Я посетил сей мир. Дневники, воспоминания, переписка разных лет. Книга вторая

Напротив переулка в доме 19 по улице Горького, где когда-то жил Симонов, а сейчас живет Александр Проханов, тогда обитала подруга Чутьживой – Гера, дочь большого генерала Шишкина, начальника ЦАГИ. Это была статная красавица с родинкой на подбородке, которая ничуть не портила ее, а совсем наоборот. Гера заставляла учащенно биться и замирать мое студенческо-фронтовое сердце.

Я был титулярный советник,
Она – генеральская дочь.
Я скромно в любви ей признался —
Она прогнала меня прочь.

Нет, ничего подобного не было. Просто в некий час Гера вышла замуж за молодого сценариста Ч. Поселившись в прекрасной генеральской квартире, нельзя было не ощутить себя великим драматургом, и он принялся писать сценарии. Не знаю, что из этого вышло, но вскоре они разошлись. Гера осталась с девочкой. Однажды в День Победы я встретил их в парке Горького. Через несколько лет эта девочка, ставшая весьма беспроблемной девицей, вышла замуж за известного скульптора Льва Кербеля, автора памятника Марксу на Театральной площади и многих других величественных памятников.

В 2008 году в День Победы как раз на Театральной, у памятника Кербеля, одна милая женщина от переизбытка чувств в такой день, увидев на моей груди ордена, расцеловала меня прямо на глазах своего мужа. А через год подала по Интернету весть: «Владимир Сергеевич, имею желание в очередной раз поцеловать вас в День Победы на Театральной». Я ответил ей:

Все помню, милая Наташа, —
Весь облик ваш, всю вашу стать.
А тот поступок, смелость ваша
Мне до сих пор мешают спать.

Знавал я женщин, был в полоне
Не раз у них, но чтоб в толпе
При Марксе и при Аполлоне,
Как на лесной глухой тропе…

Я был бы лицемер, Наташа,
Восторг свой в День Победы скрыв.
Нет ничего на свете краше,
Чем женский искренний порыв.

Да, Маркс был рядом, и Аполлон взирал с Большого театра. Не хватало только Кербеля.

Он тогда, женившись на лихой девчонке, кажется, еще не был Героем Социалистического Труда, но уже был раза в три старше нее. Это не всегда хорошо. Довольно скоро он понял, что ему гораздо лучше было бы жениться не на дочери, а на матери. И маэстро без проблем сделал это. А нас с Винокуровым терзали проблемы, которые он определил так: «Неужели я такой, как все? Неужели я не такой, как все?» Люди как люди, а я – как мыслете? Он относил такие вопросы самому себе к особенностям отроческого возраста, но, по-моему, они в немалой степени свойственны писателю всегда.

* * *

«Милый, стихотворение прелестно. Была счастлива, весенняя и влюбленная, сияла сама для себя. Несколько дней – праздник…

Благодарю Вас за радость. Я не ценитель, но у меня хороший слух, а в Вашем стихотворении музыка, я ее чувствую. Музыка и простота.

Целую.

    Ирина».

Поэты и собаки. Бунин и Островой

С детских лет я много жил на природе и привык к этому, и любил. Жили мы в Минино – это, в сущности, деревня, за домом был пруд, по которому я плавал на плоту из деревянной двери и однажды чуть не утонул; в Раменском наш дом стоял в большом саду с высоченными соснами и кустами сирени, а совсем близко – парк с прудом, через этот парк я ходил в школу; в Кунцеве наша застекленная терраса выходила в большой фруктовый сад; и в Измайлове наш дом стоял в сиреневом саду, а прямо от крыльца открывалось поле, на котором весной мы ловили майских жуков, летом играли в футбол и в лапту, а зимой уходили по нему далеко на лыжах. И школы, в которых учился, стояли в прекрасных зеленых местах. Уж не говорю о подлинной тульской деревне, куда мы с сестрами уезжали к бабушке и дедушке на все лето. И всегда были у нас домашние зверушки и разные живые существа: сверчок Вася, черепаха Пашка, рыбы в аквариуме, хомячок, неизвестно куда исчезнувший, и, конечно, собаки. Собак помню всех и зрительно и поименно: в деревне у дедушки – мохнатый черный Буян, в Кунцеве – белый фокстерьер Джек, согласно семейной легенде, погибший на шоссе под колесами машины, спасая прохожего, в Измайлове – черная немецкая овчарка Найда, имевшая даже родословную, а уж на даче – несть им числа! Я даже написал о них стихи.

ПОЭТЫ И СОБАКИ

Я на даче один.

Что ж, камин затоплю, буду пить.

Хорошо бы собаку купить.

    И. Бунин. Одиночество

А у нас на даче пять собак,
Пять друзей и верных нам и милых.
Я не покупал, не приводил их,
Просто вижу: дело, брат, табак…

И теперь мы кормим их. Они
Брошены хозяевами были.
Господи, спаси и сохрани!
Вновь до «окаянных дней» дожили.

Прокорми попробуй эту рать —
Спячки ж нет у них, как у медведей.
Стали мы объедки собирать
У друзей, знакомых, у соседей…

И светлеет будто на душе.
Милосердье завещали предки.
Жаль, что нету Бунина уже:
Вместе собирали бы объедки.

Однако жизнь на природе и дружба со зверьем не уберегли меня от хвори, в детстве я не раз слышал разговоры о том, что в легких у меня «зарубцевавшиеся каверны». Откуда они? Вероятно, от отца, он ведь умер в сорок лет от туберкулеза. И сердце врачи находили какие-то нелады. Был недолгий период в отрочестве, когда я чувствовал себя совершенно отвратительно, и помню, как однажды подумал: «Неужели так всю жизнь?» Но потом все вроде наладилось.

А тяга на природу, любовь к ней остались на всю жизнь. И потому, став членом Союза писателей, я больше всего ценил наш Союз за его Дома творчества, расположенные в прекрасных местах: в Коктебеле – у моря близ гор, в Малеевке – среди лесов и полей, в Гаграх, в Дубултах – тоже у моря, в Комарове – тоже лес… И я много ездил в эти дома, первый раз – летом в 1953 года в Дубулты, даже еще не состоя в Союзе, последний раз – в 1989 году в Коктебель. В иные года в Коктебеле бывал и весной-летом и осенью, в Малеевке – летом и зимой да еще по два срока, так что иногда вырывалось:

Живу два срока в Коктебеле.
Поди, полпуда соли съел.
И мне тут все осто…ли,
И я тут всем осто. ел.

Но вообще-то и жилось прекрасно и работалось хорошо. А сколько встреч, знакомств, бесед, веселых дружеских застолий! А походы в горы, в Старый Крым! А почти ежедневные лыжные прогулки в Малеевке!

Однажды встретил на лыжне Сергея Острового.

– Слушай, – говорит. – Я вчера стихи написал.

Я слушаю

– Ну, что скажешь?

– Как что? Хорошо.

– Что такое хорошо! Мустай Карим сказал: «Гениально!»

Перед обедом в столовой я положил на стол, за которым сидел Островой записочку:

С каждым днем сильней на сердце горечь,