Потерянное семя

– Ждана Сергеевна недавно была, может, уехала уже, ее машины нет, – лениво, позевывая, ответил тот, почитывая беспечно газету.

Маркунин поблагодарил, однако зайти в здание администрации постеснялся, чтобы самому удостовериться в правдивости слов водителя какого-то чиновника. Он не знал, куда теперь идти, а день уже клонился к вечеру, небо было заволочено свинцовыми облаками, отливавшими синевой, что и указывало как бы на приближающийся снегопад. Маркунин продрог в своей не зимней, хотя и меховой куртке. И быстро пошагал к гостинице, где зашёл в четырехместный номер и лёг на кровать, не раздеваясь. Он подумал, что хорошо бы обосноваться в посёлке, устроиться на работу, ведь все документы были при нём. Ждана вполне могла бы ему в этом посодействовать. Любую работу готов принять, только бы жить рядом с дочерью, внуком. Хотя он чувствовал, что у него нет такого морального права называть их так, что он обычный самозванец. Под эти мысли он и задремал…

Глава 6

Онета пришла к Маркунину около восьми часов вечера. Его разбудил сосед по номеру, сказав, что приходила администраторша, и он, не дослушав, побежал в вестибюль. Онета сидела в кресле и листала какой-то журнал, на ней была жёлтая дублёнка.

– Я очень рад, что ты пришла, обращайся ко мне на «ты»! – дочь встала, засмущавшись, не чувствуя к мужчине родства.

– Мама пришла… и я ей сказала. Для неё эта новость оказалась неприятной. Я так поняла – ты давно её бросил? – робко спросила дочь, удостоверившись в этом после разговора с матерью.

– Я должен был уехать, хотя ничего ей не обещал серьёзно, то есть ни то что бы совсем… Ведь она знала, что я проходил практику. Да и она собиралась учиться, просто время коротали… И вдобавок был совсем молод. Так и не женился, о чём ты уже знаешь… Мои товарищи после уехали сюда и написали, что у Жданы дочь… – он не смотрел на Оню, точно ждал её приговора.

– Знаешь, я считаю, что тебе здесь нет места, лучше домой уезжай. Я не хочу к тебе совсем привыкать, будем жить, как жили до этого. Ты ей всё испортишь, она карьеру делает, у неё муж, кстати, приехал буквально через полчаса после твоего ухода. Он не курит, и почуял запах сигареты, а тут мой сорванец подлетел, мол, дядька был. Я была вынуждена сказать, что приходил ко мне старый друг… Всё равно не поверил… Но бог с ним…

– Ну и что, какое ему дело? Я уже думал остаться, пойти работать в школу историком или географом. Рядом с тобой хочу или поедем ко мне?

– Не могу – это получится некрасиво, маму не предам ради биологического отца. Ведь ты чужой мне, но я не упрекаю, ты сам знаешь, что это правда.– Маркунин молча согласился. А потом неожиданно заговорил, словно нашёл нужные слова.

– Но сейчас чужой, а пройдёт время… всё изменится, привыкает человек… А ты дай мне шанс? – жалобно попросил он.

– И как ты себе представляешь наше общение, как ты будешь к нам приходить, к чему это приведёт? Или ты рассчитываешь, что мама тебе обрадуется, я не уверена. Нет, у них детей нет, а у него есть от первой жены…

Онета предугадала его вопросительный взгляд, чем немного утешила. Создалось безвыходное положение, которое сотворил он же много лет своими руками, от сознания чего Маркунин поник, а потом отчаянно сказал:

– Оня, пойдём в кафе, я хочу угостить и выпить с тобой за то, что ты такая добрая и светлая, мне очень хорошо, я счастлив видеть тебя!

– Нет-нет, спасибо, не хватало того, чтобы ты здесь запил. Ты уже выпил и довольно, – она чувствовала исходивший от него запах спиртного.

– Что же прикажешь мне делать? Я так несчастлив в одиночестве. Мне кажется, что твою мать я любил всегда и это понял только сейчас… Когда отчим уйдёт… в рейс?

– Да всё уже, навигация закончилась, – печально протянула дочь. Видно и впрямь она сожалела, что отчим надолго теперь не оторвётся от дома, и ей самой жить с ним несладко рядом.

– Боже, всё против меня! – с горечью выпалил он, мотая яростно головой, сжимая челюсти.

– Успокойся, давай я провожу тебя завтра, а потом письмо напишу?.. – подала она отцу надежду, зацепку в будущее.

– Какая ты красивая, Оня! – чуть не плача прошептал он. – Спасибо тебе, я ещё побуду… Постой, я забыл, сыну твоему купил, сейчас принесу, – он быстро поднялся в номер, и через пять минут вернулся с коробкой. За это время он подумал: если останется тут, то будет мучиться сознанием, что остальные дети им брошены, а Оне отдал особое предпочтение. Хотя навещенные им дети так и не узнают о его приезде, этим только и успокаивался. Раньше о них имел отвлечённое представление, а теперь конкретно знал, что они существуют. И действительно, лучше ото всех жить в стороне, чем так бесцельно маяться. Впрочем, они в нём не нуждаются, как когда-то и он ими пренебрёг. Вот и получалось, как аукнулось, так и откликнулось. Яне досталось его золото, сыновей вообще не видел воочию, а фотки не в счёт. Им всё равно, что где-то он есть. Сам обрёк себя на никакое с их стороны отношение, кусай локоток отныне, совестью мучайся…

Маркунин пошёл проводить домой Оню. И всю дорогу почти молчал, словно таил на неё неизбывную обиду. Перед подъездом он поцеловал дочь и велел идти. Шёл снег крупными, бархатными хлопьями.

– Не надо меня провожать завтра. Я сам, Оня, будь счастлива, – тихо, покорный судьбе, сказал он, полный таинственной задумчивости, к какой раньше он вообще был не склонен. – Возьми, – он положил ей на ладонь крупную купюру, ещё раз поцеловал, и быстро пошагал, удаляясь от неё, в гостиницу по освещённой фонарями заснеженной улице, и сам обсыпанный, будто снежным лебяжьим пухом…

Рано утром Маркунин покинул Затон. К обеду уже в Омске сел на поезд. На этот раз в стуке колёс ему слышалась одна и та же фраза: «Так-так тебе и надо, так-так тебе и надо». На вокзале он раздобыл бутылку водки и пил потихоньку, курил одну сигарету за другой. Он не ощущал текших по щекам слёз, казалось, везде текла вода: по стеклу, по стенам купе, по полу, куда бы ни глянул – везде вода, вода…

Маркунин достал из сумки зачехлённое ружьё, быстро собрал, как если бы предстояло отражать напавшего врага, и наставил ствол прямо в сердце. Но тут он представил, как мать узнает о его смерти и её хватит удар, отчего ему сделалось дурно. Рассудочность всегда брала верх над эмоциями. В купе никого из пассажиров не было. Маркунин опустил окно и сразу отчаянно ворвался в купе сухой морозный ветер, он высунул ствол и нажал на курок раз за разом. Выстрелы почти были не слышны, слившиеся с надсадным навязчивым стуком стальных колёс: «Так-так тебе и надо, так-так тебе и надо». Он поднял стекло и спрятал ружьё, вспомнив, что дома ещё ждали его молодые шакалы…

За длинную дорогу домой у Маркунина возникало непреодолимое чувство, будто он оставил частичку себя у всех этих женщин, от которых были его дети. Причём вовсе не одну частицу, а сколько было их, и к ним из его души тянулись невидимые нити, связавшие его навеки. Это было мучительное ощущение и тем мучительней, что все его отвергли, за исключением одной опустившейся до алкоголизма женщины, у которой в силу этого было бессмысленно оставаться. Но даже если можно, он бы убивался по другим, хотя все эти годы, пока не видел детей воочию, он вполне оставался спокойным, продолжая сходиться с женщинами на короткий миг без угрызений совести. И пока это продолжалось, ни о чём не задумывался, а стоило растерять былую силу, как почувствовал ускользающую в пустоту жизнь, так и заскучал о прошлом. И срок подошёл как бы подвести итог всему тому, что натворил в молодости. Итог этот, в конечном счёте, ошеломил его. Собственно, тогда он оправдывал себя тем, что он вовсе не уговаривал их рожать, что они просто сами хотели иметь детей всё равно от какого мужчины. Хотя на самом деле всё оказалось намного сложней, что ему и открылось после встреч с ними. Кто-то действительно его сильно любил, и надеялись на взаимность с его стороны, а он со всеми обошёлся подло. И романтика тут вовсе ни при чём, отныне ему казалось, что ею он только прикрывал свои проступки, свои ошибки, свою бесшабашность и сущность гуляки, желавшего жить так, как ему тогда хотелось, то есть легко, беспечно, ни о ком конкретно, кроме дела, не заботясь. Просто тогда всевластно он был увлечён работой, любил природу, посиделки у костра с гитарой, девушек и снова работа без своего дома и семьи. И всё это улетучилось, как дым, а дети остались и выросли без него. Он подумал о Марине, к которой хотел бы съездить, но адреса не знал; впрочем, она где-то записывала для него на всякий случай, что он сейчас ясно вспомнил, как сунула на прощанье записку. Но теперь разве можно вспомнить: куда он дел её? Или ему просто казалось, что она записывала.

Маркунин сидел в вагоне-ресторане, пил пиво; к нему подсаживались какие-то сомнительные типы, пытаясь разговорить его, надеясь, что он едет с заработков с большими деньгами. Однако Маркунин нарочно не вступал в навязываемое ему общение, одолеваемый к тому же своими мыслями. Впрочем, за дни своих скитаний ему встречалось много людей, желавших от него что-то поиметь; но он ясно давал всем понять, что они принимают его не за того. Верили они или не верили, однако вскоре отставали; наверное, его донельзя хмурый, нелюдимый взгляд их охлаждал, о чём он особенно не задумывался…

Глава 7

На вокзале своего города N. Маркунин почувствовал беспокойство, причину которого он не мог пока объяснить себе. Здесь по-прежнему снега не было, даже стояла слякоть, говорившая о прошедших недавно дождях. Ему казалось, что и душа его в слякоти. А за ним тянется невидимый шлейф прошлой жизни, от которой ему отныне никогда не избавиться, чего, собственно, ещё никому не удавалось, просто надо жить и прочно забыть обо всём…

Маркунин сел в такси и поехал домой в посёлок Раздольный, где его ждало пренеприятное известие. Но этого он ещё не знал. Машина быстро миновала дамбу. Плавно поднялась по гладкому асфальту. В это время небо прояснилось и в голубую прогалину ярко ударило солнце. У Маркунина на душе тотчас повеселело, хотя камень с души не снялся; он ещё сильней кажется давил его своей неподъёмной тяжестью…

Квартира была закрытой, он осторожно вошёл. В раковине на кухне лежала всего одна тарелка. Маркунин смекнул, что завтракал кто-то один: мать или отец? В зале и комнате родителей не нашёл жилого духа. Маркунин пошёл из квартиры к соседям: позвонил в дверь. Вышла жена Михаила довольно красивая, упитанная, но неопрятная в быту баба, родившая трёх дочек и сына. Этого самого Лежека. Дочери были старшие, уже замужем, жившие отдельно. Наталья, увидев его, почему-то вздрогнула, как-то суетливо запахнув на груди халат.

– Ты не видела моих? – неловко спросил он.

– А ты только приехал, не знаешь, на твоего отца кто-то напал три дня назад, когда ехал на тракторе. Он не увидел, кто бы это мог быть… Сейчас отец в больнице и мать с ним… – пояснила Наталья так, будто и мать пострадала.

– А с ней что? – стараясь как можно спокойней отвечать.

– Да с матерью всё хорошо – не волнуйся…

Маркунин закивал головой в знак благодарности и, не видящими глазами, пошёл к себе. Вот, значит, к чему долило в пути беспокойство.

Ход его мыслей нетрудно было представить после того, как в другую область за ним вслед прикатил Лежек со своими дружками. И то, что произошло с отцом, это, скорее всего, дело его рук. Но Маркунин никогда бы не подумал, что Лежек не бросает слова на ветер, что он способен на любую низость, на любое преступление. В словах матери его: «он не видел кто», таилось какое-то оправдание или намёк на то, что их сын был ни при чём. Маркунин ходил по залу так быстро, словно метался, как зверь в клетке. Он пребывал в душевном смятении и пока не знал, что ему срочно предпринять, куда, не медля идти, что делать. Впрочем, он настолько был взвинчен переполнявшим его через край гневом, что готов пуститься на поиски Лежека. У Натальи бесполезно было спрашивать: «Ну, найдёшь ты его, говорил он себе, а что дальше? Конечно, Лежек будет всё отрицать и ещё станет хамить». Маркунин достал из кладовки бутылку марочного вина и на кухне стал пить, не хмелея. Потом пошёл копаться в своих книгах, конспектах, перечитывал дневник пребывания в экспедиции. Это были протокольные, сухие записи. И одна привлекла внимание: «Сегодня утром одна тысяча девятьсот восемьдесят второго года уехала Марина. Написать ей письмо: адрес её в книге». Маркунин перелистал все учебники и книги. На оборотной стороне титульного листа ею рукой написан адрес. Оказывается, к ней ехать недалеко, – всего лишь час езды на автобусе или электричке.

Вечером приехала мать, она с радостными слезами кинулась обнимать сына:

– А я думала ты уже не приедешь или что-то случилось с тобой. Отец наш в больнице, его избили какие-то подонки, остановили посреди дороги, перегородили путь машиной ночью, напали…

– И что, милиция, не ищет? – спросил сын.

– Ой, не знаю, но он в плохом состоянии. Ничего не помнит. Раз пришёл в себя, я так и не добилась от него, что случилось…

– Ничего, скоро я узнаю и, пожалуй, уже догадываюсь, кто это сделал, – твёрдо проговорил Маркунин-младший.

– На него обижались некоторые наши мужики, когда трактор выкуплял, но один уже помер от пьянства, а второй опился тоже. А Мишка-сосед тоже дулся… Хотел фермером стать, да чего-то не пошёл, но завидовал отцу. Куркулём погонял, а ты с ним дружил ещё. Их пацан – оторви да брось, не знаю чем он занимается, вроде учится где-то, а на машине мотается. Наташка как-то говорила, что все деньги из дома тащит на запчасти и не рада, что ему купили. Мишке за руль ни разу не дал сесть. А дружки у него во – какие мордовороты, ты же видел, им ничего не стоит любого побить да ограбить, но как докажешь, что это они?..

Маркунин спокойно выслушал и не сказал матери о Лежеке правду. Она стала спрашивать о его поездке; сын ответил, что съездил хорошо, что скоро думает пойти работать…

– И что, ни одна опять не понравилась? Дети-то, говорил, у них?

– Мать, два раза в одну и ту же реку не входят, есть такая примета, вот и я не собираюсь… Но ничего, ещё один вариант намечается, – успокоительно заверил сын.

Маркунин не стал откладывать поездку к Марине. Денег у него осталось мало, он опять попросил у матери, а утром, собравшись в дорогу, зашёл нарочно к Михаилу. Лежек был ещё дома и затравленно, настороженно взирал на Маркунина, который как бы не замечал его, сказал:

– Сотню не одолжишь, Миша, отдам вечером, надо съездить в хутор Красный по старому делу. Может, там работу предложат, – он миролюбиво, располагающе улыбнулся.

– Да у нас, откуда деньги, Юра, мы не предприниматели? – ответила несколько удивлённо Наталья. Михаил сдержанно молчал.

– Ясно, как-нибудь обойдусь. А вы думаете, я какой-то делец? Просто надо, ладно, пока, – Маркунин ещё раз глянул на Лежека многозначительно и ушёл, ему хотелось уловить его реакцию, клюнул ли на приманку? Взгляд Лежека был острый, он неловко опустил голову, будто весь ушёл в себя. И Маркунину стало понятно, что Лежеку не даёт покоя мысль о кладе, которого у него, Маркунина, нет. А Лежеку кажется, что есть, ведь один раз не обмануло чутье пацана, как у шакала…

Так думал Маркунин, садясь в старенькие «Жигули» отца, которые водил ещё в молодости, раскатывая с девицами. Конечно, никогда без разрешения отца машину не брал, даже сейчас… Утром Маркунин поехал к отцу в больницу. У него вся голова была забинтована, лицо изуродовано так, что глаза были еле видны из-за бинтов. Он попросил рассказать о случившемся после его отъезда. Маркунин-старший только выдавил имя соседского пацана. Маркунин-младший хотел объяснить отцу, узнавал ли у него Лежек, куда уехал, он, Юрий, и отец кивнул; в его глазах блеснули слёзы, и он быстро-быстро заморгал, закрыв ресницы. И тогда Маркунин попросил у отца машину, что возьмёт для важного дела…