Сходник

Сходник
Влад Ростовцев

Тематическое продолжение «Большой ловитвы». Новые приключения ловчего и нештатного сходника внешнего сыска Земли вятичей Молчана под укоризны «внутреннего гласа», родом из астрала. Украсть пять амфор: курс – на Тмутаракань. Пентеконтарх Варанги. Кто ловчее врет? Как спасли печенежца. Сиротка Аркадий, урожденный Шуй. Сборы запасников спецназа. Секреты «греческого огня». Вербовка монофизита. След личного ворога. Оповещение о былой возлюбленной, активирующее многие перипетии. Борьба разведок и контрразведок. Межклановая конкуренция родственных силовых структур. Интриги, происки, капканы. Хваткие, смекалистые и не обделенные удалью персонажи, грешащие небрежением к праведности и горним помыслам, что не украшает! Суетные аллюзии и реминисценции. Благонамеренные намеки, спорные обиняки. Заведомо дозированные юмор и сатира – строго с оглядкой… Время действия: первая четверть XI века. География: Земля вятичей, Тмутаракань, Киев, Константинополь.

Влад Ростовцев

Сходник

I

Где найдешь, где потеряешь – наперед не угадаешь! Ибо наша жизнь – бесконечная череда обретений и утрат, «американские горки» и рулетка, кою раскручивает твоя собственная судьба. И порой единственное слово, услышанное всуе, многое переменит, становясь первым фрагментом пазла, исподволь выкладываемого свыше. А что предопределено в той головоломке, не скоро станет понятным, а может, и никогда – разве что в посмертных пределах. И не дано провидеть, во благо сие або к горестям…

От наскока банды Жихоря, еже пришлось вернуться в свою весь с покойниками, ранеными, пленным и осьмью разбойничьими лошадьми – прочих из них, разбежавшихся по кущам, не удалось отловить, минуло седмь дней. И на торг отправился все тот же обоз – на сей раз из девяти телег при четырех конных в охране. Ехал он уже обычной дорогой – не лесом, а вдоль правого берега Москвы, ведь заливные луга, бывшие на пути, уже просохли.

Чуть ли не по прибытии все меха Молчана, включавшие шестьнадесять бобровых шкур, единодесять куньих и типовую связку из сорока шкурок векшей, взял, не поскупившись, заезжий купец, промышлявший зело доходной перепродажей мехов за пределами Земли вятичей.

Пополудни второго дня он выгодно сбыл привезенный бобровый пух и половину, считай, бобрового жира для целительных натираний. Вслед встретился с давним знакомцем по охоте на тура и Тмутаракани. А вечером оказался в компании, где вкушал отдохновение от коммерции и некий новгородский купец. Сей, именем Жирослав, прибыл с товаром, закупленным у иноземцев, для реализации с большой выгодой. Привез – в изрядную цену – сукна, полотна, сосуды из стекла и солнечного цвета алатырь с побережья Варяжского моря: в бусах, а порознь, – для оберегов.

Доставил и краски для лучших тканей – за них он запрашивал просто неимоверно! И отказывал даже в малых скидках, приговаривая, что сущая дешевизна сие в сравнении с виденным им в торговых странствиях кармином, не говоря уже о пурпуре; впрочем, все разошлись и они.

Частично не обломилось ему лишь с чужестранными винами, пусть и привез всего четыре бочонка с целью определить, окажется ли на них спрос у вятичей, буде соберется на данный торг в иной раз.

Однако, в прямое отличие от прочих товаров, сумел продать лишь бочонок вельми дорогого мадьярского.

На болгарское и ромейское, а и они предлагались зело недешево, никто и не позарился. Сказался, конечно, явно неумеренный запрос продавца, однако главная причина заключалась в ином.

Заморские вина вообще на котировались у вятичей, с достатком выше среднего, воспринимаясь в их застольях некоей диковиной, и не боле. Ибо в их земле, наряду с Булгарией на Итиле и Полоцким княжеством, добывался бортниками-лесовиками мед, не имевший равных ни на западе, ни на востоке, ни на юге, ни на севере. Из него готовили знаменитое хмельное питие, представлявшее разведенный водой пчелиный мед главного взятка, смешанный с ягодами, фруктами, и анисом, сдобренный вслед хмелем и перекипяченный. Дале в него добавляли хлебную закваску и оставляли бродить не мене, чем на двадесять дней. И назывался он «вареным», либо «сытным» – из сыты.

Легендарный же ставленый мед, доступный лишь немногим, высоко стоявшим на тогдашней социальной лестнице, выдерживался по десять-пятьнадесять лет. А на княжеских пирах у московских князей, начиная с Ивана Калиты, мед подаваемый на столы, имел выдержку в тридесять пять!

Те же из вятичей, кто победнее, пользовали медовуху – бражку из ягод и фруктов с добавкой меда, кореньев, трав и аниса. За неимением же и оной в дело шли березовица, представлявшая перебродивший березовый сок, и слегка опьяняющий квас, именуемый «твореным».

Правду сказать, чуть не ушел к покупателю, именем Буда, преуспевающему владельцу кузни со знатными мастерами, бочонок дорогущей фряжской мальвазии. Да вмешался бдительный волхв, объявивший, что она – суть бесовское зелье, понеже используется в Киевском княжестве, предавшем родовую веру, ради чужестранной, при обряде, именуемом причастие. А вятичи крепко стояли за Стрибога, Перуна, Велеса и Мокошь, презирая киевских, новгородских и псковских, подчинившихся насилию князя Владимира и его присных.

Сезонные торги – дело бойкое и в продажах, и в покупках, и по завершении. А при расслаблении, понятном каждому в Древней Руси, еще и приятное. И со знакомыми встретишься из иных городищ и селищ, и узнаешь самые свежие новости в окрестных городищах и селищах, и сам расскажешь что-то. Да и прихвастнешь чем-либо в доверенном кругу за чаркой-другой-третьей.

Еще и подморгнешь бойкой молодке! А будет продолжение, аль нет, тут уж, как повезет, зане никому не постичь наперед мысленный ход молодок, понеже они и сами не всегда понимают его…

Что таить, иные счастливцы бахвалились дале, красуясь перед прочими, кому не обломилось с любовным счастьем на спринтерской дистанции.

Не таков был Молчан!

Опасаясь, что дойдет до Доброгневы и ведая непредсказуемость ее норова, еже вовсю вспылит та, никогда не заходил он за пределы прозрачных намеков из разряда тех, что не пришьешь к делу. И явно солидарен был с ним отставной бригадир наполеоновской армии Этьен Жерар, высказавший, согласно его аглицкому биографу – небезызвестному Артуру Конан Дойлу: «Благородный человек обязан хранить тайну, хотя вправе дать понять, что мог бы сказать многое».

Третья ночь вне дома предстояла последней пред утренним убытием обратно. Иные из обозных провели две предшествующие ночи прямо в своих повозках, втиснувшись рядом с товаром своим и даже не раздеваясь.

Молчан же, самый заслуженный из них, с громкой славой самого добычливого охотника во всей округе и много повидавшего за ее пределами, предавался сну на открывшемся прошлой осенью постоялом дворе для состоятельных торговых гостей. Посему его и называли в обиходе гостевым домом. На нижнем уровне там трапезничали, а на верхнем отдыхали в отдельных комнатах, когда подходил срок.

Рядом с двором было и охраняемое место для лошадей и повозок с поклажей, однако Молчан не рисковал оставлять там самое ценное.

И хотя строению тому не было еще и года, кровососущая живность вселилась в него уже по-хозяйски. Впрочем, сие не столь уж и напрягало Молчана, перетерпевшего тьму данной нечисти в царьградском подворье, занимавшем целый квартал за городскими стенами близ церкви мученика Маманта.

Оный был славен не токмо муками, а и сотворением чуда дивного неимоверной лепости – отчасти перекликавшегося с подвигом апостола Андрея, воскресившего молитвой своей сначала одного утопленника, а за ним и добавочных тридесять девять, складированных по его просьбе в одном месте, едва их выбросило волной. По истовой же молитве Маманта некий зело добычливый голубь особливой грузоподъемности накормил, влетая в окошко темницы сквозь решетку на ней, помиравших с голода узников – тем же числом 40, что и у Андрея, однако относительно живых, ведь не положены мученикам – нижним чинам в пантеоне святых, чудеса с воскрешением, равные апостольским.

А ночью двери темницы той, ясное дело, отворились сами собой и все насытившиеся вышли на свободу – тем и спаслись от тюремщиков из числа злостных язычников, закосневших в отрицании праведной веры.

Ибо не сомневался Молчан: сразу же по возвращении домой он, перво-наперво, отправится в бревенчатую мыльню – с каменкой и закопченными дочерна стенами и потолком, собственноручно спроворенную им в первый же год супружества с Доброгневой, вслед за переездом в собственную избу-новостройку, и пройдет очищение паром, смертельное для любых придомовых кровососов. А Доброгнева пропарит все его одежды…

И не провидел он, что в начале второй половины четыренадесятого века таковое же мытье в бане по-черному, да и терпимое отношение к кошкам, коих уничтожали в иных пределах за предположительную причастность к ведьмам и колдовству, спасет Русь и ее чистоплотных жителей от пандемии бубонной чумы, переносимой крысами, выкосившей тогда 60 миллионов человек населения Азии и наполовину сократившей Западную Европу, где даже высшая знать нередко пренебрегала не токмо омовениями, а и интимной гигиеной.

Напомним, что небезызвестный Людовик XIV, «Король-Солнце», источал столь интенсивное амбре, что иноземные послы, дружно старались соблюдать на приемах у его высочества максимальное удаление, ведь не было тогда противогазов. А Изабелла Кастильская, вдохновительница установления инквизиции в Испании, принципиально не мылась три года, пока не пала Гранада – последний оплот мавров, и всемерно гордилась этим! Хотя Фердинанд Арагонский, ее венценосный супруг, прохладно отнесся к сему подвигу, активизировав в знак протеста утешения на стороне, и должно осудить оного ветреника за ущербность по части истового патриотизма…

Что до чумы, ее спроворил для Западной Европы татарский князь Джанибек, по чьему приказу осажденную генуэзскую Каффу – нынешнюю Феодосию, а она и называлась так еще при ромеях, забрасывали посредством катапульт чумными трупами в качестве биологического оружия, а генуэзские корабли завезли крыс с зараженнми блохами в Средиземноморье. Вследствие чего и был написан «Декамерон», к коем семь молодых дам и три молодца, укрывшись от чумы в двух милях от Флоренции, десять дней подряд поочередно рассказывали друг другу занимательные фривольные истории, общим числом сто.

Однако Русь, исключая Псков, Новгород и частично Москву, почти не пострадала от той эпидемии. Ведь наши пращуры обожали париться, никогда не экономя на воде для помывки, чем из скаредности и по сей день грешат просвещенные европейцы. А баню по-черному протапливали березовыми дровами, содержащими деготь с углеводородами и фитонцидами, и она насыщалась паром, имевшим выраженный бактерицидный характер…

Труды первого дня на торге Молчан завершил в честной компании.

Назавтра, уже под вечер, уговорил его на трапезу с участием заезжего новгородца владелец постоялого двора, именем Голот. С оным довелось, было, сражаться в одном строю и даже вырезать вострым ножом наконечник стрелы, застрявшей в его предплечье. Гость-де вовсю подвирает, зато слушать его – одно удовольствие, да и стол будет обильным.

Однако допрежь изрядно вылил он колодезной водицы на главу свою, дабы посвежела от употребленного пополудни. Ведь обильно наливал давний знакомец, именовавшийся в Тмутаракани Евпатием, однако не открывший из конспиративной вредности своего нынешнего секретного прозвания.

И прояснившись разумом, Молчан еще раз восстановил в памяти все колоритные детали сей встречи, коя немало открыла ему, а единою и вовсе ошеломила. Оное образное выражение означало в стародавние времена: основательно врезать чем-то тяжелым по чуждой главе, облаченной в шлем-шелом, временно ввергая сию в ступор…

II

Начиналось так. Сбыв к полудню изрядно товара, Молчан оказался пред дилеммой: стоять ли ему до вечера, торгуя оставшийся бобровый жир, либо перенести на завтра. Ведь захотелось чуток передохнуть, фланируя вдоль речного бережка. А вдруг ход его дум нарушил негромкий оклик. Нарушителем оказался мухортый мужичок, коего он намедни наладил прочь.

– Не вовремя ты! Перебил мои размышления о высоком! – покривился Молчан. – Ясно же изложил для твоих начальствующих: не стану сходничать на них. А вновь заявился! Даже на торге не укроешься! Днесь-то зачем?

– Хотел бы повстречаться с тобой Будимир – знакомец твой по Тмутаракани, – уведомил вятича-охотника вятич из Секретной службы, промышлявшей нашего мастера ловитвы.

– Будимир? Единадесять лет не виделись. Есть, что нам вспомнить! Зови!

– Се он тебя зовет. Тут, неподалеку. И стол накрыл, – пояснил посланец.

– Стол без доброго меда – одно позорище! Помнит ли о том Будимир?

– Да меда на пятерых хватит! И снеди полно…

– А вдруг твои начальствующие учинили мне ловушку? С таковых станется! – изобразил сомнение Молчан, а он и точно насторожился. – Войду, а вместо знакомца пятеро поджидают меня, дабы заковать в железа. И незнакомые все! Еще и в меде откажут! – сами выдуют…

– Нет там иных! Будимир токмо, да страж на вратах.

– И все же остерегусь. Эй, Забой, подойди!

Шорник Забой, торговавший неподалеку ременные упряжи, шоры, седла и уздечки, бившийся давеча с лесными разбойниками, являлся удальцом, первейшим в любом кулачном бою, при том, что по числу извилин в черепушке находился на значительном отдалении от любых первых в ином, а и вторых.

И любому, кто не устрашался выступить супротив, сильно везло, аще начинал шорник с разящей шуйцы!