Закат Заратустры

Я давно принял историческое решение: не жениться. Не то, что я противник брака, каждый сам выбирает, как ему поступать, но я всегда чувствовал, что эта вещь не про меня. Хотя порой меня и покусывало одиночество, хотя порой у меня возникало желание разжечь в моем доме огонь семейного очага, наполнить его детскими голосами, но в тоже время я понимал: если это случится, моей свободе придет конец. Другой человек только одним фактом своего нахождения рядом со мной выступит как ее душитель; отныне я буду вынужден сопрягать все свои поступки с ним. И наблюдая за супружеской жизнью своих знакомых и друзей, я только укреплялся в этом своем суждении. Даже пример Игоря и Инны, где царило редкое согласие и взаимопонимание, не ослабляло моего негативного отношения к этому вопросу; я видел, как порой нелегко бывало Игоря совладать с собой, отказаться от чего-то важного и дорогого во имя выполнения семейного долга. Когда два человека соединяются друг с другом, то в результате этого союза появляется на свет третий человек, который состоит из частей первых двух; этот третий есть итог компромисса между ними. Каждый из этой пары ради ее сохранения вынужден пожертвовать какой-то частью своего я, причем, иногда эта жертва оказывается такой значительной, что можно смело говорить о гибели или тяжелом ранении индивидуума. Сильный подчиняет слабого – это вечный закон, действующий среди людей, погубил немалое их число, заставил отказаться от поиска собственного пути ради того, чтобы идти вместе одной дорогой. Но куда такая дорога может привести? На мой взгляд, только в никуда. А тогда зачем отправляться в путешествие? Не лучше ли каждому прокладывать свою колею?

Я отнюдь не считаю, что мои принципы являются универсальными, скорей они подходят лишь для немногих людей, но впервые они оказались поколеблены после встречи с Леной. Именно тогда в мою голову все чаще стала наведываться мысль о браке. Не то, чтобы она брала вверх над оппонирующими ей мыслями, пожалуй, в этом важном поединке они все же побеждали, и все-таки я сознавал, что если бы Лена поставила вопрос о нашем брачном альянсе, что называется ребром, я бы, не колеблясь, согласился. Но к некоторому моему удивлению она его не ставила на повестку дня наших отношений, хотя, несмотря на свои тридцать четыре года еще никогда не была замужем. Это обстоятельство меня немного обескураживало и даже обижало; я не понимал, почему она не горит желанием сочетаться со мной законным браком. Однако с другой стороны я был рад, что она не муссировала эту скользкую тему: сложившийся статус-кво в целом меня устраивали: я был с ней и одновременно на свободе. О большем невозможно было даже и мечтать. Конечно, брак давал более надежную гарантию, что я сумею сохранить Лену до конца моих печальных дней – а ничего другого я и не желал – но еще неизвестно, как бы мы жили вместе; совместное проживание на одной площади нередко становится испытанием, которое выдерживают далеко не все. То, что получается замечательно у любовников, зачастую плохо выходит у супругов; тут много факторов, влияющих на эти изменения и не о них сейчас речь. И я вовсе не жаждал так отчаянно рисковать.

Было еще одно обстоятельство, которое останавливало меня от решительного шага; Лена весьма прохладно относилась к моему литературному творчеству. Она отнюдь не зачисляла меня в плеяду лучших современных писателей, а считала меня сочинителем скучноватым и занудным, а мои творения – перегруженными назидательными и описательными пассажами.

Была ли она права? Это был как раз тот вопрос, на который я сам настойчиво искал ответа. Я был согласен далеко не со всеми тезисами ее рецензий на вышедшие из-под моего пера произведения; то, что она критиковала, зачастую мне представлялось лучшими местами, однако я старался, чтобы эти расхождения как можно меньше влияли на все другие аспекты наших и так не самых простых отношений. В итоге мы нашли выход из этого затруднительного положения, может быть, не самый лучший, но достаточно действенный; мы почти перестали обсуждать мои романы. Она больше не приглашала меня в свою передачу, я тоже не просился подпустить меня к микрофону, дабы поведать всеми миру о моем великом творческом пути. И все же каждую новую рукопись я прежде всего торжественно и с замиранием сердца вручал ей. И для меня было совсем неважно, насколько ее мнение квалифицировано и точно, для меня было важно иное: все, что я писал, я писал только для нее, а что касается остальных читателей, то прочтут ли они или нет созданное мною, было не столь существенным. Именно тогда я сделал это несколько неожиданное для меня, но по сути дела банальное открытие: каждый писатель пишет только для самого себя и еще для того, кого он любит, кто ему по-настоящему дорог. Конечно, речь идет о том случае, когда он создает или вернее пытается создавать литературу, мелодии для которой он черпает в своей душе, а не предназначенную для широкой розничной торговли беллетристику.

Пока я размышлял о наших отношениях, желание позвонить Лене выросло настолько, что я непременно сделал бы это, несмотря на наш уговор, если бы сейчас было бы немного меньше времени. Но шел уже первый час ночи, и она вместе со своими домочадцами, без всякого сомнения, спит крепким сном. Тем более мне было хорошо известно, что обычно она ложится спать довольно рано. Поэтому я глубоко вздохнул, зачерпнув легкими изрядную порцию насыщенного бензиновыми парами воздуха, и тоже поплелся к кровати. Один из самых странных, непонятных и самых печальных дней моей жизни тихо подходил к концу. А через несколько часов меня поджидал другой день, полный новых тревог и новых загадок.

* * *

Я проснулся довольно поздно, солнце уже во всю шныряло в моей комнате, забиралось в углы, карабкалось по занавескам и шкафу. Несколько секунд я наблюдал за тем, как хозяйничало оно в квартире, затем решительно подошел к телефону и стал звонить Лене. Трубку взяла ее мать, которая и сообщила мне, что Лена уже ушла на работу. Это было довольно странно, так как обычно она так рано не уезжала из дому. Но и на работе ее тоже еще не было, о чем сообщили мне длинные гудки. В течение часа я набирал ее рабочий номер через каждые пять минут в надежде, что она уже появилась на радиостанции, но всякий раз слышал все тот же безучастный к моим переживаниям зуммер. Что ж, решил я, волей-неволей придется заняться другими делами. А это значит, что мне надо во что бы то ни стало выяснить, что же случилось с Игорем.

Я сам не понимал, почему мне так упорно казалось, что это дело не терпит отлагательства, ведь Игоря уже нет, и я могу не торопиться проводить расследование о причинах его гибели. Но у меня было очень ясное ощущение, что его смерть имеет прямое отношение ко мне. Конечно, речь не шла о том, что он совершил самоубийство из-за меня; для этого у него не было никаких оснований: я не одалживал ему большую сумму, не спал с его женой, не был даровитей его, а потому ни о какой зависти не могло идти и речи. И все же его гибель и моя жизнь были связаны какой-то очень прочной нитью. Я не знал, почему он это сделал, но меня не отпускало ощущение, что корни его проблем, приведшие к этому роковому шагу, и корни моих проблем тесно переплетены. А то, что пока я не чувствую таких острых позывов прервать свой поток дней, ни о чем не говорит; просто еще не пришел мой час. А в этом вопросе предаваться иллюзиям просто опасно.

Я долго не решался побеспокоить Инну, я сидел у телефона и тупо смотрел на него, как школьник на условия задачи, которые он никак не может уяснить. Еще не прошли и сутки после погребения, а я уже навязываюсь к ней со своими разговорами. Но мной владело просто жуткое нетерпение; я не мог ждать, а главное не знал – сколько надо ждать. Тем более ее поведение на похоронах по отношению ко мне было странным и непонятным; с первого дня, как Игорь представил мне ее, у нас завязались теплые и дружеские отношения. Она мне нравилась и как человек и как женщина, и пока в мою жизнь стремительно не влетела Лена, я даже искренне завидовал ее мужу. Но что заставило Инну столь резко перемениться; конечно, смерть Игоря – великое горе, но ведь на похоронах и затем на поминках я видел, что с другими людьми она разговаривает вполне охотно и доброжелательно. Но едва приближался я, как она тут же замолкала, делалась недоступной и враждебной. Но сколько я не рылся в кладовках своей памяти, я не мог припомнить ни одного эпизода, ни одного слова, которые могли бы хоть как-то обидеть ее. В чем же тогда причина?

Конечно, звонить Инне сейчас было большим свинством, но у меня уже больше не было сил; если хотя бы отыскалась Лена, я бы переключил свои расстроенные чувства и эмоции на нее. Но она по-прежнему пребывала неизвестно где, и я стал решительно набирать номер Инны. Но к моему большому облегчению, разговор у нас получился спокойный; Инна не выразила возмущение моим звонком, не бросила трубку, а покорно выслушала мои соболезнования. А когда я сказал, что очень хотел бы с ней поговорить, она сказала, что я могу приезжать в любой момент. Я решил воспользоваться этим приглашением и сообщил, что хочу прибыть прямо сейчас – и не услышал возражений.

В квартире Игоря я уже не нашел следов вчерашних событий. С зеркал были убраны покрывала, а Инна сняла с себя траурные одежды. Было жарко, и ее тело прикрывал лишь тонкий домашний халатик. Встретила она меня спокойно. но в ее взоре, жестах, интонациях ощущалась нескрываемая отчужденность. Иногда она смотрела на меня так, как будто я был абсолютно прозрачным; ее взгляд проходил мимо меня и исчезал где-то на просторах мирового пространства.

Инна провела меня на кухню и усадила на «законное» мое место возле окна. Когда я бывал у них в гостях, я всегда сидел тут и наблюдал за бурной жизни двора. Обычно я являлся к ним голодным, как и положено холостяку, и по давно заведенному ритуалу мой визит начинался в зависимости от времени посещения с завтрака, обеда или ужина.

– Ты как всегда не ел? – полуспрашивая, полуутверждая, проговорила она, смотря куда-то мимо меня.

Я вспомнил, что за всеми волнениями, в самом деле, как-то забыл про завтрак.

– Да, не успел поесть, – не стал обманывать я, – но не надо ничего готовить. Я пришел поговорить.

Но Инна, то ли не слышала, то ли не обратила никакого внимания на мои слова, она открыла холодильник и стала доставать из него закуски, которыми он был набит до краев. Я понял; это все осталось с поминок.

Мне, в самом деле, хотелось есть, хотя я пришел не за этим, но природа, как это часто бывает, взяла свое, и я с тайной радостью и с тайным стыдом набросился на угощение. Инна сидела напротив меня, она ничего не кушала, только отхлебывала из большого бокала чай. Она по-прежнему не смотрела на меня. И временами я даже не был уверен: помнит ли она о том, что не одна на кухне. Но она помнила, ибо неожиданно спросила:

– Так, чего же ты, Сережа, хочешь узнать?

Этот прямой вопрос заставил меня отложить вилку с нацепленным на ней огурцом. Я вдруг почувствовал сильное смущение: положение, в которое поставила меня Инна, требовало прямого вопроса, но я не решался его задать. Да и как должен в этих обстоятельствах звучать прямой вопрос: почему Игорь выбросился из окна?

– Ну чего молчишь? – как-то странно вдруг усмехнулась Инна. – Я же знаю: тебя мучает любопытство. Вас всех просто замучило любопытство, всем хочется узнать, почему он вдруг взял и покончил с собой. Боже, как я вас всех ненавижу. А вас с Зиновием особенно. Нет, тебя больше, – подумав, отдала она мне пальму первенства.

– Я могу уйти, – негромко проговорил я.

– Я не хочу оставаться одна. – Она оглядела кухню, остановила свой взгляд на прикрытой двери. – Как ты думаешь, он сейчас не войдет? – вдруг прошептала она.

Мне стало не по себе. А что если она сходит с ума? Но Инна, кажется, догадавшись, о чем я подумал, снова усмехнулась.

– Думаешь, я тронулась. Это был бы для меня лучший выход. Мне все время кажется, что он вот-вот войдет. Иногда я даже слышу его шаги. Понимаешь, это очень странно: знаю, что они не могут раздаваться, а я их все равно слышу. – Она сжала голову руками и несколько секунд просидела так неподвижно. – Это вы его погубили. Вы! – Она взглянула прямо на меня, и в ее глазах я отчетливо увидел холодный блеск ненависти.

– Прости, Инна, но я не понимаю твоих обвинений. Я даже не подозревал, что с ним что-то происходит. Он мне ничего не говорил.

– А что он тебе должен был сказать? Что он больше не хочет жить. Ты думаешь, я что-нибудь понимаю. Если бы не эта поездка. Он вернулся оттуда совсем другим. Я сразу это почувствовала. Дай мне закурить.

Я хлопнул себя по карманам, но сигарет в них не обнаружил. Я редко курю, чаще всего когда у меня не идет роман, а потому не всегда таскаю их с собой. Но сейчас я сожалел, что оставил пачку дома.

– И сигарет у тебя нет, – констатировала Инна. – Жены нет, детей нет. Интересно, а у тебя вообще что-нибудь есть? Ладно, пойду, поищу свои. – Она вышла из кухни и долго не возвращалась. А когда вернулась, что-то неуловимо переменилось в ее поведение, и мне показалось, что она не только закурила сигарету, но и выпила вина или водки. Раньше с ней ничего подобного не случалось, она вообще не слишком любила пить и всегда относилась неодобрительно, когда мы с Игорем после жарких литературных дебатов, чтобы отвлечься от них и остудить разгоряченные головы, устраивали небольшие попойки.

– Послушай, – сказал осторожно я, – ты сказала о поездки. Ты имеешь в виду его поездку в Крым. Он мне ничего о ней не рассказывал. Я полагал, что он просто уехал отдыхать.

Инна как-то странно посмотрела на меня.

– Ты в самом деле ничего не знаешь?

– Стал бы я врать.

– Да, врать бы ты не стал, – согласилась она. – Я не знаю, что там с ним произошло. Он и мне почти ничего не рассказывал. Однажды, видя что с ним что-то творится неладное, я попыталась его расспросить, но он резко потребовал оставить его в покое. Он стал вдруг кричать, говорить какие-то странные слова. Потом немного успокоился, попросил прощение и сказал, что однажды сам мне все расскажет. Когда поймет, что на него снизошло прояснение.

– Прояснение. В его устах довольно необычное слово, – задумчиво произнес я. – А что странного он тогда тебе наговорил?

Инна задумалась, она откинулась на спинку стула, и по ее лицу я понял, что ее память воспроизводит ту сцену.

– Мне трудно сейчас точно припомнить. Я тогда была слишком расстроена всем, что происходило между нами. Он что-то твердил о том, что я ничего не понимаю в жизни, что я просто глупая гусыня. Это было очень обидно и неожиданно слышать от него.

На глазах Инны выступили слезы, она поспешно схватила новую сигарету и, не дожидаясь, когда я поднесу к ней огонь, быстро разожгла ее сама. Я не очень представлял, как я должен сейчас поступить: попытаться ее утешить или просто ждать, когда она успокоится сама. Я выбрал второй вариант. Она права, подумал я, в устах Игоря эти слова звучат крайне неожиданно.

– Ну что ты еще хочешь услышать? – спросила она через несколько минут, смахивая рукой слезы.

– Если быть честным, Инна, пока я ничего не понял.

– А мне какое дело, понял ты или не понял. Игоря нет и мне плевать на все остальное. И на тебя, Сережа, тоже. И ты и он – вы оба чокнутые. У него было в жизни все: успех, деньги, любящая жена, дети. Если ему нужна была еще одна женщина, в конце концов я бы согласилась и на это. Скажи, что еще надо, чтобы жить и жить? Я не понимаю. Миллионам людей этого вполне достаточно, чтобы чувствовать себя хорошо на этом свете. А вместо этого… – Инна замолчала, и ее глаза снова заблестели. – Это все Зиновий, – вдруг с ненавистью, – проговорила она. – это он послал его туда.

Это была неожиданная для меня информация. Неужели Зиновий как-то связан со смертью Игоря? Почему-то мне казалась эта связь невероятной. Я хорошо знал, что Игорь не слишком жаловал его, относился к нему несерьезно, часто высмеивал его в глаза и за глаза. Для него Зиновий был только его издателем, хотя официально они и числились в друзьях. А может, и меня Игорь не считал своим другом, иначе как объяснить, что он ни словом не поделился со мной тем, что творится в его душе. Я был гораздо откровенней с Игорем и никогда не скрывал от него своих переживаний и сомнений. Нельзя сказать, чтобы Игорь был уж очень открытым человеком, но его внутренний мир не был и на запоре. Я многое знал о нем, но, как теперь выясняется, одновременно не знал ничего. И это вызывало у меня мучительные чувства.

– Если хочешь что-то выяснить, расспроси обо всем Зиновия, – вдруг резко вторгся в мои мысли голос Инны. – А я больше не желаю видеть никого из вас: ни тебя, ни его. Это вы погубили Игоря.

Я снова оказался на улице. Первым делом я позвонил с первого попавшегося мне телефона-автомата на работу Лены. И вновь длинные гудки стали единственным мне ответом. Странный сегодня день, думал я, такое чувство, что рушится нечто прочное. Всю жизнь человек занимается тем, что строит какие-то здания, но приходит момент и вдруг выясняется, что все возведенное им – это всего лишь дома на песке. И достаточно одной мощной приливной волны, дабы за секунду разрушить то, на что потрачены годы. Все, что мы не делаем, все очень непрочно, все держится на тумане обмана до той минуты, пока однажды он не рассеивается и перед нами открывается подлинный ландшафт – пустынный и враждебный, без единого, дающего тень деревца, и утоляющего жажду ручья.

Я сел на скамейку в каком-то небольшом скверике. Мне надо было привести свои разбросанные мысли хоть в какой-то пусть самый примитивный порядок, чтобы решить, что делать дальше. Лена пока остается неуловимой, и хотя ее отсутствие вызывает во мне огромную тревогу, я все равно не знаю, где ее искать. Значит, есть смысл продолжить мои розыски, связанные с самоубийством Игоря. И следующий пункт моего расследования – Зиновий.

Издательство Зиновия нашло себе приют в самом центре Москвы. Старое здание с запутанными лабиринтами коридоров давно не ремонтировали, и стены и потолки имели вид как после пожара. Но там, где начинались владения Зиновия, царила совсем иная картина: все было покрашено, отделано современными материалами, а вход преграждал всегда крепкий охранник. Некоторые из них знали меня и пропускали свободно, но этот парень был мне неизвестен, как, впрочем, и я ему и так как я не был записан в его журнал посетителей, мне пришлось долго объяснить, к кому и зачем я направляюсь.

Зиновий, как обычно, был занят, несколько посетителей дожидались своей очереди на получения права общения с ним. Я сел в кресло, готовясь к длительному ожиданию. Я знал, что хотя мы и считаемся старыми друзьями, но для меня он все равно не сделает исключения и примет меня не раньше, чем подойдет мой черед. Поэтому я даже не стал просить секретаршу доложить о моем появлении, вместо этого взял лежащий тут какой-то журнал и, чтобы хоть чем-то занять свои растревоженные мозги, стал листать его. Но я все равно не понимал, что там написано, мои мысли отказывались соприкасаться с внешним миром, и были переключены исключительно на собственные проблемы. Лена и Игорь – вот что поглощало меня в данный момент. Два близких и очень дорогих мне человека: один уже мертвый, а другой внезапно исчезнувший. И я никак не могу проникнуть в причины поступков каждого из них. А вдруг и с Леной случилось то же самое, что и с Игорем. На первый взгляд предположение просто абсурдное, но если два дня назад мне бы сказали, что Игорь добровольно перережет нить своей жизни, я бы, засмеявшись, сказал, что ничего нелепей я еще не слышал. Но, как показывают события, нелепые варианты могут оказываться самыми достоверными.

К Зиновию я попал почти через час. За это время сердобольная секретарша напоила меня чаем, принесла печенье; я все это машинально проглотил, не чувствуя вкуса того, что ел и пил. Зиновий встретил меня без удивления и без радости, он просто взглянул на очередного посетителя, и мне показалось, что на лице его промелькнула досада от того, что теперь придется тратить на меня свое сверхдрагоценное время. Но пока я сидел в его предбаннике я наполнился таким количеством решимости выяснить все до конца, что сейчас явное его нежелание разговаривать со мной, лишь только подхлестнуло это мое намерение.

– Садись, коли пришел, – Зиновий сунул в рот сигарету и, не зажигая, стал сосать ее. – Извини, у меня куча дел и поэтому я параллельно буду заниматься еще и бумагами. Ты, надеюсь, не возражаешь.

– Я только что от Инны, – сообщил я.

– А, – неопределенно протянул он, не вынимая изо рта сигарету и читая какой-то листок. – Эти сволочи хотят меня зарезать, – вдруг патетически воскликнул он, – они снова повышают цену.