Тихая охота

– Нечего дурью маяться: собирай грибы, как все люди, без всяких грибных шашлыков-машлыков.

Лес был сильно замусоренный, заваленный валежником и трухлявым сухостоем, заросшим и темным. Некоторые деревья не хуже лиан были густо оплетены вьюнком с большими фиолетовыми цветами. В застоявшемся воздухе витал едва уловимый запах гнили, похожий на липкий тошнотворно-сладковатый аромат разлагающегося трупа. О белых грибах, таящихся в шелковистой траве под березами; о желтых рыжиках под хвоей молодых елей тут можно было сразу забыть и больше не вспоминать. Заросших душистой малиной умытых солнцем вырубок и нежно-зеленых березняков тут и в помине не было.

– Что тут за грибы водятся?

– Ищи подосиновики, их здесь много. Семьями растут, – объяснила мать. – Дальше, вглубь, встречаются боровики. Если вдоль края идти, – показала рукой вдоль кукурузного поля, – по опушке, то там другой лес. В нем белых груздей полно. Мы туда попозже сходим. Ну, с Богом, – двинулась по лесу.

Я подобрал подходящую палку – раздвигать траву, палые листья и папоротник, чтобы не напороться на ядовитую змею и пошел вслед-правее. Минут за десять встретились только большой мухомор и иссушенная жизнью и жарой жалкая сыроежка. Вокруг вилась мошкара, но репеллент ее пока сдерживал. На разгоряченное лицо липли паутины.

– Вов!!! – раздался истошный крик матери. – Сюда!!!

Я, подумав, что что-то случилось, кинулся на крик, уворачиваясь от веток и перепрыгивая сухие стволы. Подбежал к стоящей столбом матери.

– Что стряслось?

– Смотри, – указала себе под ноги на семейку крепеньких молодых подосиновичков, – какие красивые. Фоткать будешь?

Мысленно чертыхнувшись, я поставил ведро, положил в него нож, на ведро палку, достал из сумочки мобильник, ввел пароль. Сфотографировал грибы с нескольких ракурсов.

– Красавцы какие, – хвалила мать. – Прямо загляденье. Сфотографировал?

– Так точно.

– Срезай.

Нехотя срезав грибы, все-таки не моя добыча, нехорошо как-то получается, подобрал палку и ведро и начал искать вокруг. Вскоре мне попался первый гриб, потом еще и еще. Под пронзительные крики матери радостные, будто давнего знакомого, приветствующей каждый найденный гриб, начал понемногу наполнять и свое ведро.

– Мужики, идите сюда, – не унималась мать. – Тут такие грибы! Как на выставке.

– Что ты орешь? – не выдержал я. – Все грибы распугаешь!

– Не распугаю, не боись.

Возгласы не утихали. Сергей Александрович тихо поругивался и курил душистый самосад. Его улов, как и мой, был гораздо скромнее материнского. Невольно у меня создавалось впечатление, что грибы выползают из заветных укрытий, а то и прямо из земли, привлеченные этими криками. Во всяком случае, пока что мать лидировала, обогнав нас обоих, вместе взятых. Странно, вроде сбор грибов называют «тихой охотой». И вообще, лес создаваемого человеком шума не любит.

И тут она замолкла, словно поперхнувшись. Я в недоумении поднял взгляд от срезаемого гриба. Внезапно обрушившись, тишина давила на уши и мозг, привыкшие к материнскому ликованию. А потом раздался берущий за душу вопль ужаса. Такой, что у вздыбились коротко стриженные волосы на голове. Бросив ведро и палку, я кинулся к ней. Подбегая к визжащей матери, краем глаза зацепил движение сбоку. Потом удар в лицо и потеря сознания.

Очнулся быстро, лежа на земле. Удар оказался не таким уж сильным. Мать стояла на полянке в позе витрувианского человека кисти Леонардо да Винчи: широко расставив ноги и подняв руки горизонтально по бокам, распятая канатами, сплетенными из тонких белесых нитей с утолщениями. Ноги зафиксированы путами, вырастающими прямо из земли; руки – подобными же путами, но переброшенными через толстые ветки деревьев. Напротив, лицом к ней, в такой же позе застыл плененный путами Сергей Александрович. Вокруг них, образуя треугольник, стояли белые ведра из-под шпатлевки. Вокруг полянки, образуя правильную окружность, стояли… Я сморгнул, потом потер глаза, благо меня никакие нити не держали, но картина не изменилась: вокруг стояли гигантские, с земли мне казалось, что не ниже роста Сергея Александровича, мухоморы.

Грибной круг плавно колыхнулся. В стройном ряду возник разрыв. В него скользящей походкой, будто на лыжах, не отрывая стоп от земли, прошел одетый в белые лохмотья с подвязанными листьями и веточками рослый парень лет тридцати пяти в странном широком сомбреро. Грибы-часовые сомкнулись за его спиной. Парень встал посередине между распятыми людьми и посмотрел на меня блеклыми глазками, будто гноем затянутыми чем-то, похожим на грибную мякоть.

– Здравствуй, братик, – губы парня не шевелились. Да и вряд ли они могли шевелиться, заклеенные бледно-зеленоватым мхом. Голос звучал прямо в моей голове. И не просто звучал. Голос сверлил мозг, будто перфоратор субботним утром в руках свихнувшегося на ремонте соседа этажом выше. От него было не укрыться. – Соскучился по мне?

– Сеня? – пролепетал я.

– Кому Сеня, а кому Грибной царь, – голос был холоден, словно вой стаи голодных волков, окруживших под Рождество одинокого спутника на заснеженной дороге.

Только теперь я понял, что на голове Сени не сомбреро, а корона в виде шляпки мухомора. А еще… а еще у него не было рук, словно кто-то просто обрезал брату, если это и правда был мой брат, а не морок, плечи, придав телу сходство с ножкой мухомора. И стоп у него не было, вместо стоп белело что-то вроде клубневидно-утолщенного основания, как у окружающих нас грибов.

– Что здесь происходит?! – закричал я.

– Воссоединение семьи, хи-хи-хи, – голос в голове мерзко захихикал, – возвращение блудной матери и брата. И заодно, суд над убийцами бессловесных братьев наших меньших, хи-хи-хи.

Напряжение проникало в каждую пору кожи, казалось, сгустившийся воздух жалит тысячами иголок. Я ущипнул себя, надеясь развеять кошмар, но кошмар, не взирая на боль в бедре, не желал развеиваться.

– Это не сон, – подтвердил голос, – совсем не сон. Тебе выпала честь стать орудием мести грибных богов. Встань и иди!

Тело перестало мне подчиняться: само собой встало, подошло к привязанным людям. Взяло из моего ведра мой нож, подошло к матери и начало медленно резать: сначала одежду; потом, когда одежда клоками свалилась к ногам матери, кожу, так же неспешно, нарезая ее лоскутами. В лишенные кожи кровавые оголенные участки тела тут же проникали тонкие нити грибницы из канатов, просачиваясь внутрь, укореняясь и разветвляясь. Вылезшие из орбит глаза матери истошно кричали о дикой боли, но сама она была безмолвна и неподвижна.

– Зрелище жалкое и печальное, – прокомментировал голос.

Когда мать оказалась вся с ног до головы покрыта шевелящимися белесо-кровавыми волосками, мое тело перешло к полностью поседевшему Сергею Александровичу, видевшему все, что я проделал с матерью и понимавшему, что ждет его самого, и принялось свежевать его. Казалось, время застыло, но всему приходит конец. Отойдя от облупленного несчастного мужчины, мое тело встало на колени перед Грибным царем.

– Боги даруют тебе жизнь, – величаво рокотал голос. – Иди, лес выведет тебя к дороге. Уезжай отсюда и помни о великодушии тех, кто создал вас, голые обезьяны!

Ко мне внезапно вернулся голос.

– Что будет с ними?

– Они станут частью великой Грибницы и будут ежегодно возрождаться в грибных телах, пока плоть их не будет съедена другими убийцами грибов. Незримые нити Великой Грибницы тянутся повсюду, все сущее пронизано ими, все подвластно ей. А ты уходи, твое время еще не пришло.