В поисках Авеля

Вот так-то, братец!

* * *

Где-то шла война, а Могилев оставался тем же сонным малоизвестным, ни на что не влияющим городом, каких кроме него еще десятки были в России. Две главные улицы упирались в скучную казенного вида площадь с губернаторским домом и присутственными местами, как это водится во всех провинциальных городах. Лишь уютный сад с тенистыми аллеями и видом на Днепр да старинная ратушная башня, одинокой вертикалью упертая в небо, вносили какое-то разнообразие. При первых фронтовых новостях город было всколыхнулся, но скоро все улеглось, потекло как встарь: чиновники ходили на службу, публика фланировала, кумушки сплетничали, евреи делали гешефты, магазины и базары торговали, важный полицмейстер ездил на паре лошадей и наводил порядок. Вход в городской сад украшала арка: «Добро пожаловать!». С обратной стороны там было: «Вернитесь, погуляйте еще».

Первым приветом войны стали ковенские евреи.

Вдруг наводнили город повозки, груженные домашним скарбом, пуховиками и подушками, из которых выглядывали испуганные физиономии старух и детей. Зрелище было невиданное, обыватели глазели на бесконечный переселенческий караван, запрудивший улицы от вокзала до собора. Где повозки остановились, там беженцы и начали слезать с телег, пугливо озираясь по сторонам. Тут же спешили попить воды, распеленать детей, справить нужду после долгой дороги. К ним подошли, начали расспрашивать. Оказалось, что это евреи из Ковно, выселенные в трехдневный срок как элемент ненадежный и опасный. Им велено было немедленно складывать пожитки и ехать на восток. Уже в пути их догнали с приказом двигаться в Могилев, устраиваться на жительство до окончания военных действий.

И они бы стали устраиваться, но за время их длинного, тяжелого перехода линия фронта тоже сместилась к востоку, отчего в Могилев пришлось переводить Ставку из Барановичей.

О совместном пребывании Ставки и ненадежных неопрятных беженцев не могло быть и речи. Поэтому, как только эти завшивленные измученные долгим переездом люди добрались до места, им снова было приказано съезжать и двигаться не то в Тамбов, не то в Пензу. Узнав о новом распоряжении, евреи начали вопить, воздевая, как водится, руки к небу, но некому было их слушать, кроме их Бога. Комитет помощи из зажиточного еврейства больше опасался за собственную судьбу, потому что не было гарантий, что и могилевских завтра не отправят вслед за ковенскими. Беженцам быстро собрали какие-то гроши на дорогу, и уже утром их в городе не было. Вряд ли кто интересовался, как и когда добрались они до пункта назначения.

Между тем за этой волной накатила вторая, и зрелище тут было еще трагичнее.

Первые были какие-никакие, но люди, они могли хоть что-то продать, кого-то попросить, кому-то объяснить что-то; вторая же волна, наводнившая окрестности, была безгласна, жалобы их никто не слышал, и они умирали голодной смертью без проклятий и криков. Это был скот из Польши. По приказу свыше весь польский скот, чтобы не достался он в руки врага, следовало эвакуировать вглубь России. Было предусмотрено все, кроме фуража. Тысячи коров и лошадей падали по дороге. Подвоз к месту стоянок не был организован, и они шли и шли, еле передвигая ноги. К Могилеву подошло стадо обтянутых кожей скелетов, издыхающее, наводящее ужас, распространяющее заразу. Был издан приказ распределять животных по усадьбам, но никто не хотел брать больной скот. Те же, кто брали из жалости, давали приют лишь на несколько дней, пока измученные животные не подыхали. Правительством были предприняты организационные меры, выразившиеся в учреждении комиссии по устройству. Председателем ее был назначен управляющий государственными имуществами Чанцев, хороший человек, но не чудотворец. Спасти агонирующее стадо он не мог, и тысячи туш разлагались по дорогам, заражая зловонием воздух.

* * *

При суровом Главковерхе Николае Николаевиче Ставка была военным лагерем, деловитым и строгим, мало влияющим на ровное течение провинциальной жизни. Поэтому в первые дни после перевода ее из Барановичей не все в Могилеве осознали происходящую перемену. Но в двадцатых числах августа стало известно о принятом Государем решении устранить Великого князя и лично вступить в командование, как говорили, по совету жены. Николая Николаевича отослали управлять Кавказом, и с появлением его племянника – главного Николая – в Ставке и окрест все сразу переменилось.

Могилев, торопясь и спотыкаясь на ходу, стал приобретать признаки второй столицы. Приехали великие князья, которых раньше не было, а если и были, то незаметно пребывали в штабе. На улицах можно было встретить царицу, великих княжон и наследника, членов царского дома, двора и свиты. Жизнь пошла чересчур интересная, чтобы ожидать несчастий и думать о военных тяготах. Заработал новый синематограф. Театр был каждый вечер набит до отказа иностранцами и офицерами в сопровождении дам. Начались увеселительные мероприятия, кампании по сбору средств в пользу того и сего, лодочные прогулки, автомобильные поездки, пооткрывались модные рестораны, кафе и клубы. На этом фоне ситуация на фронтах как-то затушевалась, отошла на второй план. Никому и в голову не приходило, что можно жить так легко и весело, совершенно не думая о завтрашнем дне.

Теперь к списку государственных и церковных праздников, а также праздников католических и иудейских добавились еще торжества по случаю военных побед – как своих, так и союзников. В один из дней всенародного ликования по улицам, расцвеченным флагами, с цепочками горожан на тротуарах, с шеренгами выстроенных вдоль дороги войск, состоялся торжественный проезд императорского кортежа от воинской платформы до площади перед губернаторским домом, где был назначен торжественный смотр. По всему городу чувствовались приподнятость и радостное оживление. Патриотическая манифестация была грандиозной. Толпа следовала за кортежем с криками «Ура» и пением гимна под музыку гарнизонного оркестра. Люди обнимались, смеялись, кричали, махали флажками. Одна пожилая еврейка силилась не отстать от толпы. Она волокла за руку маленькую девочку и во все горло выкрикивала: «Да здравствует его Императорское Величество! Да здравствуют союзники! Да здравствует доблестное Православное воинство!» Внезапно она споткнулась, подвернула ногу и, задыхаясь, выпалила на идише:

– Чтоб он нам сдох, и чтобы все они сдохли, я больше не могу!

1916

Люба Соболь наконец оказалась там, куда стремилась неудержимо, и куда добираться пришлось три месяца: от Акатуйской каторжной тюрьмы до Читы, затем изнуряющей дорогой до Иркутска, а оттуда, благодаря хлопотам доктора Шенксмана, тоже в прошлом акатуйского сидельца, с госпитальным эшелоном до самого места – уже под видом милосердной сестры. И здесь, в Могилеве – раз! – испарилась без следа с новыми документами. Спасибо всем, кто передавал с рук на руки, обеспечивая деньгами и кровом.

Теперь, после всего пережитого, красоту и философию террора понимала она лучше всех, отчего и замысел ее был грандиозный, от которого всей России онеметь. Вроде того, что придумал Медведь-Соколов[18 - Михаил Иванович Соколов (партийные клички Каин, Медведь; 1880–1906) – эсер-максималист, участник Декабрьского восстания в Москве в 1905 году, руководитель боевой организации максималистов, осуществившей ряд крупных террактов и экспроприаций (взрыв на Аптекарском острове, ограбление кареты казначейства в Фонарном переулке и др.). Приговорен военно-полевым судом к смертной казни и повешен 2 декабря 1906 года.], так нелепо пропавший: ворваться на заседание Государственного совета, взять в заложники раззолоченные мумии, выдвинуть требования самые неистовые, а если откажутся – взорвать всех к чертовой матери и себя вместе с ними! Или другой гениальный план: набивать динамитом автомобили и пробиваться во дворцы, сметая преграды, тараня ворота – и так испепелить всю свору.

Как же прошло без движения десять лет со дня его жертвенной смерти! И вот, наконец, появился шанс – война истребительная, бессмысленная, закатавшая всю страну в смирительный смердящий саван. Война, подтвердившая всем: самодержец, ненавидимый уже и самым ближним кругом – тот пуп, что в центре всего, – достаточно развязать, и все повалится. Уникальный шанс! Одного центрального акта будет достаточно – сковырни, и откроются шлюзы, и войне конец.

Вырвалась из-под надзора и уже таила под сердцем еще не план, но зародыш плана, рожденный от сочетания двух обстоятельств: Ставка выдавлена немецким наступлением в Могилев, туда, где верный человек из прошлого, так и не вычисленный охранкой – Мозырецкий Андрей. Человек со звенящей революционной душой и, возможно, по-прежнему ее любящий. А главное, целый штабс-капитан, помощник начальника автомобильной роты.

* * *

У Андрея при виде ее затряслись губы и руки, чуть не слезы из глаз. Странно было наблюдать такую сентиментальность в человеке за тридцать, да еще и военном. Люба даже сама растрогалась. Китель на нем был потертый, неумело заштопанный. Когда он неловко протянул для пожатия руку, она заметила заусеницы и траур под ногтями. Ну да, человек фабричный, не фертик. Она его обняла, ткнулась губами в холодную щеку. Сразу сказала, что с каторги, отбыла весь срок, но приехала, нарушив режим поселения, по поддельным документам – не хотела недомолвок, да и реакцию надо было посмотреть. Он, справившись с собой, держался нормально. Не успев еще узнать, для чего она ринулась в Могилев, предложил помощь. Она звала его по-старому «Андруся»: «Андруся, я ведь сюда приехала не просто так». Он сказал, что все понимает. Понимает, что для террористической работы. И только спросил ее шепотом, когда они поднялись в дешевый рублевый номер:

– Центральный?

Неужели они там решились наконец?

Да уж, центральней не бывает! Только это она сама решила.

– Милый, – сказала, чувствуя на себе его жадные руки и на минуту отодвигаясь, – вопрос цареубийства принципиально решен уже давно. Сейчас для нас это вопрос не политики, а исключительно боевой техники. И совершенно неважно, есть ли на это санкция того или иного партийного комитета.

* * *

Плохо было то, что в главном – готовности пойти и взорвать – положиться ей было не на кого. Жаль, что невозможно все вообще сделать самой. Потому что организация – это сила, машина, всеми своими деталями настроенная на результат, но вместе с тем, чем опаснее организация, тем больше подвержена провокаторству. Безответственно думать, что не найдется среди партийных шестеренок очередного иуды – ладно бы только личный риск, но и дело окажется под ударом. Поэтому она так и сообщит: готова принять помощь партии, но только чтобы всем управлять самой.

* * *

Путая следы, как когда-то учили, доехала третьим классом до Орши и отправила две телеграммы. Московский почтамт, до востребования, Кузнецкому: «Добрались благополучно. Намерены открыть торговлю Могилеве. Перспективы отличные. Присматриваем место. Просим помочь средствами. Соколовы». И вторая, Рогинскому: «Устроилась лекарским помощником доктору Конкину. Надеюсь скоро получить диплом. Жду поздравлений. Люба». Обе эти телеграммы, даже если вдруг привлекут внимание, никуда не вели. Кузнецкий был просто почтовый ящик, а другой адресат, Рогинский, действительно содержал акушерскую школу, и именно дипломом этой школы на присвоенную ею фамилию она, в случае необходимости, могла удостоверить свою принадлежность медицинской профессии. Доктор Конкин был человек проверенный и, судя по всему, чистый. Любу он сверх штата зачислил к себе, помог прописаться в участке и на квартиру устроил. Без направленной агентурной разработки вычислить ее было невозможно.

Товарищи прислали в помощь Афоню. Человек не задавал лишних вопросов, делал, что говорят, подчиненное положение его вполне устраивало. Хороший выбор. Афоня свел с местным, Гришей Воронцовым. Этот показался чересчур амбициозным, но дельным, на подготовительном этапе без такого не обойтись. У обоих были надежные документы от Совета по делам попечительских обществ, находящихся под покровительством императрицы Марии.

Уже через несколько дней он докладывал:

– Охраной и внутренним распорядком ведает комендантская часть, во главе с командующим жандармским эскадроном, а непосредственной охраной – Георгиевский батальон, у входов и по периметру. Люди обстрелянные, внимательные. Поблизости от резиденции круглосуточно дежурят чины дворцовой полиции. И секретные агенты – «ботаники» – фланируют по аллеям и якобы любуются природой. Опытные филеры, натасканные, из Летучего отряда. В личном конвое сотня терских и кубанских казаков плюс рота сводного пехотного полка. Командиры Граббе и Ресин, дундуки в эполетах, особенно Граббе, не генерал, а денщик. Казаки эти конвойные с виду грозные, но вряд ли быстро соображают. Если их ошеломить – есть шанс. По линии контрразведки был там один опасный человек, некто Орлов, следователь по важнейшим делам, но слишком самостоятельный, отодвинули. Насчет транспорта. Кроме царского «Делоне-Бельвиля» и роллс-ройсов для первых лиц, в гараже до шестидесяти авто и мотоциклеты, все под командованием капитана Вредена. Гараж располагается на территории пивного завода Лекерта в Луполовском предместье. Оттуда в город по Новочерниговской и через мост. По дороге имеются хорошие места для засады. Можно попробовать остановить ставочный автомобиль или сзади пристроиться к колонне и следовать до места.

– Если место известно.

– Ну да. Но он, как правило, придерживается установленного распорядка. После занятий в управлении генерал-квартирмейстера пешком возвращается к себе, принимает чиновников. В полдень завтрак на двадцать – двадцать пять человек. Откушав, четверть часа беседует с гостями. Потом к обедне, в Свято-Никольский собор. Вечером разбирает бумаги, иногда допоздна. Ночует в губернаторском доме, иногда переходит в свой поезд на воинской платформе. Любит ездить на авто за город и там гулять. Минимальное сопровождение: несколько офицеров в машине и взвод казаков. Самое удобное, на мой взгляд. А вообще ежедневно на посты заступает до полутора тысяч. И еще караулы в окрестностях силами восьми летучих разъездов. Ничего так, да?

– Было бы это легко, мы давно уже жили бы при республике. Продолжай.

– Да. Тоже может быть важно: любит посещать кинематограф. До театра обычно едет в авто и с конвоем. Места в эти дни расписаны между служащими и гостями Ставки, посторонние не допускаются. Мы предварительно смотрели: изнутри не достать. Но можно попробовать на подъезде или из сквера. Если метателей укрыть в переулках, а наблюдателя на Воскресенской колокольне, все будет зависеть от того, как прорваться к цели, пока он из ландо вылазит.

– Ну на колокольне наверняка жандармские посты.

– Конечно. Но есть там служка, дурачок, за полтинник даст ключ. Скажем, что из газеты, полюбопытствовать. Сделать слепок, подогнать по замку. По-тихому войти, подняться. У охраны внимание наружу, не на то, что за спиной. Хватит двоих, но ловких. В форму переодеть, это позволит пару секунд выиграть. И сзади пикой.

– Я смотрю, ты все уже решил.

– Нет, почему? Решать тебе, я просто предлагаю. Там еще, кстати, гостиница «Франция» напротив. Ты видела, конечно, еще фасад такой авантажный. Но там, боюсь, номер не снять, а с крыши сигналить не получится из-за филеров.

– Если театр, как узнать день и сеанс?

– А вот если каждый день спрашивать билет, то как откажут – так это он и есть.

– Допустим, узнали сеанс. Но наблюдателя посадить – успеем ли? Вряд ли, очень по срокам напряженно. Хорошо, а что церковь?

– Святителя Николая при женском монастыре, вниз по Петровскому спуску. Еще Войсковая церковь на том берегу Днепра. Любит ходить к обедне. Вот, двенадцатого февраля выстоял службу в Трехсвятительском, на улице, пардон, Жандармской. Я интересовался, публика допускается по специальным спискам, можно пролезть, но трудно. Если планировать на точное число – это Престольные праздники. Покров мы пропустили, но двадцать первого – Введение во храм – он наверняка будет. А если не успеем, то шестого декабря – как раз на Николая Мирликийского. Уж тут-то он литургию в Никольском соборе не преминет посетить.

– Да. – Она поднялась. – Двадцать первого и потом шестого. Вполне убедительно. Ты посиди минут пять, а потом иди.

– Подожди. А ты уже решила как? Мне ведь надо заранее знать насчет метальщиков и вообще дислокацию. Как решить, кто пойдет?

– Я тебе обязательно все сообщу, когда придет время.

* * *

То, что узнала от Воронцова и увидела на месте сама, только укрепило ее в первоначальном замысле использовать новинки технического прогресса. Афоня достал подробнейший план, на котором не только улицы и проезды, но и кварталы домов с отдельными крупными зданиями, можно все рассчитать. Вместе они наметили несколько точек. Самые выигрышные: кинематограф и Монастырский собор. Понятно, без этой романтики – колоть жандармов пикой. Нет, с двух сторон по мотору, груженному динамитом. Взрывчатку достать с воинских складов, никакого самодельного гремучего студня, как в прежние времена. Афоня и книжку раздобыл: «Практическое руководство для взрывов – карманное пособие для гальванеров, инженеров, рудокопов, лесных и сельских хозяев», с рисунками в тексте, будет что на ночь почитать. Но и без книжки понятно: если шестнадцати фунтов оказалось достаточно, чтобы развалить на Аптекарском пол особняка[19 - Имеется в виду организованное группой Соколова-Медведя покушение на премьер-министра Российской империи Петра Столыпина 12 августа 1906 года на даче Столыпина на Аптекарском острове. В результате мощного взрыва пострадали более 100 человек (27 погибло во время взрыва), сам Столыпин серьезно не пострадал.], то даже тридцать фунтов в ящике с болтами сработают как бомба огромной силы. По аналогии со шрапнелью можно надеяться, что в радиусе двадцати сажен не останется ничего живого. А для гарантии можно и вдвое больше взять. Бросать-то тяжесть не нужно.

И вот что, не обязательно говорить исполнителям, что идут на смерть. На подвиг – да. Риск велик, но есть шанс выжить. Потому что и самый испытанный товарищ может дрогнуть, а что уж от новых ждать. Нет, пусть думают, что имеют шанс.