Последняя лошадь

– Значит, вы теперь все образованные и богатые? – с сомнением посмотрел шофёр на Пашку Жарких.

– Хм, да уж… – ушёл от ответа «циркач».

– А что у вас ещё не говорят?

– Не говорят «последнее» или «последний». Заканчивая гастроли, цирковые никогда не скажут: «последнее представление». Или – «последний раз». Так что «Последняя Лошадь» – название классное, но не для цирка.

– Блин, что же у вас тогда можно говорить? – начал заводиться шофёр, уязвлённый неподходящим названием его такси.

– Остальное всё можно! – улыбаясь, примирительно сказал Пашка. И добавил уже серьёзно: – Понимаешь, цирк – такая штука, где в любой момент всё может оказаться «последним разом». Вот и стараются не говорить то, что может накликать беду.

– Ну и как вы обходитесь без этих слов? – водитель повернул голову в сторону Пашки, забыв про дорогу.

– Э-э! Ты вперёд смотри, а то как раз будет нам – «Последняя Лошадь»! – Пашка занервничал, видя, как машина направилась к обочине. – Ну, заменяют эти слова на похожие по смыслу, скажем, «ещё раз» или «ещё одно». Как-то так…

Несколько минут ехали молча, каждый думая о своём.

Неожиданно таксист начал громко хохотать, стуча по баранке. Пашка вздрогнул, потом тоже стал тихонько посмеиваться, заражаясь от напавшего на водителя приступа ржача.

– Нет, я не могу! Это… Это что ж получается! У меня теперь значит – «Ещёразная Лошадь»? Ну вы цирковы-е-циркачи даёте! Мозги снесли за минуту!.. Не «Последняя» – «Ещёразная»!..

Шофёр хохотал в голос, смахивая слёзы и сверкая стальной фиксой. Ему вторил Пашка Жарких. Они то и дело повторяли: «Ещё… Ещёразная Лошадь»!..

Вдруг таксист прервал смех и посерьёзнел.

– Ну, всё, посмеялись. Сейчас будет ещё веселее…

В сумраке вечера дорога пошла круто в гору. По правую руку зиял заброшенный карьер. По левую – высокая насыпь, словно горная вершина.

– Ну, «Ещёразная», давай!

«Волга» тянула, как могла, завывая, словно шла на взлёт. Скорость заметно падала. – Не осилит «коняга», будешь толкать!..

Пашка внутренне усмехнулся такой перспективе: «Кто кого везёт?..»

– Тут дорога проходит по самому краю карьера, – пытаясь перекричать вой мотора, рассказывал водитель. – Лет пять назад туда на спуске две фуры с прицепами улетели. Да и других «приключений» ежегодно хватает. Особенно «весело» тут зимой… Теперь вот новую дорогу достраивают в обход этой горы и карьера. Там уже начали ездить, но пока пользуемся и этой. Зовём её – «дорога в рай»…

Машина медленно, с натугой шла на подъём, проехав мимо самодельного обелиска с запылёнными бумажными цветами и автомобильным рулём.

Крутой поворот открыл вид на город. Обочина дороги резко обрывалась в карьер, дна которого в сумерках не было видно.

– Метров тридцать-сорок, не меньше! – невольно поёжился Пашка, вспомнив историю с грузовиками.

– Карьер этот теперь почти в центре города оказался, – продолжал рассказ таксист. – А город наш – вот он, что твоя Москва, на семи холмах. Сам-то оттуда?

Пашка ничего не имел против Москвы – она ему нравилась! Он даже полюбил её за время учёбы в цирковом училище, но неожиданно для самого себя приврал:

– Я питерский.

– О! Город Ленина! – шофёр показал свою осведомлённость.

– Скорее – город Петра, – восстановил историческую справедливость Пашка.

Он соврал, потому что хотел избежать расспросов и тяжёлых воспоминаний о своём настоящем городе детства. «Циркач» родился и вырос всего в каких-то ста пятидесяти километрах от места, куда он сегодня приехал. По сути, они были земляками. Но его враньё сейчас ударило с другой стороны! Оно тут же напомнило ему о недавних событиях – о разбившемся семейном корабле в городе, к которому он себя причислил…

Таксист не заметил нахмурившегося лица пассажира и продолжал:

– Поговаривают, что хотят сделать из карьера пруд, рыбу развести, а вокруг парк разбить. Это будет, наверное самый глубокий пруд в мире! А пока, видишь, испоганили место. Теперь в другом месте роют. Вокруг скоро будут одни карьеры с прудами и «золотыми рыбками», жить станет негде…

– А чего роют-то?

– Здрасьте!.. Ты хоть знаешь, куда приехал-то? Наверное, удивился – чего это город наш так называется?

Пашка пожал плечами. Название действительно смутило его ещё в телеграмме, которую он получил из Главка накануне. Там сухо, в несколько строк, указывалось, что, мол, вы, жонглёр Павел Жарких, направляетесь в летний передвижной цирк «Дружба» в город «N» (со странным названием, имеющим отношение скорее к поцелуям, нежели к проживанию), начало гастролей – тогда-то…

Такого города он не знал. Догадывался по расположению – где-то в бывших родных местах Черноземья.

– …Название нашего города произошло от фамилии известного геолога. Здесь он нашёл руду. Слышал – магнитная аномалия? Так вот здесь – её центр. Тут железа добывают, наверное, больше чем во всех других местах, вместе взятых. Вот и живём теперь во всём этом… – то ли с гордостью, то ли с сожалением закончил свои объяснения таксист. Он взял с торпедо машины свою любимую кепку, резко накинул её на голову и дёрнул за козырёк.

Дважды выжал сцепление, с лёгким скрежетом переключил скорость и сам себе прокомментировал:

– Синхронизатор, блин! Достал!.. – и, играя желваками, замолчал.

Вдалеке мерцали городские огни. Они переливались новогодней гирляндой, раскинувшись вверх и вниз. Было красиво и как-то необъяснимо тревожно…

– Новостройки, современный район! – словно угадав мысли пассажира, кивнул водитель – Туда нам и надо.

Наконец дорога начала уходить от опасного обрыва. «Волга», напрягая силы, упорно двигалась к концу подъёма. Последние метры она преодолела, казалось, на пределе своих возможностей.

– Ну, вот и всё! Молодец, старуха! – хлопнул по баранке довольный водитель и вновь сверкнул фиксой. – Отсюда до твоего цирка рукой подать.

Машина перестала надрывно реветь и трястись. Вдруг она зачихала, задёргалась, пробежала с десяток метров и безжизненно стала. Её фары тускло светили на пустынную дорогу.

– Да-а, перехвалил… – почесал затылок таксист, виновато посмотрев на пассажира. – Семечек хочешь?

– Укатали Сивку крутые горки! – Пашка вздохнул. – Открывай капот, семечки!..

– Сами с усами, знаем, что не багажник!..

Хозяин «Последней Лошади» долго проверял контакты, свечи. Иногда просил пассажира заводить машину. Сам вращал ключом в замке зажигания, сплёвывал и тихо матерился. Подкапотная лампа освещала его озабоченный профиль. Причина поломки не отыскивалась.

На небе появились первые звёзды. Ночь тихо и безучастно наблюдала за путниками. Пашка вышел из машины, залез на пригорок и посмотрел вдаль.

Ветер приносил с собой знакомый с детства запах полыни, донника, распаренного за день и высушенного солнцем сена и ещё какой-то волнующий аромат начала лета. Где-то вдалеке, на излучине мерцающей реки, трещала моторная лодка.

– Как в деревне на косогоре, близ Дона… – подумал Пашка и потянулся за сигаретой. Курил он редко, скорее для форса, дав себе твёрдое слово в этом гастрольном городе бросить совсем – на манеже, в работе, иногда «дыхалки» не хватало.

Воспоминания, которые он постоянно гнал от себя, спрятав их в самый дальний потаённый уголок, вдруг вырвались на волю, накатили, давя на сердце и горло. Калейдоскоп прошлого закружился галопом цирковой лошади. Вспомнилось воронежское детство, побег из дома, встреча с Захарычем. Смерть последнего родного человека – спившейся вконец тётки. Пашкины постоянные приезды к Валентине в её гастрольные города, ещё когда он учился в цирковом училище, её приезды к нему. Честно заработанный «красный» диплом, отрепетированный сольный жонглёрский номер и почти два года семейной жизни, где мёд горчил, а лекарства были ядом.