РАСКОЛ

РАСКОЛ
Владимир Максимович Ераносян

Когда-то в ранней юности Елена Родионова пожертвовала честью и гордостью. Психологическая травма определила ее жизненный выбор. Став международной авантюристкой, она обрела невиданную для женщины власть. Родионова превратилась в лидера одной из самых могущественных гангстерских группировок, и одновременно стала эмиссаром Ватикана в Киеве. Объявляя войну государствам, конфессиям и этническим бандам, она потеряла границы собственных амбиций и утратила веру. Не только в Бога, но и в единственного человека, который ее по-настоящему любил и надеялся уберечь от беды…

триллер

Утратившая веру

не доверится никому…

Часть 1.

Крестная мать

Узнаваемость персонажей не означает,

что прототипами являются реальные лица

1992 г. Киев. Украина

От оглушительного звона множества малых и больших колоколов в воздух взметнулось целое войско голубей, оставивших насиженные жердочки соборных куполов. Церемония вручения пресвитеру Симеону архиепископского жезла за особые заслуги перед автокефалией должна была начаться через полчаса.

У кафедрального собора Святой Софии один за другим тормозили черные лимузины с архиереями на задних сиденьях. Симпатичные мальчики в одинаковых смокингах, при виде подъезжающих к центральным воротам «линкольнов» и правительственных «зилов», сломя голову, мчались открывать дверцы вельможных автомобилей. Зеваки надеялись хоть одним глазком взглянуть на Филарета, врага номер один московского патриарха. Все знали, что преданный анафеме «москалями» архиепископ появится с минуты на минуту. Симеона считали его протеже.

По обе стороны широченной ковровой дорожки желто-голубого цвета, ведущей к собору, официально не принадлежащему ни одной из конфессий, сегодня толпились миряне – приверженцы национализма. Наряду с атрибутами священства здесь развевались флаги с «унсовскими» крестами и тризубами. Их держали суровые адепты Степана Бандеры в полицайках «сечевых стрельцов». Ненависть к Москве подчеркивали их плакаты и транспоранты. Милиция курила в сторонке.

Среди глазеющей паствы присутствовало немало мелких клерков, дьяконов, приходских священников, новоиспеченных епископов с омофорами* на плечах, приволочившихся из своих провинциальных захолустий, по большей части с запада, прослышав о столь знаменитом событии. Толпа с любопытством разглядывала вернувшегося после стольких гонений и скитаний из Канады на родину отца Мстислава и его многочисленного свиту.

Владыка мерными шагами ступал по лестнице, бережно опуская тяжелую стопу на каждую ступеньку. В его движениях отчетливо улавливалась неизлечимая хворь, а в томном взгляде, очерченном в исполосованных кровью белках, читалась усталость от жизни и великая тоска. Какое ему, дряхлому старику, готовящемуся отойти в мир иной, в сущности, дело до этих дворцовых интриг. А ведь каких-нибудь лет тридцать назад он посчитал бы осуществлением своей заветной мечты то, что его прочат в патриархи независимой от Московии церкви. За эту церковь он положил здоровье и жизнь, полную борьбы, но силы его иссякли…

К собору медленно подкатил длинный правительственный «зил». Из него резво выскочили два высокорослых, крепко сложенных парня из личной охраны Филарета. Один из них открыл заднюю дверцу, и солнечный луч преломился у всех на виду на седой от мытарств и гонений бороде Его блаженства, из скромности своей или из великой корысти довольствовавшегося ныне должностью викария – заместителя патриарха.

Филарет неспешно вылез из машины и направился в сопровождении двух телохранителей под своды кафедрального собора. Толпа вокруг ликовала, встречая Филарета как национального героя. Точно так, на этом же месте, она двумя месяцами раньше ревела, но изливала проклятия в адрес патриарха вся Руси Алексия II, бросая ему в лицо: «Геть московского попа!»

Следовавший за «зилом» блаженнейшего митрополита бордовый «шевролет» притормозил чуть поодаль. Из него вышел высокий юноша с правильными чертами лица. Его звали Андрей, и в кулуарах епархии упорно ходили слухи, что это незаконный сын обласканного Филаретом епископа Симеона, одного из высших сановников автокефалии, рукоположенных на скорую руку, а сегодня получавшему жезл из рук «канадского старца» Мстислава. Все ради легитимности хотя бы перед вселенской кафедрой в Константинополе. Пока Москва слаба, надо было действовать очень быстро.

Андрей с почтенным безразличием открыл заднюю дверцу, и оттуда вышла Елена Родионова – статная женщина бальзаковского возраста в шелковом платке и строгом закрытом платье. В ушах ее еле заметно дрожали серьги с вкрапленными в изумруд бриллиантами. Шею украшало ожерелье из белого итальянского золота с замысловатым орнаментом. Она вместе с юношей, слегка сконфузившимся от окружающей помпезности, направилась в собор. За ними по пятам, по-волчьи озираясь, шел представительный мужчина лет сорока. Его звали Борис Сумцов.

Духовенство терялось в догадках: почему с недавних пор на всех приемах, торжественных церемониях и даже на богослужениях в качестве охраны стали использовать службу церковной безопасности ЦСБ, которая подчинялась непосредственно чиновнику из управления делами экзархата Сумцову? Но ответ был прост: доверять милиции было небезопасно. Доверять националистам из УНСО – глупо. Оставались бандиты. Из них и сформировали службу. Вопрос, кто ее возглавит, не стоял. На эту роль подходил только один человек – Сумцов. В его же ведении и компетенции была безопасность Церковного банка. Так велела Матушка. Матушка Елена Александровна.

Откуда появился Сумцов, кем он был до этого, не знали даже в СБУ, «Беспеке» – службе безопасности Украины. Он не значился ни в каких архивах, выжать из него лишнее слово было невозможно, его общение с архиереями и с высшим духовенством не выходило за рамки деловых контактов. Сановники боялись его, на них наводил страх его горящий взгляд, который заставлял собеседники все время думать, что он находится как минимум у аналоя* с евангелием в руках перед таинством евхаристии*.

Охранники (снаружи кафедрального собора их насчитывалось не более десяти) были одеты в строгие черные костюмы. Возле центральных ворот с рацией крутился их старший распорядитель в длинном замшевом плаще модного покроя Демьян Петелицын. Сумцов предупредил его, что если в собор попадет хоть один репортер, кроме заранее проинструктированного, что, кого и как ему снимать, хозяйка будет крайне недовольна.

В главном зале, увешанном золотой парчой, десятком хоругвей и другой помпезной атрибутикой, неподалеку от алтаря столпились сановники, напустив на себя важности пуще положенного. Дождавшись, когда Матушка Елена пройдет к почетному сидалищу, они по ее благословляющему взгляду поняли, что можно подходить на поклон. Матушка со скучающим видом принимала поклоны владык, позволяя иным целовать руку, на изящных пальчиках которой красовались два ажурных бриллиантовых перстня. От малого входа тянулись попы, соблюдая субординацию. Они не решались подойти к Матушке и посему приветствовали ее издалека, а уж затем в такт монотонному пению церковного хора продвигались к ложе митрополита.

Лишь в горделивой осанке пожилого епископа Володимира и открытом взоре архимандрита Пимена из Ровно читалась непокорность. Они не соизволили подойти к Елене Родионовой и брезгливо поглядывали на сановников, которые вели себя в церкви, словно пребывали на светском рауте. Не подобает целовать руку женщине. Кощунственно допускать ее к алтарю святая святых – Софийского собора – Храма матери городов русских на таинство рукоположения, вернее перерукоположения… Филарет тоже не удостоился их поклонов.

Батюшка Володимир подошел к поглощенному молитвой Пресвятой Богородице архиепископу Мстиславу и выразил ему свое почтение. Володимир еще не знал, какую он совершил ошибку, делая ставку на удрученного болезнью старика Мстислава. По его прогнозу, на Всеукраинском православном Соборе именно Мстислава должны были избрать патриархом свободной от Москвы единой украинской церкви, и это впоследствии действительно свершилось, однако роль, уготованная «канадцу», да и всем его преемникам, была незавидной, а в силу преклонных его лет – еще и недолгой. Максимум, на что мог рассчитывать местоблюститель – так это на статус свадебного генерала. Лишь Филарет имел реальные рычаги управления, в его руках была казна метрополии, безоговорочная поддержка президента, наконец, в его распоряжении находились люди, которых в девяностые боялись все, кому дорога была жизнь.

Володимир полагал, раз Филарет не отважился на интронизацию и согласился на подчиненную роль в патриархате, значит положение проигравшего претендента на Московский куколь зыбко и на Украине. Так рассудил сановник из Галичины, дружный не только с автокефалами, но и с греко-католиками Львова. Он видел себя на месте Филарета и хотел завоевать расположение старика Мстислава. Он знал, как задеть за живое почетного старца.

– Владыко, посмотрите на этот срам, архимандриты совсем стыд потеряли, – чуть заметным кивком указал он в сторону алтаря. – Она ведь не облачена никаким церковным саном, а держится, как особо царствующая. Она крутит епископом Симеоном, как только захочет. Он ее боится.

– И ты предался наушникам-искусителям, клеветникам и лжесвидетелям. Разносишь пагубные сплетни, мол Симеон нарушил данные обеты перед Спасителем и Богоматерью? Мол осквернил монашью плоть свою грехом? – спросил Мстислав.

– Взгляните на сына этой женщины, его зовут Андрей, он как две капли воды похож на Симеона. Это ли не доказательство? Как может нарушивший обет целомудрия и благоговения быть в окружении митрополита Филарета? Куда смотрел Синод?

– Не называйте при мне этого исчадия ада. Я признаю только автокефалию, мне московский Синод не указ. А насчет Симеона… Не верю я сплетням и наговорам, где доказательства? А может, кривотолки Москва исторгает? Как бы не пришлось тебе, Володимир, каяться за навет.

– Владыко, сожалею, что не услышан был, – епископ Володимир откланялся и с поникшей головой пошел к иконостасу. Мстислав же погрузился в тягостные размышления.

Мальчики в сутанах выходили из ризницы, неся на бархатных подушках епископский жезл и митру. Пресвитер Симеон, протеже Филарета, принимал по милости Матушки сан архиепископа, вернее перепринимал рукоположение из рук старца Мстислава. Просто предыдущее его рукоположение было далеко от всех канонов – московских, киевских, константинопольских, да и вообще православных…

Украина обрела независимость, в одночасье став крупнейшим государством Европы, обладающим территорией, доселе невиданной для сотканной из лоскутков земли. Без боя ей достался Крым, регулярная армия и флот на Черном море. Осталось приватизировать церковь. Чтобы раз и навсегда уйти из-под опеки Москвы. Когда церковь занимается политикой, она отдаляется от своего истинного предназначения – нести свет. Быть расколу… Быть смуте.

_______________________________________________________

*омофор – принадлежность богослужебного облачения архиерея. Надевается на плечи и символизирует заблудшую овцу, принесенную в дом на плечах добрым пастырем (здесь и далее примечания автора).

*аналой – подставка для книг и икон. Используется при богослужениях в православии.

*евхаристия – таинство, при котором верующие христиане вкушают Тело и Кровь Иисуса Христа под видом хлеба и вина, соединяясь через этот акт взаимной жертвенной любви с Богом и переживая страдания Иисуса.

Рим. Ватикан. То же время.

Кардинал Анджей Пински не хотел назначать официальной встречи аббату Бенито Потрезе, члену совета управляющих одного из банков Ватикана. Не хотел, потому что ему были ни к чему инсинуации недоброжелателей. Однажды его уже пытались уличить в намерении организовать польское лобби в борьбе за папский престол, а в 1978 году намекали на его заинтересованность в скоропостижной смерти тогдашнего Папы. Однако он пресек эти бредни. Никогда его личные интересы не пересекались с интересами Ватикана, никого не почитал Пински так, как преклонялся перед наместником Бога на земле Папой римским. Кардинал Пински, будучи радикальным клерикалом, согласно своим убеждениям, жил ради веры. Однако нападки на него прекратились только того, когда Папой стал поляк Иоанн Павел Второй…

Судьба распорядилась так, что семилетним мальчиком Анджей стал воспитанником ксендза Лукаша, настоятеля Перемышленского костела на Западной Украине. Старик Лукаш заменил Анджею отца, настоящий отец Анджея умер, а мать была законченной алкоголичкой.

За два дня до начала войны, 29 августа 1939 года, наставник, предвидя недоброе, отправил Анджея с сопроводительным письмом в Швейцарию, в закрытый лицей монашеского ордена иезуитов. Лишь в 1945 году, когда война закончилась, орден помог Анджею узнать о том, как сложилась судьба Лукаша – три года сталинских лагерей и мучительная смерть от брюшного тифа. Теперь у Анджея не было дома, куда можно было вернуться, не было отца, у которого можно было испросить совет. Осталась лишь вера. Домом Анджея стал орден, отцом – Папа римский. Он в одиночку, без чьей-либо помощи сделал карьеру. Анджей Пински многого добился, ныне он был кардиналом и одновременно одним из высших иерархов монашеского братства иезуитов.

Аббат Бенито Потрезе тоже состоял в ордене, но его слово не было столь весомым. Братья недолюбливали Потрезе. Мало того, что иезуиты считали его хамелеоном – перебежчиком, до недавнего времени Потрезе гордился членством в ордене францисканцев. Репутация аббата была подмочена связями, хотя и недоказанными, с неаполитанской мафией.

Но однажды в руки кардинала Пински попала секретная докладная записка для Конгрегации Священной Канцелярии, блюдящей за чистотой доктрины веры, писанная рукой Потрезе…

С момента прочтения документа Пински обратил свое внимание на Потрезе. В докладной записке было много витиеватостей, но больше было конкретики. Речь шла о Восточной Европе, в частности, об Украине. Дело касалось кредитов для некой особы и субсидирования очень любопытного долгосрочного проекта. Содержание записки не могло не вызвать интереса Пински. Он давно занимался проблемой, затронутой в документе.

Пински знал, что Потрезе жаловался генералу ордена на высших духовных иерархов, которые, по его словам, не воспринимают его разработки всерьез. Кардинал Пински почти не сомневался, что ни один из высоких братьев, состоящих в Конгрегациях Римской курии, не соблаговолил принять не в меру суетливого аббата, а когда кардинал попросил своего викария порыться в журнале, то оказалось, что Потрезе записывался на прием и к нему.

Прежде чем пойти на контакт с Потрезе, Пински разузнал все, что можно, о ходатае и только после детального изучения полученной информации назначил короткую аудиенцию. Встреча растянулась на три часа. После этого разговора Пински стал ярым сторонником проекта Потрезе.

Пински организовал выступление Бенито Потрезе на закрытой коллегии своих единомышленников, нескольких высокопоставленных братьев ордена. Презентация проекта имела положительный резонанс, хотя Потрезе и пришлось отвечать на вопросы. Один из братьев спросил аббата:

– А стоит ли сотрудничать с личностями явно мафиозными?

Доводы Потрезе были весьма правдивы:

– Я считаю, что только в союзе с конкретными людьми, закрыв глаза на их моральный облик, можно достичь желаемых целей. Христос отпустит нам грехи, ведь они свершатся ради благого дела. В отличие от трусливых униатов с Галичины, откровенных иждивенцев, среди которых нет ни одной деятельной натуры, особа, на которую я возлагаю свои надежды, без боязни берется за дело.