Уходящее время

– Спасибо, Саныч, вы настоящие друзья! Но почему тогда прокатили меня на последних выборах?

– Постой! Но это же не мы, это Общее собрание Академии наук.

– А что вы сделали для того, что мы меня избрали в академики?

Понятно, что эта претензия была адресована не мне – я, можно сказать, давно отрезанный ломоть. Но что же могут предпринять остальные, для кого наука стала единственным способом обеспечить себе достойное существование?

Зяме попытался возразить Фок:

– Ну, в конце концов, не всем же полагается быть академиками. Их и так расплодилось видимо-невидимо, а если ещё добавить нас… Это что ж такое будет?

Его поддержал Икус:

– Я вообще думаю, что все эти «выдающиеся» не более чем дутые авторитеты. Работает, как правило, большой коллектив, а лавры достаются одному начальнику.

– В физике ещё туда-сюда, а вот в литературе… – пробурчал Колян.

Колян получил должность завлаба в одном из престижных институтов благодаря удачной женитьбе, поэтому все эти беседы о способах достижения успеха были ему крайне неприятны, во всяком случае, если речь шла о физике. Поэтому и попытался перевести разговор на литературу.

– Ты про тех, на кого работают «негры»? Это ещё Александр Дюма такую методу изобрёл, и ничего тут не поделаешь, – для убедительности Серж скорчил кислую рожу. – Да что тут говорить, плагиат встречается на каждом шагу, и в политике, и в музыке. А уж в кино, там сплошь заимствуют идеи друг у друга!

Никто не возражал, словно бы плагиат стал для всех привычным делом. Дамы не вмешивались в наш разговор, обсуждая между собой только им понятные, «специфические» темы. Но тут Зяма разошёлся – видимо, несправедливая оценка его научного подвижничества так Зяму зацепила, что он зациклился на этой теме:

– Если так, я бы вообще отменил все звания. И учёные степени заодно. Пусть все будут просто научными сотрудниками. А если заслужил, пусть присваивают какую-нибудь премию, государственную, Нобелевскую… Их теперь много появилось. Вот Владу хорошо, он пишет, книги покупают, и никакие звания ему нафиг не нужны. Так ведь, Влад?

Я только развёл руками. Тема, конечно, актуальная, но что я мог ему сказать? Добиться популярности у читателей – это титанический труд, если действовать по правилам. Тут нужно как-то привлечь к себе внимание – об этом я ещё Арнольду говорил. А вот в науке, там вроде бы другое, но без поддержки всё равно не обойтись. Выходит, Зяма прав, друзья-то оказались липовые – хвалят, только когда сидят вместе за бутылкой коньяка, а чтобы товарища как-то «продвинуть», и пальцем не пошевельнут. Каждый озабочен своими собственными проблемами, будь то чисто научные или карьерные, а на остальных ему, по большому счёту, наплевать.

Нет, ничего этого я вслух не сказал. А потому что вносить раздор в наш дружный коллектив – это последнее дело. Особенно на третий день после похорон Тимохи. Да и устал я за последние дни от разговоров.

К счастью, внимание всех сидевших за столом привлёк скрип калитки.

– Кто там ещё?! Вроде бы свои все дома, – Саныч вышел из-за стола, намереваясь выпроводить незваного гостя.

Я было подумал, что это Лика решила нас навестить – в прежние годы благодаря ей наши посиделки выглядели гораздо привлекательнее, как-то по-домашнему. Однако на сей раз я не угадал. Это был человек лет тридцати-сорока, так что в нашей компании он был бы чем-то вроде инородного тела. Не говоря ни слова, он достал из сумки бутылку «вискаря» и только потом представился:

– Я Сэм, то есть Семён, сын Тимофея Петровича.

Но это же совсем другое дело! Блудный сын вернулся, хотя и с изрядным опозданием. После того, как гостя усадили за стол, он произнёс трогательный, весьма проникновенный тост в память об отце, высказав сожаление, что не успел на похороны. Оказалось, что Сэм узнал о смерти отца только вчера, причём сообщение пришло от Ляли, а не от Карины. Карина, которую он сегодня навестил, заявила, что знать не знает никакого Тимофея, и пусть в её доме даже не упоминают это имя. То ли опять напилась, то ли злобу затаила на ею же брошенного мужика. А скорее всего, злость помогала ей заглушить в себе чувство вины перед Тимохой – всегда проще обвинить кого-то другого, чем копаться в себе и признавать свои ошибки. В общем, Сэм хлопнул дверью и не стал больше общаться с матерью. Но как же узнал, где однокурсники собираются помянуть Тимоху? Помнится, я Карину приглашал – она и подсказала. Что ж, похоже, ещё не совсем пропащая душа.

Всем не терпелось узнать, каково жить вдали от родины, и после того, как ещё раз помянули Тимоху, начались расспросы – одно дело, когда об этом рассказываю я, и совсем другое, если человек принял американское гражданство и прочно осел в Силиконовой долине. И правда, Сэм выглядел как типичный представитель white-collar workers, «белых воротничков» – мне ли этого не знать, я таких повидал немало и в Сан-Франциско, и в Нью-Йорке. Ну а когда заходит разговор о Штатах, тут невозможно обойтись без политики. Сэм первым затронул эту тему, отвечая на вопрос Зямы – не жалеет ли Сэм о том, что покинул родину:

– У нас свободная страна, оплот демократии. Благодаря этому мы и добились процветания. В Штатах каждый человек может реализовать свои способности, и за свой труд получает реальную оплату, а не те гроши, которые платят здесь. Да что говорить, доктор наук получает в год до ста тысяч долларов, а у вас…

В чём-то он был прав, хотя в последнее время правительство России как-то пытается стимулировать научных работников. Немного об этом посудачили, но меня больше интересовало, что типичный американский интеллектуал подразумевает под этими словами – свобода, демократия. Дело в том, что с киношниками бесполезно говорить, они стараются не забивать себе голову подобной «ерундой». А если попытаешься поговорить на эту тему, замыкаются в себе – то ли опасаются провокации, или не хотят стать «объектом кремлёвской пропаганды».

Увы, когда я задал свой вопрос, Сэм дико удивился:

– Как, вы не знаете, что такое свобода?

– Я хотел бы узнать, как вы это понимаете.

– Но это же так просто, что об этом даже не стоит говорить. Всё равно что обсуждать, чему равняется дважды два.

– Вот только математике не надо нас учить, – заметил Серж со снисходительной улыбкой. – Но если не можешь дать определение понятия «свобода», тогда хотя бы поясни это на примерах. Что такое есть у вас, чего не может быть в России? Только не надо про ЛГБТ-сообщества, это довод здесь не катит.

– При чём тут ЛГБТ? У вас участников протестных акций отправляют под арест.

Тут уж не сдержался Зяма, явно желая осадить поборника всяческих свобод:

– И что? Потом всех отпускают, разве что некоторые из них две недели улицы метут. В единичных случаях получают срок за драку с полицейскими. А у вас, чуть что, и сразу полю в лоб.

– Ну а Лёня Неваляев? За что вы его так?

Трудный вопрос – я бы не решился на него ответить. Хотя бы потому, что не вполне владею информацией. Если всё же придётся отвечать, скажу просто: «Я ему не верю!» Но интуицию к делу не подошьёшь.

Тем временем Зяма и Серж навалились на Сэма, Саныч стал его защищать. Кричали так, что удивительно, почему соседи не сбежались.

– Да на этом Неваляеве клеймо негде ставить! Типичный уголовник, а прикрывается политикой.

– Нет! Он борец с тоталитарным режимом! Послушайте его выступления на ютубе.

– Такое может говорить только человек, состоящий на содержании у ЦРУ или госдепа!

– Всё лучше, чем быть рупором кремлёвской пропаганды!

Ещё немного и дело могло дойти до потасовки, но вмешались дамы…

Был когда-то такой американский фильм – «Этот безумный, безумный, безумный, безумный мир». Там хотя бы всё крутилось вокруг денег – от неуемной жадности вполне можно сойти с ума. А тут речь о свободе, о правах человека… Конечно, я был далёк от того, чтобы упрекать Зяму и Сержа в том, что и у них на первом месте деньги, а уж потом всякие права. Но если зарплату начисляет государство, тогда их позиция понятна. И всё же вряд ли стоит всё сводить к деньгам. Ведь Саныч тоже работает не в частной лавочке.

И вот ещё что меня заинтересовало. Об уголовных делах против Неваляева написано немало и в Европе, и за океаном, однако никто так и не смог объяснить, почему он каждый раз отделывался условным наказанием, хотя брата отправили на нары. Такое впечатление, что кто-то его оберегает. Неужто там, наверху, есть у Лёни покровители?

Глава 9. Надежда на удачу

На следующее утро позвонила Анна – будто бы у неё есть вопросы по сценарию. Тут только я сообразил – то, что случилось прошлой ночью в моём гостиничном номере, это был не сон. Видимо, всё началось с разговора о фильме, а потом… Странное ощущение, словно бы с Анной был не я, а моё давно забытое alter ego, воплотившееся в образе пожилого Дон Жуана. Зачем мне это? К тому же ситуация весьма банальная – один из создателей фильма предлагает актрисе роль в обмен на удовлетворение его похоти, а она … Это не делает чести ни ему, ни ей. Так что же, сказать: увы, место уже занято, роль достанется другой? Но после того, что было между нами, как-то неудобно… А может быть, отправиться в аэропорт, взять билет на ближайший рейс в Париж, и гори всё синим пламенем!

Единственное, что удерживало меня здесь, это рассказ Карины. История о погибшем муже, а также о том таинственном поклоннике со Старой площади, могла стать основой для увлекательного триллера. Надо признать, что копание в чужой жизни увлекает не меньше, чем игра в рулетку. Но там самый примитивный стимул, деньги, а тут есть более притягательный момент – загадка, которую непременно нужно разгадать, иначе… Иначе рано или поздно потеряешь уважение к себе. В конце концов, каждый писатель, учёный, даже следователь имеет право верить в собственную исключительность. Вот просто стоишь перед зеркалом и говоришь себе: я гений! А если такой уверенности нет, тогда всё валится из рук, и даже если придёт в голову нужное решение, отбросишь его как бы за ненадобностью. Всё потому, что сомневаешься в том, что такая посредственность, как ты, может решить сложную задачу.

Так с чего начать? Во-первых, перенести свидание с Анной на другой день, а сегодня непременно с Лялей встретиться. Если найти к ней нужный подход, она всё расскажет и об отце, и о Карине. Вот только как при этом избежать интима? Мне он совершенно ни к чему – могут обвинить в совращении несовершеннолетней, да и Карина не простит. В итоге решил: если будет приставать, сошлюсь на то, что нездоровится. Ну какая радость лежать в постели в симпатичной девицей, если желудок не фурычит, да и сердце барахлит. Всё вполне логично после трёхдневного запоя – так это можно ей представить, хотя, понятное дело, никакого запоя не было.

Как ни странно, Ляля больше не намекала на интим, словно бы и попыток с её стороны вовсе не было. Мы сидели в саду вместе с ней и Кариной, я рассказывал им о том, чем закончились посиделки в Верховье. Что до Сэма, то после вчерашнего скандала он избегал общения со мной, словно бы это я бросался на него с кулаками, а не Зяма с Сержем. Карина только рассмеялась, когда я об этом рассказал, мол, чего ещё можно ожидать от поддатых физиков, но суть наших разногласий её не заинтересовала, и вскоре она ушла. И вот тогда от темы противостояния с властями я постепенно перешёл к анализу нравственных качеств тех, кому реально принадлежит власть в стране, и в качестве примера упомянул всё того же неизвестного мне обитателя здания на Старой площади. Я предположил, что нынешнее состояние Карины вызвано, прежде всего, разрывом с ним, а гибель второго мужа повлияла в гораздо меньшей степени.

Поначалу Ляля обиделась:

– Всё было не так!

– То есть он вас не бросал?

– Он просто не мог иначе.