Осколки памяти

Осколки памяти
Владимир Александрович Киеня

Автору уже за 80… Есть, что вспомнить и что рассказать. Сотни человеческих характеров и судеб, огромный диапазон проявления человеческой натуры: от порядочности до подлости, от истинного героизма и патриотизма до предательства, – прошли через его жизнь.Память человеческая практически стирает трудности, трагедии и почти все плохое, остается больше светлого и солнечного. По ночам память переносит автора в прожитую жизнь: детство, юность, зрелые годы, – он предается воспоминаниям. Они субъективны, но честны. И хотя воспоминания только его, автор считает, могут быть интересны современным читателям разных возрастов как кусочек прошлого нашей страны.Книга адресована широкому кругу читателей.

Владимир Киеня

Осколки памяти

Автор выражает огромную благодарность Борисову Олегу Владимировичу, ветерану военной контрразведки ФСБ России, за постоянную поддержку и бескорыстную помощь в издании моих книг

Посвящаю книгу моей жене

Киене Неле Михайловне

Я ЧЕКИСТ И ЭТИМ ГОРЖУСЬ

Родился под немецкую бомбежку в августе 1941 года в Белоруссии. Холодное и вечно голодное военное и послевоенное детство, когда ночью снится кусочек хлеба, протягиваешь руку, чтобы взять, просыпаешься и плачешь от голода. Отец погиб на фронте. Мать – медицинская сестра в ветеринарном техникуме. Обычная семья.

Так получилось, что учился на железнодорожника, а стал чекистом. В 1973 году был направлен в школу военной контрразведки в городе Новосибирске. Раньше там готовили военных контрразведчиков для «СМЕРШа». «Смерть шпионам» – это советская военная контрразведка, которая во время Великой Отечественной войны была подчинена лично Верховному Главнокомандующему войсками СССР Маршалу Советского Союза И. В. Сталину. Это сыграло решающую роль в борьбе с «Абвером» – немецкой военной разведкой и контрразведкой.

В школе свято соблюдали заповеди «СМЕРШа»: чекист должен любить Родину и быть абсолютно ей преданным; любовь к Родине должна быть выше любви к родителям, семье и своей жизни. Мы навсегда запомнили и руководствовались словами председателя Чрезвычайной комиссии (ЧК) Феликса Эдмундовича Дзержинского: «Чекист – это три слова, начинающиеся на букву «ч», – честность, чуткость, чистоплотность. Чекист должен быть чище и честнее любого, он должен быть прозрачным, как кристалл»[1 - https://kostroma.bezformata.com/listnews/kakim-bil-feliks-dzerzhinskij/38486109/]. Эти слова стали правилом поведения и жизни каждого из курсантов школы, конечно, и меня…

Впоследствии служил в 8 гарнизонах в разных уголках страны, часто переезжал с семьей, сменил 15 квартир. Почти четыре года прослужил в Заполярье, где свирепый мороз, пурга и черная полярная ночь. Трижды подавал рапорт и, наконец, попал служить в воюющий Афганистан. Два года – старший следователь Особого отдела КГБ СССР по 40 общевойсковой армии. Участвовал в боевых действиях, выявлял агентуру противника. Расследовал уголовные дела, в том числе в отношении изменников Родины. Много летал и ездил по Афганистану. Из двух лет пребывания в спецкомандировке практически год провел вне Кабула, места постоянной дислокации.

После Афганистана продолжил службу в оперативном подразделении УКГБ Свердловской области. Участвовал в работе по реабилитации жертв политических репрессий. Сейчас я подполковник ФСБ России в отставке. Я чекист и этим горжусь. Чекист должен быть честнее любого, прозрачным, как кристалл. Конечно, и чекисты люди разные. Но основная часть работников КГБ честно и добросовестно стояли на защите безопасности Родины. И это не громкие слова. Это убеждение.

САМОЦВЕТ

До Октябрьской революции 1917 года недалеко от этого места в скалах Уральских гор была найдена большая друза горного хрусталя, вероятно, поэтому и получила железнодорожная станция такое красивое и редкое название Самоцвет. Была она построена в 1914 году на однопутной ветке с узловыми крупными станциями Егоршино-Алапаевск и находится между промежуточными станциями Незевай и Катышка.

Название станции Незевай, конечно, произошло от криков пассажиров, штурмующих вагон при посадке и боящихся опоздать: «Не зевай!» Раньше пассажирские поезда здесь ходили очень редко. Люди штурмовали их и набивались в вагоны, как селедки. Стояли между вагонами на буферах, держась за вагон. Многие ехали на ступеньках вагонов, некоторые стояли на одной ноге. Большинство пассажиров было даже не в вагоне, а на крышах вагонов, с багажом, сумками, котомками. А станция Катышка – малюсенькая, так и есть «маленький комочек».

На станции Самоцвет – главный путь и четыре боковых. Назначение станции – пропуск транзитных поездов по главному пути в обе стороны. Когда я работал начальником станции Самоцвет, а было мне тогда 20 лет, на пути стояли семафоры – высокие мачты с боковыми крыльями, управляемыми тросами. На станции ежедневно – подача порожних платформ и полувагонов для погрузки лесоматериалов и отправление груженых, подача и проверка крытых вагонов для погрузки зерна и их отправка по назначению. На боковом пути ежедневно погрузка вагона с целебной грязью из озера Молтаево. На нем же выгрузка стройматериалов для строительства будущего курорта «Самоцвет». Штат станции – 32 сотрудника: дежурные по станции, стрелочники, весовщики, осмотрщик вагонов, уборщицы, бухгалтер.

В Калининградском техникуме железнодорожного транспорта, который я окончил в 1960 году, преподавали нам только технические предметы: «Движение поездов», «Путь и путевое хозяйство», «СЦБ» (связь, централизация и блокировка – прим. автора), – и школьные: физику, математику, сопротивление материалов и т.д. Изучали мы ведомственные нормативные акты: «Устав железных дорог СССР», «Правила технической эксплуатации» (ПТЭ), нормы по движению поездов, погрузке-выгрузке и работе связи. Никаких предметов по организации труда, психологии, как оказалось, очень нужных в жизни, тогда не было.

Сразу после окончания техникума я прибыл на Свердловскую железную дорогу. Был назначен дежурным по станции Кунара, это узловая станция 3 класса на направлении Егоршино – Богданович.

Через несколько месяцев меня вызвали к начальнику Егоршинского отделения дороги Шимановичу Григорию Марковичу, его только что назначили. Ему тогда было всего тридцать лет, умный, властолюбивый, энергичный. Уговорил меня на должность начальника станции Самоцвет. Мотивировал тем, что на многих промежуточных станциях работают старики-пенсионеры со школьным образованием и их надо менять. Мне было интересно попробовать немного другую работу, согласился.

1961 год, 20 лет.

Владимир Киеня – начальник

станции Самоцвет

Свердловской железной дороги.

Фото из архива автора

На железнодорожном кителе у меня появились две звездочки, вместо одной, как в Кунаре. Я был абсолютно неопытным, худющим, болезненным мальчишкой и не производил на своих много меня старше сотрудников уважительного впечатления. Никто меня не называл по имени-отчеству, как моего предшественника, а только: «Товарищ начальник».

Набирался опыта с ошибками, которые сейчас вспоминаю с улыбкой. На утренних планерках строго спрашивал за упущения со всех, невзирая на возраст. Наказывал за лень, безответственность беспощадно. Это, конечно, вызывало ропот подчиненных, но мной управляемый. Они терпели. Терпели еще и потому, что на себя я брал и такую работу, которую по должности не должен был выполнять. Заботился о людях, бывал в семьях своих сотрудников, помогал, чем мог. По праздникам 1 и 9 мая лично забирался на крышу вокзала, прибивал гвоздями на конек большой красный флаг.

Один раз лежал на животе на крыше, раскинув ноги в обе стороны для устойчивости, слишком свесился с крыши и едва не свалился вниз на асфальт, мог бы погибнуть…

Каждый год начальство присылало на станцию полувагон березовых бревен для отопления вокзала. Все сотрудники на добровольно-принудительных субботниках и воскресниках вручную эти дрова пилили, кололи и складывали в огромную поленницу. Дров хватало на весь следующий год. Наравне со всеми я принимал участие в этой работе. Как-то мы попросили прислать дополнительно полувагон дров для семей железнодорожников. Прислали за наши деньги кривые, уродливые бревна из осины и березы. Мы их выгрузили, разложили на равные кучки, по справедливости. Себе я выбрал самую плохонькую кучку, как-то неудобно было брать хорошие бревна. Порезал и переколол дрова и себе, и старикам соседям.

Кабинет на станции у меня был угловой с тремя большими окнами. У окна, еще, наверное, с царских времен, стоял стол, покрытый зеленым сукном, по периметру кабинета – стулья. На столе – настольная лампа с зеленым абажуром, как у всех больших начальников. Здесь я проводил ежедневные планерки, беседовал с сотрудниками и посетителями. Здесь же проходили партийные собрания, в парторганизации, насколько помню, было 12 или 13 коммунистов. На собраниях сидел у стены. Меня заслушивали каждый раз по вопросам повестки дня собрания. Такие собрания каждый раз проходили в истерично-пафосном, резком и непримиримом тоне по отношению ко мне. Секретарь парторганизации из обычно улыбчивого и спокойного стрелочника превращался в прокурора, следователя и сотрудника НКВД. Я был терпелив и делал все, что требовали. Только удивляло, что я же комсомолец, беспартийный, а с меня жестко спрашивают, как с коммуниста. Вызвали в Алапаевский районный комитет партии и предложили вступить в члены партии. Отказался, не считал, что достоин. Сослался на молодость.

Еженедельно мне было нужно заслушивать отчет билетного кассира, она же была и бухгалтером. Высокая грузная женщина приносила большую пачку копий бумажных и картонных билетов и разных ведомостей. На каждом билете и в каждой ведомости я как начальник станции должен был расписаться. Это был мучительный и ненавистный труд. Один раз попытался уклониться, как мне казалось тогда, шутливым образом: посетители и сотрудники терпеливо сидели перед дверью кабинета и ждали, когда выгляну и позову; я выглянул из кабинета и сказал, что приму кассира через пять минут; а сам вылез в окно и, обойдя здание, вошел в зал для пассажиров, подошел к своему кабинету. Кассир от изумления вскинулась и посмотрела на меня огромными глазами. Как ни в чем не бывало, я попросил ее зайти с отчетом. Пока я подписывал бумаги, она все время качала молча головой, но от вопросов удержалась.

Обдурили пару раз, как «пацана»: приехал начальник строящегося недалеко от станции санатория «Самоцвет» на грузовой машине с мужиками. Как-то странно, уходя от прямого взгляда, попросил в долг 6 кубометров дров, с возвратом. Я разрешил, они быстро нагрузили свою машину дровами. Больше я их никогда не видел.

Недавно посмотрел в интернете на современное фото вокзала. Перед ним – заборчик с квадратными кирпичными столбами. Незадолго до своего призыва в армию (меня призвали на «срочную» службу), я закупил все необходимые материалы для строительства заборчика, нашел исполнителя. Скромного и порядочного с виду. Договорились о сумме по итогам работы, после строительства забора. Снова обратил внимание, что мужчина в глаза не смотрит, а вбок, но тогда не насторожился. Работник сделал несколько столбов, квадратных, кирпичных, и попросил выдать аванс. Дал ему деньги без расписки. И его я больше не видел…

Каждую субботу все сотрудники станции мылись в общей бане. Топили ее поочередно. Каждый старался топить жарко. Мылись посменно, сначала мылись мужчины. Поддав пару, неистово хлестали друг друга вениками и потом бегали по снегу вокруг бани, дурачились. Умывшись, поодиночке, трезвые, уходили домой отдыхать. О посиделках с выпивкой и закуской, как сегодня, даже не думали. Очереди мыться ждали еще женщины с детьми.

Через несколько километров от станции, пройдя через сосновый бор с духовитым ароматным воздухом, можно было попасть на большой, ровный склон берега реки Реж. На этом склоне собирались по праздникам все жители нашего поселка Самоцвет и праздновали семьями. Народу собиралось много, несколько тысяч. Выпивали, шутили, пели любимые песни, которые волнами подхватывали все. Чувствовали себя равными, свободными товарищами и братьями.

Моста через реку тогда не было. Летом в этом месте реку Реж переходили вброд. На том берегу, в селе Аромашево, стояла огромная скала с большой площадкой наверху и развалинами церкви. Там тоже по праздникам собиралась огромная толпа, пили, ели, пели песни. И каждый год случался в этом месте фатальный случай. Неосторожно подходил к краю скалы человек, всегда мужчина, поскальзывался, летел вниз и разбивался насмерть.

Потом приехала из Белоруссии моя старшая сестра Люда с мужем и сыном. Устроилась дояркой в совхоз в селе Аромашево, и мама переехала к ней, тоже стала работать дояркой на ферме. Тогда я частенько бывал у них в гостях.

Работа доярки очень тяжелая. Три дойки в день, в группе у каждой доярки 24 коровы. В моем детстве в 1952-56 годах мама тоже работала дояркой в колхозе имени И. В. Сталина в Калининградской области, где мы были переселенцами. Я приходил к ней на ферму, помогал убирать навоз. До сих пор запах коровьего навоза мне родной, а если еще и с дымком из бани на дровах, то это запах Родины. В детстве на ферме мама наливала из полного бидона мне кружку парного молока, и я этим молоком с куском хлеба наедался до отвала. Молоко было ароматное, теплое, жирное, с пенкой. Сегодняшнее, магазинное совсем на молоко моего детства не похоже.

Муж сестры Люды Виктор тоже работал дояром. Помню его рассказ, как они вдвоем с мамой помогали корове родить теленка. Целый час мучились, пока тащили его за ноги из коровы. Все кончилось благополучно, отелилась.

Виктор был «тюремщик», отсидел в лагере два года за хулиганство. Был он настоящим русским буяном, грубым, невоспитанным сельским драчуном. Он не матерился, он со всеми просто разговаривал матом. Ему постоянно было скучно дома, иногда он специально ходил к сельскому магазину, чтобы выпить и подраться с кем-нибудь.

И с животными у него были свои отношения… Люда и мама, когда приходили в коровник на дойку, долго мыли каждой корове вымя теплой водой, давали кусочек хлеба с солью. И только потом садились рядом с ней на перевернутое ведро и доили.

Виктор же в кепке и с неизменной «Беломориной» в зубах подходил к корове и матом орал ей: «Стоять!!». Для острастки бил сапогом в коровье пузо. Корова съеживалась и начинала мелко дрожать от страха. Он садился и, не помыв ей вымя, принимался доить. Некоторые осмелевшие коровы мстили: слегка обернувшись, искоса поглядывали на него и, видимо, ждали, пока ведро наполнится молоком. Потом задней ногой, как бы случайно, ударяли по ведру, и оно опрокидывалось. Стены фермы после этого дрожали от громкого мата Виктора и звуков ударов сапог по коровьему животу.

К лошадям он тоже относился очень грубо. Собираясь поехать куда-то по делам по деревне, надевал на лошадь хомут, конечно, матеря ее и всю ее родню. Полностью запрягал, подтягивал подпруги, ехал, не сидя в телеге, как все, а обязательно стоя. Натянув вожжи, орал: «Пошла!» и больно стегал лошадь кнутом. Лошадь срывалась галопом и неслась по улице по грязи и лужам, давя кур.

Помню такой случай. Было сентябрьское воскресенье. Виктор собрался на охоту на рябчиков, положил в рюкзак пару вареных яиц, бутылку с водой и кусок хлеба. Надел рюкзак на плечи, ружье через плечо, медленно пошел по дороге к лесу. До леса было километра полтора. Несколько дней перед этим воскресеньем был сильный ветер, шел дождь, дорогу развезло. Каждый шаг давался Виктору с трудом, сапоги погружались в густую, тягучую грязь и чавкали. До леса он добирался около часу.

На опушке леса, прямо у входа в него, поперек дороги, загораживая проход, лежала громадная, зеленая, красивая ель с густыми лапами веток. Виктор не стал поваленную ель обходить, а решил, держась за ветки, протиснуться через нее на ту сторону. И вдруг нос к носу столкнулся с мордой огромного медведя.

Далее события замелькали, как при быстрой перемотке ленточного кино. Он несся домой, едва касаясь грязи на дороге. Ружье и сапоги остались далеко позади. Рюкзак хлопал по спине, и ему казалось, что это медведь настигает его и вот-вот схватит. Легко и красиво в высоком прыжке он перепрыгнул изгородь у дома и вбежал в избу. С его бурного старта после встречи в лесу с медведем прошло, наверное, не более 10-15 минут. Человек в экстремальных условиях, оказывается, может многое такое, что ему и не снилось.

Октябрь 1963 года. Скоро увезут призывников из Самоцвета на сборный пункт в Егоршино. Меня уже уважительно все больше и больше сотрудников зовут не «товарищ начальник», а по имени-отчеству. 27 октября вечером в самой большой квартире на станции накрыли столы, провожали меня в армию. Говорили про меня только хорошее. Я напился, мужики заставили. Никогда не пил до этого и не курил. Утром за 15 минут до прибытия поезда призывников построили на перроне, провели перекличку и инструктаж на дорогу. Пьяных не было вообще. Все были слегка радостно возбуждены. В армию служить шли охотно, и мы, и наши родные гордились службой в Советской армии. Началась новая страница жизни.

ВСПОМИНАЯ МОЛОДОСТЬ

Заканчивая третий год срочной службы в Советской Армии сержантом по званию, я написал запросы в Могилевское и Минское отделения Белорусской железной дороги, возьмут ли меня на работу после армии и дадут ли жилье. Хотелось вернуться в родную Белоруссию. Из того и другого отделения ответили, что возьмут, конечно, но вот первое время будут проблемы с жильем. Написал в Егоршинское отделение, откуда призывался. Ответили, что работа и жилье будут сразу, как приеду.

Вспомнил, что еще до моего призыва в армию начальник Егоршинского отделения Свердловской железной дороги Шиманович хвалил меня за работу и предлагал похлопотать, чтобы в армию не призвали; обещал должность поездного диспетчера. Я тогда не согласился. Вообще-то был я с детства болезненным, часто лежал в больнице, и это меня здорово угнетало. Поэтому в армию я рвался, хотел заставить себя быть как большинство тогда: сильным и здоровым; к тому же в то время, а это начало 60-х годов, служба в армии была почетным занятием и гордостью.