразности открытого заявления об этом он очень быстро усомнился.