Темная лошадка

– Лорд Норт? – Трубецкой с недоверием посмотрел на него.

– Чёрт! Конечно, не он лично! Его люди! Я договорился с кучей народу, сильно потратится, а он держит мой контракт! Я скоро разорюсь! Кстати, Чарльз Гаскойн[47 - Гаскойн Чарльз (Карл Карлович) (1737–1806) – шотландский металлург, позднее русский металлург, архитектор и администратор.] из Фолкирка[48 - Фолкирк – город в Центральной Шотландии.]! Чёрт! Мы завязли в этой чёртовой Америке! Наши войска несут потери, мы собираем людей с улиц, мы вычистили всю Германию! Часть заводов сожжена этими прокля?тыми луддитами, а мои пушки отличные, но их не покупает правительство! Я добился такого качества, что все остальные уже в подмётки им не годятся! А этот Норт… – и шотландец пьяно заплакал.

– Чарльз, я Алексис Лобов, русский, а это наш посланник Николас Трубецкой. Давай, парень, выпьем! Николай, похоже, я знаю, куда я смогу съездить, пока ты ищешь ходы, а?

??????

Ночь была безлунной, и тьма накрыла землю, как укутывается в одеяло спящий человек. Стояла тишина, которую разрывали истошные крики лягушек. Строганов, одетый в маньчжурский халат, устало примостился рядом с восседающим на коне Хэшенем[49 - Хэшень Нюхуру (1750–1799) – маньчжурский государственный деятель.]. Мерин цинского вельможи был смирный и вёл себя очень спокойно, только изредка переступал с ноги на ногу. Все солдаты небольшого отряда маньчжур также в полной тишине ожидали команды военачальника.

Моря не было видно, всё было затянуто дымкой, понять, что там происходит, можно было только по изредка доносившимся через туман звукам. Тишина была почти совершенной, тьма тоже. Александр напрягал слух. Пытаясь понять, что же происходил на море.

Так продолжалось очень долго, возможно, час, возможно, несколько часов, Строганов совсем потерял счёт времени. Хэшень всё недвижно, как статуя, ждал. Наконец, послышался скрип и шлёпанье вёсел по воде. Будто получив сигнал, у самого берега зашевелились люди. Утлые судёнышки рыбаков, выплывали из тумана, останавливались, не доходя до берега, и встречающие забредали в воду по пояс. Они принимали тюки из промасленной кожи и переносили их на берег, где их забирали другие китайцы и утаскивали в ночь.

Всё это происходило практически в полной тишине. Сколько тюков сгрузили и унесли, Строганов не смог сосчитать – давно сбился, но сопровождавший Хэшеня секретарь-китаец записывал всё. Наконец, тюки закончились. Из темноты вышел к маньчжурам высокий одноглазый китаец с бритым лбом в одежде чиновника одного из самых младших рангов. Низко кланяясь и не глядя на лицо вельможи, он отчитался в приёмке груза.

Секретарь Хэшеня было пустился с ним в обсуждении о сумме, которая причитается за этот товар его хозяину, но сам маньчжур прошипел сквозь зубы что-то презрительное. Сумму он назвал заранее, контрабанда была доставлена без сложностей, и теперь его не волновали расчёты. Как дальше будут продаваться меха, его тоже совсем не тревожило. Он обеспечил отсутствие стражи, теперь он должен получить свои деньги.

Гуанчжоу лежал в нескольких ли в стороне, а здесь не было даже поселений. Место встречи выбирали очень долго, требовалось, чтобы и Хэшень мог здесь обеспечить безопасность, и люди Белого Лотоса были в силах осуществить разгрузку бригантины и вывести товар в обход цинских таможен. Корабль для такой тайной миссии русским пришлось купить у голландцев, причём притворяясь французами, а экипаж нанимать из отпетых негодяев по всей Европы – всё это делалось, чтобы ни при каких обстоятельствах нельзя было обвинить русских в этой афере. Основная разгрузка шла в море, меха перегружали на рыбацкие лодки, и вот они уже шли к берегу.

Теперь разгрузка завершилась, и Хэшень был уверен, что получит свои деньги. Суммы, которые он выгадает от контрабанды, сделают его одним очень состоятельным человеком в Империи Цин и сильно расширят его карьерные возможности. Строганов облегчённо вздохнул – Хэшень убил бы его без малейших сомнений при возникновении опасности. Теперь же он спасён.

Китаец, клянясь, отвёл секретаря в туман, откуда тот вскоре возвратился с бочонком в руках. Хэшень бросился к нему, впервые показав свой темперамент. Вырвал у китайца его ношу, выдернул крышку и, с торжествующим оскалом на лице, принялся окунать ладони в серебряные монеты.

В этом году должны были состояться ещё два таких рейса, и Александр надеялся, что цинский чиновник больше не станет их встречать, довольствуясь деньгами. Но он ошибался…

??????

– Что скажешь, Джон, как тебе Кейптаун[50 - Кейптаун – город в Южной Африке, недалеко от мыса Доброй Надежды.]? – молодой, но уже лысеющий тощий коротышка с непомерно длинными руками, заискивающее заглянул в глаза Ивайло.

– Местные называют его Капстад, Барти! – улыбнулся тот в ответ, – Нормальная дыра. Кабаки есть, что ещё надо…

– Ты не будешь убегать, как на Тенерифе[51 - Тенерифе – самый крупный остров в Канарском архипелаге.]? – приятели шли в очередное питейное заведение. Первое было ничего, но душа засидевшихся на корабле моряков требовала ещё.

– Барти, я хочу домой, а не умереть! Если бы ты меня в тот раз не остановил… Ладно, к чертям эти воспоминания! Бежать надо только тогда, когда есть уверенность в успехе, а здесь… Как я отсюда попаду к Райне? Да и капитан Кук[52 - Кук Джеймс (1728–1779) – знаменитый английский мореплаватель.] найдёт меня, он неплохой командир, но дезертиров не прощает… Нет, Барти, не сейчас.

– Хорошо, Джонни! Я рад, что мне не надо за тобой следить.

– Барти, это мне приходится о тебе всё время заботиться!

– Джонни, я помню, что ты мне постоянно спасаешь жизнь! Ну, я такой, что же мне делать? – молодой валлиец грустно понурил голову. Он действительно постоянно попадал в истории, чреватые для его жизни и целостности организма. Ивайло уже четыре раза его спасал. Начиная с того, что он поймал помощника корабельного плотника, когда его смыла волна ещё на пути к Канарам. И заканчивая тем, что уже здесь, в голландском Капстаде, он сломал челюсть какому-то местному, который пытался ткнуть его приятеля ножом.

– Спокойно, Барти! Ты добрый парень, и я тебя в обиду не дам, братишка! – болгарин ласково потрепал дружка по голове.

– Спасибо тебе, Джонни! Как ты думаешь, долго мы здесь простоим?

– Ты же сам говоришь: у нас на «Резолюшене» обшивка в жутком состоянии, а что там с «Дискавери» так вообще неизвестно, значит, ещё месяц-полтора мы здесь. Успеем выучить в этом Капстаде все тропки, братец.

– Джонни, а может, всё-таки зайдём к мамаше Катарине? Все говорят, что у неё отличные девочки, а?

– Барти! Это твои деньги и твои желания! Я могу проводить тебя, чтобы никто не обидел, но в бордель я не пойду – я женатый человек и верю в Бога. Я не хочу, чтобы Господь тоже стал против моего возвращения к жене и детям! Да и свои деньги, что мы не пропьём, я лучше сохраню…

??????

– Вот, Григорий Александрович! Пришёл с заявкой!

– Ну, от тебя Смолянин, каждый день чего-то нового ждать приходится! Никак ты не угомонишься? – засмеялся Потёмкин, встал из-за стола и потянулся, разминая спину, – Ты, Степан, что хочешь, аки Демидовы на Урале, все богатства рудные под себя забрать?

– Что же я, Григорий Александрович, меры не знаю! – обиделся бывший прапорщик, – Чай я для государства стараюсь, а коли это и мне доход приносит, разве то грех?

– Да не сердись ты, Степан Еремеич! Знаешь же, что шучу! Ты же у меня в наместничестве лучших рудознатцев содержишь! Тебя уже и императрица, и наследник знают! И орден тебе хлопочу. Один из важнейших людей ты здесь, куда мы без тебя!

От такой лести Смолянин просто растаял, заулыбался и уже безо всяких церемоний достал из сумки, что была у него с собой, огромный белый камень и положил его на стол перед Потёмкиным:

– Нашли тут мои рудознатцы такое, глянь-ка!

– Что глянуть? Камень белый?

– Ох, батюшка-наместник, ничего ты в рудном деле не понимаешь!

– Зато ты, Степан Еремеич, знаток минералов великий! Не томи, что ты мне привёз?

– Хе-хе! Сие есть белая глина, что государь-наследник повелел везде искать для дела порцелинового[53 - Порцелинового – фарфорового (уст.)]!

– Ага! А далеко ли нашёл ты такое счастье?

– На реке Кальчик[54 - Кальчик (также Калка) – река в Донецкой области, приток реки Кальмиус.], Григорий Александрович! Недалече! – засмеялся рудозаводчик, – Ну что, будем договор на добычу подписывать-то?

– Подожди ты с бумагами! О чём ты? Буду Императорский приказ просить: мануфактуру порцелиновую ставить надо! А ты не бойся, Степан Еремеич, тебя не обидим! Такую радость принёс! – Потёмкин выскочил из-за стола и обнял гостя.

– Ты уж не забудь, господин наместник! Я ещё чего тебе хорошего принесу! – добродушно бубнил бывший прапорщик, млея от оказанного внимания.

??????

Маме уже совсем тягостно было в Петербурге: Потёмкин далеко на юге, дочки болеют – всё-таки здешний климат только для местных, а её поздние дети слабы здоровьем. Маше хоть и было получше, чем в прошлом году, но осенью снова начались болезни, да и младшая Аннушка тоже захандрила, и доктора только пожимали плечами – солнца нет, дожди…

Екатерина Алексеевна ходила за мной буквально по пятам и постоянно спрашивала: «Когда же?» В таких условиях дальше откладывать мамино отречение на «следующий день» было бессмысленно, и как бы мне ни хотелось подольше пребывать в тени императрицы, пришлось назначить день и планировать церемонию.

Впервые в истории России правящий монарх самостоятельно передавал корону наследнику. Причём первым из всех Романовых за власть мне не надо было бороться – все признавали моё право на престол. Всё это требовало изменения порядка коронации, да и добиваться признания Европы мне не было нужно – всё одно больше, чем уже достигнуто, мне не получить.

Я решил, и мои сановники меня поддержали, что не стоит нам тянуться к европейским обычаям – пусть уж лучше мы будем для них блоковскими скифами[55 - «Скифы» – знаменитое стихотворение А.А. Блока.], чем обезьянами, одетыми в европейское платье. Сколько я помнил, цивилизованные европейцы больше уважали и боялись китайцев и японцев, чем русских, считая их страшными и опасными дикарями, а нас чем-то вроде домашних животных, которые то и дело пытаются выйти из-под их опеки. Ведь мы так стремились на них походить… Пусть уж лучше нас боятся.

Все коронационные торжества должны будут пройти в Москве. Церемония больше тяготела к восточно-римским традициям, чем к европейским. Пусть от титула императора я отказываться не собирался – уж коли столько лет за него бились, но и предавать ему какое-то особенное значение смысла уже не было. Императорская корона в церковном обряде заменялась на традиционную шапку Мономаха. Однако добавлялся тожественный выход, где корона уже должна была играть большую роль.

Послы европейских держав, в первую очередь, и наши неправославные подданные, во вторую, – все те, кто не будет присутствовать на венчании в Успенском соборе Московского Кремля, должны будут увидеть блеск и богатство России. Следовало убедить их в прочности государства нашего и отвратить от попыток напасть на него.

В опасности подобного их полагалось утвердить и войскам нашим, которые будут стоять на улицах Москвы во время торжеств и проведут несколько манёвров в её окрестностях для усиления эффекта.

Всё происходящее заставило меня другими глазами взглянуть на нашу столицу. Санкт-Петербург, конечно, управлялся неплохо: на улицах был порядок, в городе была пожарная и полицейская команды, посты наблюдения за водой, в богатых кварталах были водопровод и клоака, даже освещение на адмиралтейской стороне было.