За золотым призраком

За золотым призраком
Владимир Иванович Буртовой

Новая библиотека приключений и научной фантастики
Май 1866 года. Из Мельбурна в Лондон отправился в плавание барк «Генерал Грант». В судовой декларации указано, что на его борту 740 килограммов золота. Близ островов Окленд барк разбился о скалы и затонул… Многие с тех пор искали эти сокровища. 18 экспедиций окончились безрезультатно. 29 аквалангистов и водолазов погибли в погоне за золотым призраком. И вот очередную экспедицию возглавляет бывший командир немецкой подводной лодки фрегаттен-капитан Отто Дункель, дед которого, Генрих Дункель, служил рулевым на «Генерале Гранте» и хорошо запомнил место гибели судна, о чем и поведал внуку…

Владимир Иванович Буртовой

За золотым призраком

© Буртовой В.И., 2019

© ООО «Издательство «Вече», 2019

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2019

Глава 1. Отто Дункель проговорился…

1

Черный «мерседес», повизгивая покрышками на асфальте, прокаленном нестерпимым африканским солнцем, промчался по величественной Кайзерштрассе, обдав дымом ровно подстриженные декоративные кустики за бордюром, несколько раз притормозил перед светофорами, потом, качнувшись, резко встал у белоснежного в два этажа коттеджа, архитектура которого без всякого сомнения говорила о том, что владелец этого здания увлекался, подобно многим состоятельным северянам, готикой. Коттедж парадным подъездом, колоннами у входа смотрел на более спокойную, чем Кайзерштрассе, улицу Германа Геринга[1 - Г. Геринг первые десять лет своей жизни провел в г. Виндхуке, в Юго-Западной Африке, ныне Намибии.]; высокая литая оградка густо заплетена непролазным плюмбаго[2 - Плюмбаго – лианоподобный многолетний кустарник, выращивается на юге Африки как декоративное растение.], темно-коричневые ветки которого украшены мелкими светло-голубыми цветками, напоминая о весеннем для южной части земли периоде времени.

Не дожидаясь, пока шофер Фриц Зальцман выберется из-за руля, чтобы услужливо открыть дверцу, Отто Дункель рывком надавил на никелированную ручку и с нескрываемым раздражением почти выкрикнул:

– Машину загони в гараж! И не отлучаться, в любую минуту можешь потребоваться! Разрешаю только перекусить на кухне! Понял?

– Слушаюсь, герр сенатор! – Одноглазый верзила Зальцман по давней солдатской выучке щелкнул каблуками и прижал руки к бедрам. На резкий тон своего хозяина Фриц не обратил, как могло показаться, особого внимания: за пятнадцать лет службы у сенатора он видел его всяким, и беспечно веселым, и задумчиво грустным, озорным не по годам, когда тот бывал под легким хмельком, но никогда развязным и пьяным. Видел и таким, как сегодня, разгневанным и злым, но это связано с работой или с политикой, в которой сенатор занимает не последнее место среди здешних предпринимателей и соискателей удачи…

Сенатор парламента Южно-Африканского Союза от националистической партии, владелец довольно крупного горно-обогатительного завода и двух рудников на севере Юго-Западной Африки, в Дамбе, Отто Дункель взбешенный – об этом говорил и его тон и нервное комкание перчаток черной кожи – почти вбежал в просторную гостиную первого этажа. Оглядевшись, словно бы надеясь сразу обнаружить виновника свалившегося на него несчастья, он раздраженно закричал, сначала на английском, а потом и на своем родном языке:

– Всем немедленно собраться сюда! Быстро!

Горничная фрау Клара Шильф, дама лет сорока и уже начавшая полнеть, испуганно поклонилась и с чисто немецкой исполнительностью тут же ответила:

– Слушаюсь, герр Дункель! Сейчас созову всех к вам! – И пропала в коридоре на кухню. Через полминуты там послышался ее повелительный голос – так она пыталась передать приказание разгневанного хозяина.

На розовых мраморных ступеньках лестницы со второго этажа показались сначала крепкие прямые ноги в сапогах коричневой кожи, в сапоги вправлены спортивные для верховой езды галифе, потом объявился и сам молодой, лет тридцати, привлекательный мужчина без головного убора. Короткая, ежиком, стрижка и тонкие усики словно подчеркивали его независимый и задиристый характер.

– Отец, ты ворвался в собственный дом с не меньшей яростью, чем испанский бык на кровью залитую арену! Объясни, что случилось? – с удивлением спросил молодой господин, все еще в такт каждого шага постукивая плетью по правой голени. – Можно подумать, что армия темнокожего вождя Витбоя воскресла и вступила в окрестности Виндхука! – и засмеялся, довольный своей шуткой, хотя глаза смотрели на Отто внимательно и настороженно, как у человека, умеющего скрывать за внешней показной беспечностью ежесекундную готовность к активным, а порою и крутым действиям.

Отто Дункель, устыдившись несдержанности, убрал попавшееся на пути легкое плетеное кресло, остановился у нижней ступеньки лестницы, куда спускался его сын, наклонил в раздумье голову, поджав тонкие губы. Вскинув потом голову, резко сказал:

– Карл! Клянусь священными водами Стикса – в нашем доме, похоже, побывали чужие люди! И не только побывали, но и основательно пошарили в рабочем столе! Вот об этом я и хочу дознаться у прислуги – кто из чужих и когда именно приходил в мой дом?!

На нетерпеливый зов хозяина собрались все обитатели коттеджа – расторопный в свои пятьдесят лет повар индус Али и его услужливая жена – тетушка Ранджана, две степенные горничные, прачка Лотта – эти из немецких переселенцев, а вернее, беженцев из Германии после поражения Гитлера и его несокрушимого, казалось, вермахта. За ними явились садовник Офенман, из старых еще колонистов, не знающий стрижки, седой и лохматый, а с ним приковылял сгорбленный и полуглухой дворник Тюрмахер, оба преклонного уже возраста, встали сколь возможно смиренно у двери гостиной, а Тюрмахер, с глубокой со лба залысиной, оглаживая дикие бакенбарды, все пытался распрямить сутулую спину поровнее, и тем выказать свою готовность служить хозяину.

– Из моего рабочего стола, похоже, кто-то брал служебные и личные бумаги! – начал было говорить Отто раздраженно, но постепенно успокаиваясь или только делая вид, что успокаивается, потому как глаза смотрели зло и с прищуром. – Я об этом догадываюсь из паршивых листовок, разбросанных на моем заводе! Кто из вас и когда покидал дом или приводил сюда посторонних? Сознавайтесь! – Ледяной взгляд светло-голубых глаз сенатора поочередно окатил каждого с ног и до головы.

Тюрмахер и Офенман, переглянувшись, пожали плечами.

– Никого, герр Дункель, – поклонился семидесятилетний садовник. – Мои дети и внуки далеко… в Германии. А из друзей у меня остались в живых только птицы да бабочки в саду… Простите, герр Дункель.

– А у меня, герр Дункель, вы знаете, и родных нет! А что до приятелей, – серые крупные глаза дворника не по годам зло сверкнули в полумраке гостиной, – так они все лежат т а м… Кто на Волге, кто в Судетах… В памяти только их беззаботные довоенные лица и еще студенческие попойки в подвалах Берлина… Простите, герр Дункель, но злой дух памяти стариков неистребим, – и кособоко поклонился сенатору, не поднимая на него опечаленных глаз.

Повар Али безмолвно сложил руки и поясно согнулся, словно готов сложить голову на плаху, даже невинно. И тетушка Ранджана, его жена, ведавшая в доме снабжением, ответила безмолвным поклоном, давая понять, что чужих в дом без разрешения она не посмела бы пригласить, а если ей и вздумается поболтать со знакомыми, так для этого достаточно встреч в магазине или на тротуаре перед подъездом.

– За две недели вашего отсутствия, герр Дункель, никого чужих в доме не было, – в свою очередь ответила и старшая горничная фрау Шильф, дама правил весьма строгих и до предела пунктуальная в выполнении своих обязанностей. – Я никогда не оставляю входную дверь без присмотра и тем более раскрытой.

Слуги покорно ожидали, чем кончится этот неприятный инцидент. Стояли молча, и только дворник Тюрмахер то и дело прикладывал к уху загрубевшую, ковшиком сложенную ладонь, опасаясь не услышать слов хозяина, если они будут сказаны недостаточно громко.

Карл наклонился к отцу и спросил тихо, чтобы прислуга не могла услышать чего-нибудь лишнего:

– Отец, ты имеешь в виду свой судовой журнал с подводной лодки? Тот, что спрятан у тебя в кабинете?

Отто слегка побледнел и по привычке нервно хлопнул себя ладонью по щеке, словно приводя себя в чувство. Его довольно растерянный вид напоминал незадачливого спринтера, который со всего разбега влетел в незамеченную стеклянную витрину и теперь усиленно ищет потерянное направление…

– Д-да, Карл… Неужели его нашли и украли? Если так, то… – Отто Дункель с усилием поднял взгляд на сына, страшась услышать ответ, равнозначный судебному приговору военного трибунала как бывшему нацистскому преступнику, на совести которого сотни человеческих загубленных жизней…

– Отпусти людей, – также негромко и успокаивающе ласково проговорил Карл и пояснил: – Ты же видишь, они ни в чем не виноваты, тем более что твои служебные бумаги никто не просматривал, а судовой журнал твоей бывшей субмарины на месте. – И поскольку отец, встревоженный предположением о пропаже важного документа, все еще не мог выговорить ни одного утешительного слова людям, Карл повелительным жестом римского императора дал знак прислуге удалиться к своим делам. Дважды повторять не пришлось, даже полуглухой Тюрмахер, покачав седой, словно пылью присыпанной головой, проворно шмыгнул за порог – лучше с подругой-метлой разговаривать, сетуя на свою незадавшуюся жизнь, чем выслушивать брань крутого нравом хозяина.

– Что ты думаешь обо всем этом? – нетерпеливо спросил Отто, когда поднялись на второй этаж в просторный кабинет с двумя светлыми распахнутыми настежь окнами. Он внимательно осмотрел полки с книгами, портрет Адольфа Гитлера – портрет фюрера в полный рост висел слева от окна в сад, потом под стать полицейскому инспектору тщательно осмотрел закрытые замки и опечатанные ящики большого под зеленым сукном письменного стола с толстыми резными ножками… Все было на месте, чужой рукой не трогалось. Тогда как эти проклятые прохвосты из далекого отсюда Дамбе узнали о его прошлом? Кто информировал их? Неужели все-таки кто-то из домашней прислуги поставляет информацию краснокожим подпольщикам, мечтающим о независимой Намибии? А что, если кто-то из своих проговорился, из бывших сотоварищей по службе в вермахте?

Отто – сапером по минному полю! – прошел вокруг письменного стола, нагнулся и покрутил одну из округлостей левой ножки, вернулся к лицевой стороне, вставил особой конфигурации ключ, выдвинул массивный ящик. Из него вынул на зеленое сукно деловые бумаги, потом перевернул и на задней стенке ящика тонким лезвием ножа поддел клеем замазанный гвоздь, вынул квадратную рейку, вытряхнул на стол в запаянном целлофане судовой журнал в коричневом твердом переплете.

– Фу-у, все цело, – прошептал Отто, внимательно рассмотрев особой формы запайку целлофана. Он опустился в кресло, не выпуская из рук заветной тетради большого формата. На моложавое, почти без морщин лицо с устойчивым африканским загаром легла зыбкая тень душевного успокоения, высокий чистый лоб разгладился от продолговатых складок над бровями.

– Посторонних людей в твое отсутствие приводил только твой любимчик Вальтер, – с долей сарказма на слове «любимчик» проворчал Карл, тоже опускаясь в прохладное плетеное кресло и закидывая ногу на ногу. Правая рука с плетью по-прежнему не знала покоя… – К тому же Вальтер… – хотел было явственно что-то добавить Карл, но отец резко прервал его:

– Ты имеешь в виду его институтских друзей? Но Вальтер не знает о существовании, а тем более о содержании записей в судовом журнале и об этой конструкции тайника.

– Разумеется, отец, коль скоро мы решили не посвящать его в эти подробности. – Карл легким поклоном головы успокоил отца. – Пока он с товарищами отдыхал здесь, в нашем доме, кабинет был закрыт, а ключи я держал при себе. Надеюсь, в листовке черномазых нет прямого намека на этот опасный документ? Не так ли?

– Да вроде бы и нет… Впервые эти чернокожие бандиты добрались до моего завода… От этого, должно, я так и взбесился, не привык еще к их атакам из-за угла. А надо привыкать, вижу, как дело с каждым днем ухудшается и движение нигеров набирает, к сожалению, силу. – Отто вынул из грудного кармана вчетверо сложенный лист второсортной бумаги, протянул сыну. – Прочти, может, и вправду не так страшно, как мне сразу показалось. А вообще, нашему правительству надо принимать срочные крупномасштабные военные меры, иначе будет поздно. Если жгучую крапиву не выдернуть сразу, еще чуть поднявшуюся и ласковую, то старую драть – руки жечь немилосердно…

Карл слегка прищурил темно-карие глаза, бегло ознакомился с текстом, в презрительной усмешке покривил губы, укоризненно покачал закинутой на колено ногой, выказывая пренебрежение к прочитанному, и Отто не мог понять, кого пеняет сын, чернокожих партизан или его за неуместное паническое поведение.

– Ишь ты – «Кто нами правит?», – прочитал Карл заголовок, набранный крупными черными буквами. – «Последыши Гитлера… создатели концлагерей и газовых камер… хранители нацистских реликвий и залитых кровью мундиров, убийцы стариков, женщин и детей…» Все понятно, – негромко констатировал Карл, пробегая листовку глазами до конца. – А-а, вот это, пожалуй, и насторожило тебя. – «Недобитые фашисты, отходя ко сну, не творят молитвы перед образом Господа, прося прощение за свои бесчеловечные злодеяния, а у портрета человечеством проклятого Гитлера читают детям и внукам кровоточащие мемуары, где превозносят до небес свои варварские преступления…» – Карл небрежно швырнул прокламацию на журнальный столик, где в хрустальной вазе благоухали свежие цветы – садовник Офенман умел выращивать и подбирать в букеты цветы так, что глазу приятно останавливаться на них, особенно на любимых Дункелем тюльпанах…

– Ну и так далее, такую чушь, слово в слово, или почти слово в слово, едва ли не о каждом порядочном немце можно написать: воевал в Европе с жидами и коммунистами, значит, по известным их меркам непременно преступник, которого надо вешать на воротах собственного завода. Мы еще посмотрим, кого будут раскачивать здешние ветра! – Красивое лицо Карла при этих словах приняло злое, как у попавшего в западню волка выражение, с таким же непримиримым оскалом.

Отто ласково, словно плечо любимой женщины, погладил судовой журнал, легкая улыбка тронула тонкие жесткие губы.

– Да-а, ты, пожалуй, прав, сынок. В последние дни я действительно стал излишне раздражителен. Но на это есть свои причины, ты о них знаешь. – Он подошел к раскрытому в стене бару, налил из голубого пузатого сифона в хрустальный стакан шипучей содовой воды, медленными глотками выпил, грустно, но и с надеждой, как показалось Карлу, улыбнулся пришедшей, а может, и давно выношенной в сердце мысли и начал старательно упаковывать судовой журнал в тайник.

– Извини меня, отец, но зачем ты связываешь себя с этой далеко не безопасной тетрадью? – поинтересовался Карл, так и не дождавшись, что отец поделится с ним своими размышлениями. – Акций на ней не приобретешь. Разве что на старости лет попробуешь написать приключенческий роман о своей боевой молодости?

Отто задвинул ящик, крутнул потайное кольцо резной ножки стола, закрыл замок, подошел к Карлу, присел в кресло по другую сторону журнального столика, подвинул вазу, чтобы цветы не закрывали лицо сына. Напротив в окне при легком дуновении ветра лениво шевелились зеленые листья деревьев, изредка в кабинет долетали птичьи голоса и размытый шум от проходившего по улице Германа Геринга транспорта.

– В этом судовом журнале зафиксировано мое служение великой Германии, с возможной точностью указаны координаты кораблей и транспортных судов, пущенных на дно торпедами моей субмарины… Иных заслуг у меня нет. Правда, кроме еще одной, в последние буквально военные дни. Пройдут многие годы, и от живых свидетелей той заслуги может не остаться ни одного человека, а в дневнике боевого корабля все зафиксировано. Поэтому, Карл, при новой возрожденной великой Германии этот журнал сослужит вам с Вальтером или вашим уже детям добрую службу. Но если он каким-то образом попадет в руки нашим нынешним союзникам и покровителям янки или англосаксам, – Отто даже плечами передернул при одной такой мысли, – клянусь водами священного Стикса! – они постараются повесить меня если не на воротах собственного завода, как о том мечтают черномазые, то на площади города наверняка! В журнале не менее двух десятков записей о потопленных судах и боевых кораблях… Последний из них – американский эсминец – пущен мною на дно уже после капитуляции, подписанной в Берлине гросс-адмиралом Деницем.