Колорады

Колорады
Владимир Максимович ЕРАНОСЯН

2014 год. Первая фаза вооруженного конфликта на юго-востоке Украины. Отпросившись у командира корабля в отпуск, офицер Черноморского флота отправляется на Донбасс. Там он становится ополченцем с позывным "Крым". Случайно он узнает, что командир его подразделения намерен продать украинским силовикам военнопленных вместо их обмена на захваченных "сепаров". Попытка воспрепятствовать сделке оборачивается для Крыма бедой – он сам попадает в плен. Единственным способом выжить и спасти других обреченных становится сделка с еще одним узником неонацистов – криминальным авторитетом по кличке Партизан…

Не жизнь во имя войны, а война ради жизни

Посвящается всем добровольцам, именуемым «колорадами». Всем ополченцам, прозванным «ватниками», «кацапам и москалям»

Глава 1. Хлеб

Подросток лет пятнадцати, рыжий и веснушчатый, с немного вздернутым носом, попросил у меня хлеба. Пацан был уверен, что я помогу.

Наверняка он видел, как я, словно Рэмбо, бряцал затвором своего АК-47М с «подствольником», разгоняя стаю мародеров возле многоэтажки в Киевском районе города, куда давиче попала мина прямиком с Донецкого аэропорта. Он словно завороженный наблюдал, как я вырвал из рук татуированной детины, возрастом немногим старше него, юную девушку. Как снял балаклаву с ее головы и вернул шерстяную черную маску с прорезью обратно на голову невменяемого злодея, только тыльной стороной. И как потом я лично затолкал мародера в багажник, бросив водиле: "Вези расписного на скотобойню!"

Наверное, в представлении паренька я выглядел командиром. На самом деле я был в его городе гостем, обычным добровольцем из Крыма. Сюда привела меня судьба. А я был фаталистом, не мог молчать, когда внутри кипит, не мог скрывать, когда был не согласен, не мог сидеть в стороне, когда можно было бы и понаблюдать из норки. Уж таким уродился, возможно, себе на беду.

В Крыму после прихода "вежливых" на постоянное расквартирование самооборону разогнали, вернее не поставили на довольствие. Казаков тоже поблагодарили, после чего Круг велел собираться на Донбасс к братцам. Добровольных дружинников из сокращенных офицеров и отпускников устно поблагодарили и тоже рекомендовали вернуться в места постоянной дислокации, в части и на «коробки». Вот и оказался я волею Провидения и по собственному разумению в отряде «колорадов», состоящем из местных и уроженцев Ростовской области. Пятьдесят на пятьдесят.

Местные были из захваченных Крамоторска, Дебальцево, из Лисичанска и Донецка. Россияне попадали в наше подразделение в основном из Аксая, Азова и Батайска. Из Ростова человек пятнадцать, не больше. Отряд по-военному назывался батальоном, причем из уважения к Войску Донскому считался он казачьим. Поэтому носили мы казачьи шевроны.

Казаки на этой войне проявили себя истинными храбрецами. Казачьи батальоны брали целые города и контролировали большие отрезки границы, крошили «бандеровскую нечисть» в котлах и гибли на блок-постах. Они не просили, но заслуживали уважения. Воевали не за страх и почести, а за совесть. Добывали доблесть. Однако у них то и дело возникали трения с самовыдвиженцами, уверовавшими в то, что делегированы верховодить от имени самой России. Бывший реконструктор по прозвищу Снайпер, лично у меня он был в почете как офицер, не жаловал казачество, винил казаков в неумении подчиняться, задевал, искал повод уличить в дезертирстве. Заигрался в «Белую гвардию» словно восстал из пепла разгромленной в Крыму армии Врангеля. Воевал за вымышленные идеалы, утратив связь с реальностью. Веяло от него духом пораженчества, все время ныл и обвинял Кремль в бездействии. На себя замкнул все внимание прессы, развесил бигборды со своим портретом. Казаки такого сторонились. Боевые атаманы сами были с усами. Но признать надо, находились и паршивые овцы даже среди героического казачества…

Разношерстная публика наша состояла из многих сословий, по большей части рабочих профессий, в том числе шахтерских. Присутствовали и маргиналы, и бывшие уголовники, под пятьдесят казаков в смешных папахах и кубанках, даже с нагайками, с десяток армян, которые почему-то тоже считали себя здесь казаками, дав присягу войску Донскому, а теперь и непризнанной Новороссии. Было так же пятеро осетин и двое чеченцев, один из которых полукровка.

Дисциплина хромала. Казаки, люди вольные, заразили всех ростовской феней, и этот жаргон служил в сформированном подразделении командным языком. А за командира у нас был атаман Пугач. Из тех, кто не признавал власть Снайпера ни в какую. Тот еще «жужик». Равных ему в неологизмах и терках не было. Он ходил в тельнике, хоть и не служил в ВДВ. Поговаривали, что занимался он до войны охранным бизнесом, не очень законным земельным рейдерством в станицах.

Ко мне, как к практически уволенному корабельному офицеру ВМФ, оказавшемуся в зоне конфликта по доброй воле, будучи в очередном отпуске, и не вернувшегося в часть по его окончании, Пугач относился с опаской, хоть я и не мог соперничать с ним в авторитетности и поэтому не претендовал на его верховенство. Видно чувствовал Пугач, что мне, человеку, лояльному к вольнице, не по нутру абсолютная анархия. Я хоть и не вернулся на «коробку» в срок, но сделал это, во-первых, уже будучи под сокращением, а, во-вторых, в лице командира нашего отправленного на списание сторожевика я нашел полное единомыслие. Кэп так и сказал: «Прикрывать буду, сколько смогу. Защищая Донбасс, ты Крым защищаешь! Отмажу…»

Знал я, что когда-нибудь мы схлестнемся с Пугачем в чем-то неразрешимом, но не ведал, что очень скоро. Возможно в спорах с атаманом о единоначалии, об острой необходимости объединения всех отрядов под единым тактическим руководством, о моем прилюдном определении атамана как полевого командира заслуженного, но средней руки, родилось это неприятие. Нелюбовь ко мне присутствовала и в его ближнем круге, я раздражал многих, но это не была лютая ненависть. Да и соглашались со мной некоторые. В курилках, тихо, советуя, правда, не лезть на рожон.

… Лицо подростка показалось мне знакомым. Это он вызвал тогда ребят. Нас он считал властью и силой. Так оно и было. В опустевшем городе не осталось ментов. Город теней напоминал пейзаж заброшенной пром-зоны с целлофаном на окнах и выбоинами в асфальте. Закрытые двери жилищ не давали гарантий неприкосновенности собственности точно так же, как банкоматы не давали больше купюр. Обесточенные машины для денег казались однорукими бандитами заброшенного казино, в котором на рулетке разыгрывалась жизнь целого города.

Я попросил пацана подождать у перекошенного фонарного столба с давно разбитой лампой и свисающими струнами электропроводки. Зайдя в расположение ополченцев, я вынул свою буханку из вещмешка, отломил половину и понес ее изголодавшемуся пареньку. Он не услышал, как я подошел. По привычке я теперь ходил осторожно, трехмесячный опыт позиционных боев уже имелся, и он вынуждал озираться и искать естественные укрытия. И бесшумно приближаться. Когда я стоял сзади, он все еще переминался с ноги на ногу, глядя в звездное небо. Беспечность. Вот что отличает мир от войны…

– Как зовут? – вернул я его на землю.

– Митяй.

– Держи полбуханки, а то щеки провалились.

– Спасибо, а тушенки нет.

– Тушенки нет, гречка будет. И картошка с луком. С мясом туго. Завтра приходи, в это же время. У меня как раз смена. Я вынесу.

– Хорошо!

– Ты в том доме живешь?

– В том.

– Напор есть в кране?

– Только на первом этаже. Очень слабый. У них все набирают.

– Хватает?

– Не всегда, колонки спасают в частном секторе и возле ЖЭКа, да лужи когда лень туда телепать.

– А ты в каком подъезде живешь?

– Я с углового подъезда, куда мина попала…

– Надеюсь, не с той квартиры?

– Не с той. Там никто не выжил.

– А ты с кем живешь?

– С сестрой старшей. Кристинкой. Мама в Крыму с младшим, в Балаклаве, а мы здесь.

– Я тоже с Крыма. С Севастополя.

– Крыму повезло, его Путин под крыло взял. А мы второго сорта. Что для России, что для Украины…

– Это кто такое сказал?

– Отец сказал. Его украинцы в плен взяли на блок-посту. Он боеприпасы вашим возил. Сказали, или бус оркестровый конфискуют для нужд ополчения, или сам чтоб возил, тогда не тронут. Так его со снарядами и патронами повязали. Теперь пытают его, как сепаратиста. Дядя Ваня сказал… Он видел.

– Слушай больше дядю Ваню этого… – попытался подбодрить я.

– А смысл ему врать? Видел он батю моего. Сказал, что живой, но избитый. Пытали его. Я к вашему атаману бородатому ходил , он обещал обменять. Сейчас же перемирие…

Резонно. Смысла в обмане не было. Как-то совсем стало жалко пацана. Я вдруг вспомнил, что наши «соседи» из подразделения Востока обнаружили под Дебальцево братские могилы с мирными жителями.

– Обменяют на тех укров, что траншеи роют? – голос пацана из бодрого превратился в дрожащий, он уже едва сдерживал слезы и молил, – Батя мой вам пригодится! Он может вам оркестр организовать, чтоб на парадах музыка была! Мой отец на всех инструментах может! Он на бусе целый оркестр перевозил. Вместе с интсрументами. Там и тромбон, и барабан-бочка с тарелками и валторны, и сакс. Вызволите его?

– Ну, раз атаман сказал… Тем более, что оркестр.

Я не знал, что ответить, но понимал, что пацан не пришел бы сюда, не будь положение безвыходным. Он хотел спасти отца, хотел накормить себя и сестру. И выжить. Что может быть важнее желания выжить… Что может быть благороднее попытки вытащить из беды родного человека…

Парень побежал, окрыленный надеждой, с половиной буханки за пазухой. Я смотрел ему вслед, почти не сомневаясь, что атаману сейчас не до его отца. Между полевыми командирами пробежала кошка. Каждый тянул одеяло на себя и рисовался перед Москвой и всей Россией своими полководческими способностями, чтобы именно через него проходила «гуманитарка» и военно-техническая помощь ополчению. Ну и ради власти.

Глава 2. Обмен. 

– 100 на 100 меняем! Как договорились! На том же месте. Ни в какой не зеленке. Слышь, давай без фуфломицина. На трассе стрела. Без вертушек. Смотри, если услышу, мои все с ПЗРК. И накроем на хрен «градом» всю вашу делегацию! Я предупредил… – условился ростовский атаман по рации на условленной частоте.

Продублировали информацию с посыльным, пожилым пенсионером из Дебальцево дядей Ваней, который лично переписал фамилии прибывших за «укропами» матерей. Решили на сей раз без пиара, по-тихому передать им сыновей. Журналюги уже всех достали, что те, что другие. У них свои задания. Что обелять, что чернить. А у нас тут все в цвете хаки. И только нашивки разные да шевроны. Война.

Дядя Ваня, местный призрак, всю жизнь провел в забое, ночью ходил в каске с фонариком и респиратором вместо балаклавы. Словно городской сумасшедший, безобидный, но немного тронутый головой. Его никто не боялся, поэтому и не трогал по обе линии фронта. Потому что дядя Ваня, хоть и симпатизировал защитникам Новороссии, ходил с георгиевской ленточкой, но заменил своей сгорбленной персоной с тростью курьерскую почту, и даже как-то принес с линии фронта голову добровольца с позывным «Змей». Ее передали для устрашения "гвардейцы" частной армии Коломойска, как мы называли теперь Днепропетровск.