Сходник

Вот к чему приводят опрометчивые инициативы снизу, не санкционированные свыше!

Аще баять правду, никого из начальствующих в астрале не опечалила всерьез судьба коронованной четы. К примеру, у Артура явно поехала крыша! Ибо все последние годы занимался он вместо управления своим королевством лишь организацией бесконечных рыцарских турниров – с прямым убыванием участников, нередко и роковым, и непрерывным изысканием поводов для новых войн, прозываемых на латыни, уже знакомой тогда самым просвещенным из кельтов, «casus belli», отчего все разумные рыцари, не желавшие рисковать своими животами в утеху праздному королю, приняли сторону Мордреда.

Что до Гвиневры, то по вельми извинительной возрастной причине и преждевременного угасания неких циклов уж завершалось ее пребывание в статусе Прекрасной Дамы, а на иное она и не годилась.

Принципиально по-иному обстояло с Ланселотом, бывшим на самом хорошем счету у тех начальствующих и давно уж определенным ими в преемники Артура во главе королевства Логрес.

Сие искажение предначертаний было признано недопустимым наособицу и требовало дисциплинарных кар особливой суровости!

Крепко провинившегося виновника сей череды трагических событий, вследствие коей не осталось даже Круглого стола, пошедшего, сказывают, на дрова в особливо хладную зиму, отстранили от занимаемой должности приказом разгневанного руководства и перевели, в качестве действенной опалы, в режим консервации на последующие пять веков. Одновременно рухнул он в астральной Табели о рангах до мелкого чина внутреннего гласа. И лишь не столь давно приступил, высвобожденный, к должности невидимого консультанта – без права принимать земное обличье, малозаметного доселе, зато перспективного Молчана из славянской глухомани. Се являлось для него условным шансом на реабилитацию и теоретически возможное назначение с повышением – чрез пару столетий, аще случится вакансия…

Хотя ангел-хранитель короля Артура, замаравший себя и бросивший пятно особливой черноты на репутацию всей корпорацию невидимых советников астрального происхождения, внедряемых в черепные коробки их подопечных, якоже чипы, был наказан за свою преступную самоволку куда строже! Ведь привела она к тому, что его подопечный оказался брошенным в час испытаний, уязвимым для оснащенного ядом табельного оружия Мордреда-супостата, и не получил допрежь поединка надлежащих накачки, подпитки и подзарядки направленной эманацией из ближнего космоса.

В личное наказание и для острастки иным, он был навечно отлучен от прежней должности и исключен из Табели о рангах!

А вслед приговорен к бессрочному исполнению ничтожных и зело унизительных для него обязанностей помощника младшего регистратора в подкомитете по пресечению реформ и аналогично ложных новаций с личной ответственностью за уведомление вышестоящих о наиболее прытких и назойливых – с последующим направлением оных на комплексную психологическую коррекцию, начинавшуюся силовым вразумлением…

V

Подготовка к убытию началась еще в начале зимы, еже по первопутку в городище прибыл на двух санях в сопровождении трех конных стражников некий Осьмомысл, видом на пятьдесять с гаком, без видимых изъянов на челе и с тремя перстами на деснице – с вычетом указующего и срединного.

«А Шую повезло на службе куда боле: лишился лишь малого перста на шуйце», – подумалось Молчану на первой конспиративной встрече с оным бывалым оперативником Секретной службы при Высшем совете старейшин Земли вятичей.

Прислан он был Путятой, у коего находился в подчинении, дабы принял Молчана на скрытное попечение. Ибо, в отличие от командировки в Царьград, куда Молчана отправляли курьером для передачи устного сообщения из шестьнадесяти слов, а ничего иного от него и не требовалось, выполнение задания в Тмутаракани требовало основательных умений и особливых навыков.

Приезжий разместился в стоявшем на отшибе доме бобылки Дружины, пособлявшей Секретной службе еще в канун отъезда на охоту за Булгаком, да и позде. Десять лет спустя та, бедовая и шустрая – не смотри, что кривая и скособоченная, все еще оставалась неутомимой труженицей, наделенной от природы мощной энергетикой, а ее рукоделье по-прежнему покупали многие из городищенских. Хотя передвигалась уже с трудом.

На время проживания Осьмомысла, а пробыл сей до весны, Дружину переселили к любезной ее товарке и ровеснице Цветане, бездетной и вдовой.

Обе остались вельми довольными, получив за свое содействие – приварком к совместному столу – осьмину берковца овса, двадесять рыбин, соленых и копченых, да балакирь доброго меда, а раздельно – по отрезу на шитье, в четыре локтя каждый, и новехонькому горшку для варки каш, еще и по резане, оцениваемой в половину серебряного дирхема.

Яснее ясного, что приезд неизвестного мужа о двух груженых санях, да еще в сопровождении охраны, всколыхнул городищенскую общественность, традиционно снижавшую зимой свою социальную активность по зиме!

Ведь даже непременный сбор у старого пепелища бабушек, прабабушек и прапрабабушек, ежедневно перемывавших весной, летом и осенью косточки всем встречным-поперечным, равно и своим соседям, а пуще того греховным соседушкам из молодых – вслед за сиестой по завершении дневной трапезы и до ранних сумерек, становился тогда невозможным из-за снега, заваливавшего места для размещения заслуженных седалищ их.

Да и не в радость пробираться с клюкой чрез сугробы!

Все ж самые настырные из них в неустанной своей любознательности, неподвластной и ветхому возрасту, заковыляли в дом Цветаны – выведывать у Дружины.

Та – по злокозненному сговору с Цветаной, аналогично лживой, уведомляла, что постоялец ее, из-за коего временно съехала к подруге, состоит на доверительной службе у Высшего совета старейшин и послан им для скрытного обследования ближнего и дальнего лесов, дабы определить, каковой из них боле подходит для учреждения заказника, где впредь будет разрешена охота лишь для членов того совета и их родичей, включая ближнее потомство.

А едва ее прыткие ровесницы, давно перешагнувшие пределы пригодности к рождению чад, однако еще не утратившие бойцовских качеств, вознегодовали от сей неправедной привилегии для номенклатуры и мажоров, вознамерившись качать права, лукавая Дружина – уже по личной инициативе, намекала им, что приезжий может и забраковать те леса в докладе наверх, аще поселяне не поскупятся на материальные выражения симпатии к нему.

Выражения же сии надлежит подносить в дом Цветаны – с вручением токмо в руце Дружины, аки приближенного лица, для последующей передачи самому эмиссару старейшин. Оное известие мигом облетело все городище…

Бизнес ушлой Дружины при активном содействии Цветаны уж начинал набирать обороты, когда на корню пресек его Осьмомысл по наводке Молчана. А ему, не придав значения, сболтнула Доброгнева, услышав о сборах в пользу приезжего аудитора ближнего и дальнего лесов от товарки, чья свекровь, радевшая за свободный доступ к местной флоре и фауне, уже снесла по тому адресу подношение брюковкой, полбяной мукичкой, конопляным маслицем, лесными орешками, а и творожком. Кинувшись к очагу коррупции, осознавая, что без принятия срочных мер может запросто организоваться группа кляузников, кои не поленятся дойти с жалобой на поборы до высоких должностных лиц, и тогда вылетит он, безвинный, со службы, не спасут и заслуги в сходничестве, Осьмомысл обнаружил в неотапливаемой клети у Цветаны наличие продуктов и круп, способное прокормить двух пожилых аферисток, прытких, аж до скончания очередной зимы.

Понятно, что не мог он распорядиться о срочном возвращении инициативных даров. Ибо не было тут состава преступления: намек – не приказ, а материальные выражения личных симпатий были сугубо добровольными.

Вдобавок, в случае подобного благородства, он наверняка терял лицо в общественном мнении, ведь не бывает во власти таковых, кто добровольно возвращает мзду! Нечего было и сомневаться в последующем озарении кого-то из поселян: «А служивый-то ненастоящий!» – с неизбежной цепной реакцией массовой переоценки посланца Совета старейшин как фальшивого.

И сия загогулина, понимаешь, поставила бы крест на прохождении Молчаном «Курса молодого сходника» без отрыва от места жительства – в связи со спешным убытием прочь его наставника, оказавшегося на поверку самозванцем. А Дружина, допрежь надежная пособница Секретной службы с немалым стажем, навсегда выбывала из высокого доверия, яко не оправдавшая его…

VI

Едва свернули они с улицы в некий проулок и ускорился мухортый проводник, Молчан подумал, что ему и по сей день неведомо, где в городище оном таится избушка-конспирушка, в существовании коей он никогда не сомневался, ибо сия весь была самой крупной во всей округе, состоя и единственным в ней торгом. И по уму, не сыскать иного подходящего места для скрытного сбора информации у тайных осведомителей!

Памятуя давний рассказ старшего родича о жестком противоборстве внешнего сыска и скрытного, был уверен и в ином: у сих структур Секретной службы Земли вятичей, ревнующих за внимание и расположение к ним Высшего совета старейшин, разные логова в их филиалах на местах. А ведь наверняка есть подобное и у внутреннего сыска!

«Меж тем, куда достойнее субсидировать по линии Совета старейшин строительство жилого сектора для малоимущих», – на ходу рассудил он, впадая в недопустимую социальную ересь.

И взыграла в нем любознательность! Ведь даже покойный Путята – матерый хитрован, не открыл ему той тайны, обычно встречаясь с Молчаном, наезжая к нему, а последний и предпоследний разы – конспиративно принимая в собственной усадьбе, что в граде Корьдно, до коего полтора дня конного хода с ночевкой в пути.

– Не удивлюсь, ежели у сего мухортого спросят секретное слово по прибытии. Невозможны скрытники без тайн, даже и бестолковых! – прикинул наш славный вятич. Меж тем, убыстряясь все боле и боле, завершили они следование по тому проулку, свернув в иной.

– Ишь, петляет, своевольник, мне наперекор! Токмо и выручает, что ноне не жарко, иначе уж запарился бы, – не замедлил зафиксировать Молчан. – Наказывал ведь ему: следовать неспешно и напрямки, он же ведет нас с хитростями и резво. Провижу, что и на месте не обойдется без коварства. Надобно предупредить Забоя!

Однако, едва он дернул того за рукав, дабы пригнулся он, ведь иначе не дотянуться до богатырского уха, а Забой навряд ли уступал ввысь даже неимоверно рослому Берендею из команды, некогда обуздавшей злокозненного Булгака, их резвый поводырь тут же и обернулся, явно отслеживая.

И огорчило Молчана оное свидетельство безусловного недоверия к тем, кто идет следом, присущего всем без исключения сходникам. «Плюгавец, а дело знает! Еще и подслушает! – подумал он с укоризной нижнему чину невидимого фронта. – Придется повременить с оповещением Забоя».

А завернув в третий уже проулок, почти сразу и встали они, уткнувшись в тупик. Прямо по курсу следования предстал вельми протяженный частокол из заостренных поверху тесаных бревен вышиной в два мужских роста. Нечасто встречались подобные конструкции в весях вятичей – токмо у самых зажиточных либо приближенных к Высшему совету старейшин. Молчан наблюдал таковую же пред жилищем Путяты и не сомневался, что с тыльной стороны скреплена она горизонтальными опорными перекладинами.

Подойдя к плотно подогнанным на входе створкам, вожатый приступил колотить по ним десницей, явно преодолевая желание шарахнуть и ногами.

Отозвались не сразу. И Молчан вполголоса успел довести до Забоя двуединую установку. Во-первых, непреложно бдя, никого не подпускать себе за спину, поелику мигом вырубят, врезав по затылку аль почкам. А услышав команду «Бей!», сразу же сбивать оземь, оставляя при том живыми, однако не заморачиваясь числом заваленных: елико ни рухнут, так тому и быть!

Тут и услышали они приближение грузной поступи.

– На березе рыжики! – басовито раздалось с иной стороны ограды.

А на дубе грузди! – последовал незамедлительный ответ.

– Лучше горох спозаранку, чем рябчик за полночь! – провозгласил невидимый бас.

– А еще милей – с молодкой на сеновале! – отстоял посланец от Будимира примат возвышенного над бездуховностью желудочно-кишечного тракта.

Хотя далеко не факт, что мнение анонимного автора сего замысловатого конспиративного отзыва либо цельного авторского коллектива – тоже потаенного, являлось истиной в последней инстанции. Не зря ж и Молчан усомнился!

Ибо многие индивидуумы мужского пола, ущербные по части чувственной романтики, наверняка склонились бы к житейскому выводу польского Станислава Ежи Леца, обозначенному тысячелетие спустя: «В борьбе между сердцем и головой всегда побеждает желудок».

Да и то баять, о схожем глаголет и присказка отечественного происхождения: «Живая душа калачика просит». Заметьте, что вожделеет она свежей выпечки, а отнюдь не пылких объятий…

На том и завершился обмен секретными словами. И заскрипел засов.

Отворявшим оказался крепыш, с виду не моложе Молчана, облаченный в зипун недавнего на пригляд пошива, застегнутый на крючки и надетый поверх красной рубахи. Справными смотрелись и его сапоги. Колпак из доброго сукна был оснащен меховой опушкой.

А на поясе, обязательном для каждого вятича взрослых годов, выглядывала из прикрепленных к тому ножен, обтянутых кожей, массивная деревянная рукоять с удлиненным черенком, столь отполированная от охватов ея, что становилось очевидным: оный боевой нож прошел добротную проверку делом.