Большая ловитва

На первых порах кормился он, будучи принятым за харчи в артель, промышлявшую очисткой выгребных ям в окруженном высокими деревяннными стенами детинце – с квартировавшими там наместником, челядью и дружинниками, да и в теремах местной знати, что были отстроены неподалеку.

Выгребные извлечения вывозились в бочках и выливались в Городищенское озеро, характерное подземными источниками и белыми кувшинками.

Артельщики зело гордились, что достойнейший промысел их проистекает в Изборске еще с правления Трувора, младшего брата небезызвестного варяга Рюрика, а таинства профессии сей передают по наследству от отцов к старшим сыновьям – с хранением их в строжайшем секрете, не выходящим за пределы трудовых династий, дабы не проведали конкуренты.

И приглядевшись к подсобнику Жихорю, единою вразумили его!

Мол, через два-три лета, ежели не оступится он на тернистом избранном пути, кропотливо взбираясь к вершинам умений, золотарных, равно и соблюдая тщание за доверенным ему делом, может, при очевидных уже талантах, дорасти аж до помощника старшего золотаря Разумника – подлинного мастера золотые руки, и станет получать оплату не токмо харчами! Хотя, понятно, что счастия сего достигнет он лишь при женитьбе на одной из многочисленных дочерей Разумника, подраставших к выданью.

Однако огорчил Жихорь доброжелателей тех, суливших ему столь завидную участь! Решив, что не осиротеют без него отхожие места, вкупе с вершинами золотарных гор в них, презрел он трудовые подвиги на оной стезе, благостной, изменив высокому призванию выгребателя, и переметнулся в посад, где загодя нашел место скорняжного подмастерья.

А мог бы правофланговым стать, попав на изборскую Большую Бересту Почета! – ибо долго хранит береста, пригодная для многовековой консервации, начертанные на ней знаки,

Понеже сызмальства помогал своему покойному отцу – знатному скорняку, единственному в селище их, в выделке и обработке звериных шкур, а матушка его вельми умела с прялкой, и явил хозяину мастерской некие навыки в оном ремесле.

Изрядно размышлял хозяин, можно ли доверить сему новичку подготовку мехов к дальнейшей работе над ними, ибо велик будет убыток, аще загубить их нерадивостью.

Ведь чьи сии шкуры? Бобров, соболей, горностаев, куниц и лисиц! – не то, что коровьи, лошадиные и козьи у кожевников, на кои, необработанные, даже мелкий тать не польстится.

Не польстился бы и Жихорь, ведь иное задумал он, намного боле крупное! И год готовился к тому…

Для начала ему доверили первичную обработку лисьих шкур, поелику были они много дешевле остальных, когда наносил он на мясную сторону шкурную овсяный состав и оставлял на несколько дней для размягчения. Однако к следующему этапу обработки, важнейшему, не допустили его и спустя целое лето.

Ведь на том этапе, решающем и завершающем, ажно обозначались наиважнейшие года пятилеток, грядущих тысячелетие спустя, с помощью специального ножа счищалось размякшее мясо и решалось, елико прослужит мех, и в какую цену будет продан. Аще с мездры – кожаной части шкуры, соскребли жир сверх нормы, становилась сухой, ломкой и недолговечной, предопределяя дальнейшее обильное выпадение волосков из меха. Коли же не доскребли, мех мог испускать неприятный запах, а кому из покупателей понравится сие?

Однако Жихорь вовсе не испытывал внутреннего негодования от недоверия сего, хотя для виду мрачнел, когда напрашивался на скребеж, а ему раз за разом отказывали – со ссылкой на неопытность и отсутствие навыков. Поелику нацелился он уменьшить число обработанных уже мехов, хранившихся в особом и хорошо проветриваемом помещении, хотя бы наполовину. Ведь невозможно было спереть ему послепродажную выручку: хозяин всегда уносил ее с собой, никогда не оставляя в мастерской.

Стыд и срам временам тем и нравам их! Ибо украсть не у казенных учреждений, а посягнув на священную частную собственность из достатка доверчивого хозяина – что может быть бесчестней?! Не иначе, Жихорь еще в отрочестве подпал под тлетворное влияние улицы, поддался ему по неопытности, а вслед необратимо затянуло его в пучину чреватых соблазнов… И таковой еще о Младе помышлял! Вековуху ему, беззубую, а не прекрасную юницу!

Листва на деревах уж вовсю распрямилась, еже ночной порой, промеж первых петухов и вторых, за коими – всякий знает, изготовляется к срочному убытию любая нечисть, дабы не сгинуть с криком третьих, свершил он, подлое! А именно: хищение, без предварительного группового сговора, многих хозяйских мехов из помещения того, включая четыре куньих, три бобровых и два соболиных; лисьими погнушался он. И никто не пресек его!

Буде же тогда вневедомственная охрана, аки в двадцать первом веке, и поставлен на сигнализацию массивный дверной замок с замысловатыми секретами, что не устояли, впрочем, супротив жихорева ломика, недостойного нечестивца скоро повязал бы прибывший дежурный наряд.

Меж тем, избежав задержания и наручников, покинул он мастерскую с увесистым мешком, рассчитав, что задолго до полудня успеет на знаменитый псковский торг с двумя тыщами лавок, клетей и амбаров, где легко затеряться от неизбежных преследователей, равно и укрыться от недобрых зенок.

Одного не учел он: хозяину, непонятно, какового лешего, приспичило прийти в мастерскую сильно ране обычного срока – ведь пренебрег утренним перекусом. И обнаружив раскуроченный замок, затем и пропажу особо ценной даже утренней трапезой пушнины, живо допер он, кто замешан и где будет реализован товар.

Вслед побежал в детинец, стеная по пути, и быстро договорился там, с тремя дружинниками, арендовав у них и коня. Вчетвером пустились они вскачь по кратчайшей дороге в Псков, коей по неосторожности следовал и легкомысленный Жихорь, гнусно посягнувший на неприкосновенность частной собственности. Настигли его уже вблизи града и горько пожалел он, что не вышел на дело с первыми петухами, полуночными…

В подвале ближнего псковского узилища, известного жестокостью в нем, узнал он, изрядно побитый, что за покушение на чужие меха ждет его таковой штраф, что о выплате не могло быть и речи. Однако, аще не выплатит, будет томиться! – хотя бы и до скончания дней своих. Безрадостная перспектива сия отнюдь не вдохновляла Жихоря, а избежать ее – не в силах был.

Тут и подошел к нему некий обывалый сиделец б одном оке, ибо давно уж выбили ему иное, ожидавший сурового наказания за разбой. Выведав же у новичка темницы, кто таков, а Жихорь не преминул упомянуть службу в золотарной артели, молвил он свистящим полушепотом: «Ты-то мне и надобен!».

Оказалось, что нестерпимое зловоние в темнице той, немалой, превысило все пределы и узники начали натурально задыхаться, ставя под угрозу, в случае их досрочной кончины, и вынесение приговора, и его исполнение! Посему начальствующие в узилище распорядились выводить тех, кто еще способен передвигать ноги, а таковых меньшинство было, на оправку – два раза в день и по двое, в некое деревянное сооружение, стоящее во дворе, примыкая к стене узилища – за ней был вольный град.

А выведя жаждущих облегчения, стражники тут же убегали обратно, зажимая носы свои и сдерживая дыхание, забирая облегченных лишь вельми погодя. Сие и подсказало новому знакомцу Жихоря, именем Былята, перспективный способ побега. Было надобно: усердно выполнить подкоп под сооружением тем и стеной, когда один роет, а иной стоит в дозоре.

– Будем проситься на выходы по двое – схоронил я во рту резану, когда брали меня, и есть чем расплатиться со стражниками за услугу. Наскоро свершив неотложное, настанет черед твоего подвига! – ведь обнаружил я в темнице нашей железный прут размером в полтора локтя. Буду на страже, а копать – тебе. Сам я иного не осилю – помру от смрада, а ты – привычен. Не сразу, пусть и за многие дни, а все ж исполнишь ты! – вразумил Былята Жихоря. – А когда преодолеем подкоп, окажемся на свободе и побежим к реке Пскове, что недалече, никто из жителей и не подумает приблизиться к нам, зело смердящим!

И согласился Жихорь с задумкой сей, ибо не оставалось у него выбора…

Настал день, и свершились сии труды! И перетерпев, елико смогли выдержать, умышленно попросились они на пару во второй половине дня, когда стража начинала подремывать в духоте, утрачивая бдительность.

Преодолев подземный лаз, скрытный, едва не задохнувшись в нем, выбрались-таки наружу, добежали до Псковы, нырнули в нее и переплыли. И наспех выжимая одежды свои в прибрежных кустах, наблюдали всплывавшую вверх брюшком рыбью молодь, сомлевшую от запахов их, могучих.

Хватились шустрых облегчавшихся не сразу.

А выбежав из узилища и достигнув той части стены, где с обратной стороны стояло пресловутое сооружение, стражники узнали от четверых отроков, игравших в «бабки», что двое вельми зловонных, появившись, будто из-под земли, устремились по направлению к реке. Однако, когда примчались к ней, не оказалось рядом ни лодки, ни плота, ни даже толстого бревна для переправы. Да и беглецов, понимали они, уж и след простыл на том берегу…

Когда слегка восстановили они силы в жилище задушевной подруги Быляты, успевшей указать им, где хранит запасы съестного, а вслед тут же выбежавшей, незнамо куда, и вернувшейся лишь три дня спустя в надежде, что выветрилось, прикинули, чем жить дальше.

Бывалый старшой предложил: разбоем – однако уже лесным, двинувшись подальше на восток, где никто не додумается искать их, а у реки Торопицы знал он заброшенную избу в безлюдье – вместительную и с печкой, вокруг коей лес, обильный непуганой дичью.

И вновь согласился Жихорь, понеже и тут не оставалось у него выбора. Былята безотлагательно привлек в шайку четверых лихих дружков своих, а вызывала их к нему его задушевная подруга.

Оснастились они кистенями да ножами длинными, были и три охотничьих лука с двумя топорами, а дубинами решили обзавестись уже по прибытии на места промысла.

В начале осени отправились, передвигаясь по ночам, к Торопице. Нашли тот дом, поправили его, там и перезимовали, кормясь охотой на птицу и мелкого зверя, равно и подледным ловом. По весне же, когда подсохло, сделали первую вылазку, напав на малый обоз и никого не оставив живыми.

Много еще было таковых обозов, и возрастала их злодейская ватага, и ширилась недобрая слава о ней! А продолжалось сие осьмь лет…

LIX

В полном соответствии с предположением прозорливого Молчана, недолгой случилась пря в благородном обозном собрании.

Поначалу меньшинство, было, взбрыкнуло, вознамерившись назад.

Однако твердое большинство, настырное, изначально непреклонное к разномыслию, и неудержимое в следовании истинным курсом, отвергая любой иной, настояло на своем. И припугнуло, что в случае сепаратного возвращения, оппортунистов и уклонистов прихватят на полдороге лесные убивцы, а невозможно отбиться экипажами трех телег.

Вслед открылись тем два варианта, а иного не было дано. Первый – следуя на торг: «Ох, и худо!». Второй – следуя домой: «И того хуже!»

Что оставалось обозным меньшевикам, поверженным диктатурой большинства и собственным страхом? Токмо стенать в душе, что не предупредил их загодя Молчан, коему нет прощения, и ощущать дрожь при мыслях о грядущих рисках, ибо не рвались они в покойники, даже и с пышной тризной.

«А ежели я промахнулся в своих расчетах, не бывает тех, кто без упрека. Даже и Путята ошибался не единожды!» – мысленно подытожил рассудительный обозный лидер.

Тут вспомнил он последнюю встречу со старшим своим родичем, не всегда искренним, однако неизменно дорогим ему, невзирая на споры их, не редкие, и расхождения во взглядах на средства, потребные для достижения больших целей. И открыл ему тогда старшой, непривычно осунувшийся, чуть сгорбленный и уже в морщинах, избороздивших чело:

– Чую: смертушка моя по пятам идет… Может, и не свидимся боле. Посему скажу, о чем допрежь не стал бы.

Справился ты в Царьграде –не беру в расчет твой загул. А в Тмутаракани, Булгаре, да и в Суваре с Биляром, подлинно был хорош! Доволен тобой. Порадовал! За Киев же – особая похвала: без тебя не скоро бы выявили обороьня в наших рядах!

Однако и повиниться хочу – вдруг сидим напоследок?

Обещал, еже на Булгака ходили, не привлекать тебя дале, отпустив с миром, аще отличишься в бою. Да не сдержался, ведь вдосталь в тебе талантов для нашей службы, и понадобился именно ты.

Сожалею ноне! И права твоя Доброгнева, что на меня косится. Беда, что и иные, кои сменят меня, когда отойду к Стрибогу, положили на тебя взоры.

Ведь не бывает свободного выхода из тайной службы даже и и для тех, кто единственный раз и лишь боком вовлекался в нее. Волчья у нее хватка! – вцепится, уж не выпустит. И елико бы лет и зим не прошло, а единою нежданно подойдет к тебе какой-нибудь мужичок – мухортый и в одежке скромной, коего никогда не различишь в любой толчее, а увидев, забудешь в тот же день, и скажет вполголоса: «Привет тебе от Бушуя. Надобен ты ему… Будь готов!». Ответишь: «Со всем почтением!»