Последняя лошадь

– А что тут говорить! Чему я могу его научить? Ему впору учить меня. Школа есть, трюков на троих хватит. Ну, разве что технику чуть подправить. А так – давайте диплом и на манеж!

– Диплом дадим. Со временем… Ты, думаю, понимаешь, – Волошин обратился к Пашке. – Приёмные экзамены закончились ещё в начале июля. Послезавтра уже первое сентября, начало учебного года. Тебе повезло – один из поступивших забрал документы, место освободилось. Так что начинай учиться. В процессе сдавай, что там у нас положено: сочинение, историю, иностранный язык, – и вперёд. На каком иностранном разговариваешь?

– На фарси немного…

– А он ещё и юморист! Фирс! Всё отменяется! Мы его к Майхровской, к Антонине Парфентьевне, на эстрадное, на отделение клоунады определим. Там такие нужны!

Пашка перепугался, что сболтнул лишнее и всё испортил!

– Не надо на эстрадное! Хочу на цирковое!..

Все невольно рассмеялись, видя Пашкин испуг.

– Не отдадим, не отдадим. У нас тут своих клоунов тоже хватает! – на вечно строгом лице Земцева появилось подобие улыбки. Волошин подытожил.

– Значит так! Четыре года тебе, тем более как армейцу, здесь делать нечего! Профессиональная подготовка у тебя крепкая. Но всё равно учиться придётся серьёзно и загруженно. Фирс Петрович теперь твой режиссёр и курсовой. Чтобы получить диплом, надо будет создать номер и пройти все предметы, которые здесь преподают. Два года хватит. Первый-второй курс отучишься за год, потом – третий-четвёртый так же, и выпуск. Только без хвостов и баловства! Всё понял?

Пашка радостно закивал. Он ещё толком не мог осознать, что его давнишняя тайная мечта вот так просто и легко только что осуществилась.

Глава четвёртая

Пашка сидел на ковре манежа и, обняв колени, смотрел в одну точку. Репетиция не клеилась. Сегодня ночь прошла практически без сна. Вместо этого было какое-то муторное забытьё. Грезилась армия. Пашку почему-то снова призывали, он доказывал, что уже служил, но ему объясняли, что он не дослужил и надо ещё год. Он просыпался в кошмаре, снова проваливался в эти тягостные мутные видения, где взрывы и стрельба плющили мозг, заставляли сбрасывать на пол студенческое одеяло.

Сосед по комнате общежития Андрей Щеглов испуганно разбудил Пашку Жарких:

– Э-э! Ты не заболел? Чего мычишь, взбрыкиваешь? Орёшь тут! Сальто-мортале, что ли, крутишь?

– А?.. Да… Репетирую… – вернувшись в реальность, облегчённо выдохнул Пашка. – Это… арабское не получается, не докручиваю…

– А-а… – с пониманием протянул Андрей. Среди студентов, которые вкалывали на манежах циркового училища до изнеможения, не редкость были подобные «пируэты» во сне. Дневные репетиции плавно перекочёвывали в ночные сновидения.

– А что такое это, как её – «дас-бар-дор»? – Щеглов по слогам повторил то, что Пашка за ночь выкрикнул не один десяток раз. Тот дёрнулся от неожиданности.

– А ты откуда это знаешь?

– Да ты достал меня сегодня этим «дасбардором»! Так чего это значит?

– Руки вверх! Ну, или – подними руки! – Пашка хотел побыстрее прекратить этот неприятный для него разговор.

– Это на каком таком языке?

– На… азиатском. Ладно, давай досыпать. Выключай свет. Хопкун! Тьфу ты – ложись!..

…Он сидел среди разбросанных булав и колец. Сегодня не хотелось даже шевелиться. Ночная подработка на «Правде» в цехе экспедиции грузчиком, где газеты сортировались, укладывались в почтовые машины, а потом развозились по области, ежедневные репетиции, постоянные недоедания выкачали из двадцатилетнего молодого тела последние силы. Тут ещё эти сны… Депрессия навалилась, сковав руки.

– Правильно, бестолковый, сиди – само придёт! – на учебном манеже появился Земцев.

Пашка нехотя встал. Его слегка пошатывало. Бледность и осунувшееся лицо ученика не ускользнули от внимательных глаз старого мастера.

– Иди-ка сюда! Опять ночная смена? Надо завязывать с этим, тебя так надолго не хватит. М-да-а… – сочувственно вздохнул Пашкин руководитель, понимая, почему многие студенты искали себе подработки. – Стипендия у нас в училище – что та кума из Магадана, которой замуж поздно, а сдохнуть рано…

Пашка слабо улыбнулся. Фирс Петрович всегда находил яркие образные сравнения к ситуациям. Запас его метафор не ведал дна. Говорил он мало, но всегда ёмко и точно. Некоторые фразы Земцева разлетелись на цитаты.

– Нет, сегодня не работал, отсыпался. Точнее, пробовал…

– Что снилось? – Фирс, как звали его между собой студенты, упёрся тяжёлым взглядом в красные от бессонницы глаза Пашки.

– Да-а, чушь всякая, армия… – Жарких попытался уйти от ответа.

– Понятно… – Земцев опустил голову и опёрся на резную деревянную трость. Он серьёзно хромал. На фронте был трижды тяжело ранен. Под Воронежем, о котором Фирс иногда вспоминал с Пашкой, прикованный немецкий пулемётчик-смертник перебил ему обе ноги. С этими «наградами» в звании капитана он и вернулся с войны в цирк. Потом стал преподавать в училище, подрабатывать на киностудиях страны руководителем каскадёров, сам исполнял трюки. Высокий, худощавый, жилистый, он смело брался за самое рискованное. Закончилось всё на съёмках фильма «Достояние республики». Оборвался канат. Земцев с одним из своих каскадёров сорвались с высоты. Фирс сломал обе ноги, как раз в местах ранений. С тех пор они толком не заживали, саднили. Бессонница стала постоянной спутницей жизни, как его трость и хромота. Анальгин постоянно лежал в кармане, он то и дело отправлял таблетку под язык, даже не запивая. По этой же причине курить, несмотря на строгий запрет для всех, ему негласно разрешалось везде. Его аскетическое лицо с высоким умным лбом было испещрено глубокими морщинами. Впалые щёки постоянно покрывала малозаметная щетина – брился он раз в четыре-пять дней. При разговоре рот Земцева приоткрывал тайну отсутствия многих зубов, разрушенных судьбой и постоянными анальгетиками. Его это смущало. Он каждый день обещал себе заняться здоровьем всерьёз, да как-то всё откладывал.

О том как прошла ночь, можно было судить по его словам при появлении на уроках. Если он, чуть улыбаясь, с лёгкой хрипотцой здоровался: «Привет, мастера!» – значило, что ему удалось поспать. Если звучало: «Привет, турки бестолковые!» – всё как обычно, сна было часа три-четыре, не более. Ну, а уж если слышалось: «Привет, уголовники!» – можно было смело говорить, что Фирс сегодня от боли не сомкнул глаз.

Манера его разговора была особой. Из-под нависших кустистых бровей смотрел он пристально и хмуро, говорил густым баритоном неторопливо, обстоятельно и чуть нараспев. Точнее, это был даже не разговор, а этакое недовольное бурчание.

За всем этим скрывался добрый, отзывчивый и легкоранимый человек. Возможно, именно эти свои качества Земцев пытался по какой-то причине скрыть за маской этакого мизантропа.

– Армия, говоришь, снилась! – Фирс приподнял голову и понимающе глянул на своего ученика. Перед ним стоял молодой пацан с бледным худым лицом, которого от нахлынувшей жалости хотелось прижать к груди, приласкать, успокоить, защитить. Земцев из «личного дела» Пашки знал, где тот на самом деле служил, и догадывался, что ему там пришлось пережить. Для остальных же гвардии рядовой Павел Жарких проходил службу в одной из подмосковных мотострелковых дивизий…

– Ну, ну… Она мне тоже до сей поры… Когда ты хоть раз стрелял в живого человека или стреляли в тебя, будет снится это до последних дней… Ладно, чем занимался сегодня, мастер?

Пашка поднял с ковра манежа детский резиновый мяч и попытался его закрутить на указательном пальце. Мяч повихлялся и через несколько оборотов соскользнул с пальца на ковёр.

– Бестолко-овый! Это что за кисть такая! Разверни её от себя, палец чуть подсогни! Ты что, этой парализованной культяпкой зрителей собираешься пугать? Смотри! – Земцев легко подбросил мяч вверх, успел подкрутить его и мягко принял на указательный палец. Мяч завращался весёлым волчком, словно прилипнув к пальцу старого жонглёра. Его кисть с остальными сложенными пальцами вдруг приобрела изящный вид, словно некий Владыка благословлял свою паству. Земцев легко перебросил вращающийся мяч с руки на руку, чуть подкрутил его, ударяя по глянцевому боку:

– Подай мячик!

Пашка протянул один из теннисных мячей, которыми он оттачивал технику жонглирования. Фирс сверху положил его на вращающийся. Два мяча один на другом пирамидой забалансировали во вращении. Пашка открыл рот от удивления. Земцев легко подбросил мячи вверх, уверенно поймал их и бросил на ковёр.

– Ну, как-то так… А вообще, особо не трать на это время. Мой тебе совет: выбери предметы по душе, лучше кольца, они у тебя неплохо идут, и долби в одну точку – тогда добьёшься результатов. А так будешь, как все…

– Да что из них можно выжать? – Пашка в недоумении поднял плечи.

– Хм! Ты у Игнатова переднюю вертушку на кольцах видел? У Бородавкина есть пару интересных комбинаций, у Канагина! «Что можно выжать?» – Земцев смешно передразнил Пашку. – По этому пути ещё никто толком не ходил. Все только воруют друг у друга придуманное и повторяют как мартышки. А кольца можно бросать не только вертикально, но и профильно, и плоскостями, и во вращении, и ещё хрен знает как только можно. Ты, главное, второй этаж подключи!

– Какой второй этаж?

– Тот, который должен у жонглёра работать всегда! – Земцев выразительно постучал себе по лбу указательным пальцем.

– Фирс Петрович! Так ведь и у меня своруют! Обидно будет!

– Ты, турок бестолковый, сначала придумай, а уж потом обижайся! А чтобы этого не было, запомни – трюки надо делать такие, чтобы их никто не смог…

Последнее, не печатное слово Земцев произнёс так, что Пашка скорее о нём догадался, чем услышал. – Чего у тебя там дальше по занятиям?

– Акробатика, проволока, история цирка и мастерство актёра у Федосовой.

– Значит так! Сейчас марш в столовую, а потом спать! С преподавателями я договорюсь. Держи рупь, станешь артистом – вернёшь. И без разговоров! – Фирс угрожающе нахмурил брови на протестующее движение Пашки, сердито засопел, тяжело встал и, ударяя тростью в пол, похромал с манежа в учительскую. На барьере манежа осталась лежать светло-коричневая рублёвая купюра…