Сагарис. Путь к трону

Сагарис решила обратиться к старой колдунье от отчаяния. Она точно знала, что Фарна чужих тайн никому не выдает, но пещера Привидений, где жила бабка Пасу, вызывала страх. Бедное сердечко девушки трепетало, как у загнанной охотницами лани, когда она взбиралась по крутой тропе к ее жилищу. Тропа шла над обрывами и была изрядно протоптана. Фарна явно не страдала отсутствием внимания со стороны воительниц.

– Пришла… – буркнула старуха, мельком глянув на Сагарис. – Давно пора…

Лик Фарны был ужасен. Седые всклоченные волосы ниспадали патлами на ее изрядно поношенное рубище в многочисленных заплатах, на темном морщинистом лице выделялся огромный нос, похожий на орлиный клюв, заскорузлые руки с неестественно длинными пальцами все время находились в движении, будто колдунья ощупывала нечто невидимое, стоявшее перед ней, а в черных бездонных глазах, удивительно живых для весьма преклонного возраста Фарны, горели хищные красные огоньки – словно у рассвирепевшей волчицы.

Слова колдуньи смутили девушку. Она ничего не ответила, лишь покаянно опустила голову и положила к ногам Фарны узелок с харчами – плату за предстоящее избавление от плода. Но и это еще было не все. Сунув руку в свою вместительную сумку, Сагарис достала оттуда превосходно выделанное барсучье одеяло. От Пасу она знала, что при всех своих знахарских способностях Фарна не могла вылечить себя от болей в суставах, которые мучили ее в холодное время года. А что может быть лучше в таких случаях, нежели барсучьи шкуры, обладающие целительными свойствами?

При виде подношения глаза колдуньи жадно сверкнули; она схватила одеяло своими цепкими пальцами, долго мяла мех, даже дула на него, чтобы убедиться в отличном качестве подшерстка, и наконец сказала:

– Что ж, угодила ты мне, угодила… Теперь я не только избавлю тебя от плода твоей преступной любви, но и погадаю. Я уже вижу, что твоя судьба ох как не проста, но что скажут боги?

С этими словами она подбросила в костер поленьев (очаг колдуньи находился вне пещеры), затем сходила за котелком и снадобьями и долго варила напиток, который издавал противный запах. Остудив его, Фарна налила темную густую жидкость в каменную чашу с какими-то диковинными изображениями на боках и буркнула:

– Испей… До дна!

Сагарис послушно приложилась к краю чаши и едва не вскрикнула от неожиданной жгучей боли, которая вливалась в желудок вместе с напитком.

– Терпи! – резко приказала колдунья.

Девушка стерпела. Сжав волю в кулак, она выпила весь напиток без остатка – и едва не потеряла сознание. Колдовская жидкость побежала по жилам, как огонь, и опустилась до самого низа. Обильный пот заструился по всему телу, и спустя короткое время Сагарис стала мокрой, будто только что искупалась в горячем источнике, каких немало было в Громовых горах.

Фарна сидела молча и не без некоторой тревоги наблюдала за реакцией девушки. Ее зелье было ядовитым и опасным для жизни, и она готова была в любой момент дать Сагарис противоядие, которое держала наготове в зеленом стеклянном пузырьке.

Но все обошлось. Крепкий организм девушки выдержал мучительное испытание. Старуха облегченно вздохнула и молвила:

– Все у тебя будет хорошо… А теперь иди за мной. Ничего не бойся и ничему не удивляйся.

Ноги у девушки дрожали и подкашивались; однако она мужественно преодолела временную слабость и послушно поплелась вслед за Фарной в пещеру Привидений. Первым, что ей бросилось в глаза, был легкий голубоватый туман под потолком пещеры, который шевелился как живой. А затем она почуяла странный сладковатый запах. Он начал ощущаться только тогда, когда колдунья прошла в глубь своего обиталища и разожгла небольшой очаг. Водрузив на него медный котелок с какой-то жидкостью, она уселась на низенькую скамейку и начала вдыхать пар, который поднимался над котелком.

Какое-то время в пещере царило полное молчание.

Сагарис ощутила полную расслабленность во всем теле и невольно присела на большой камень неподалеку от очага. Скорее всего, это был жертвенник, но девушка об этом даже не задумалась. В ее голове воцарилась совершенная пустота, в которой время от времени потрескивало, будто там началась гроза и засверкали первые молнии.

Но вот Фарна откинулась назад и заговорила каким-то неестественным голосом:

– Вижу… все вижу! Степь… сражение… много мертвых тел. Воронье! Кружит, опускается все ниже и ниже…

Сагарис невольно подняла голову, будто хотела увидеть ворон прямо в пещере, и от неожиданности вздрогнула. Слова старухи начали превращаться в зрительные образы! Они выплывали из тумана, который забурлил, как море во время шторма, какое-то время жили своей жизнью, а затем исчезали, уступая место новым. Потрясенная девушка уже не вслушивалась в монотонную речь колдуньи, время от времени перемежающуюся резкими вскриками; она вглядывалась в живые картинки, пытаясь понять, что они изображают и какое имеют к ней отношение.

Но все было таким незнакомым, таким странным, что у Сагарис начала кружиться голова. Много воинов-мужчин в диковинных доспехах, толпы людей, что-то орущих на незнакомом языке, яростные схватки, в которых и она принимала участие… и кровь, всюду кровь! Много крови.

Сагарис не вынесла неистового напора, который излучали движущиеся картинки, и начала терять сознание. Какое-то время она держалась усилием воли, но затем все стало расплываться перед ее глазами и девушка погрузилась в забытье…

Очнулась она снаружи пещеры. Колдунья настойчиво совала ей чашу с каким-то напитком, и Сагарис невольно сделала несколько глотков. Жидкость была приятна на вкус, и девушка жадно прильнула к чаше, ощущая, как с каждым глотком к ней возвращаются силы.

– Вот и хорошо… – Колдунья изобразила на своем страшном лице улыбку, показав Сагарис свои крупные желтые зубы. – Все видения запомнила?

– Не знаю… – выдавила из себя Сагарис. – Много непонятного…

– Ничего. Со временем ты все поймешь. Не нужно сопротивляться воле Язаты. Она на твоей стороне, однако тебе предстоят тяжелые испытания. Но берегись! – В словах колдуньи прозвучала угроза; по крайней мере, так девушке показалось. – Ты нарушила заветы предков, поэтому жизнь твоя всегда будет висеть на волоске. И знай – отныне твоим лучшим другом будет топор. Никогда не выпускай его из рук! Иначе – беда.

Сагарис невольно вздрогнула, вспомнив предупреждение уродливой старухи, и притронулась к рукояти боевого топора, который висел в петле у пояса. А затем оглянулась и придержала своего резвого коня. Задумавшись, она несколько оторвалась от расмы, которую возглавляла Тавас.

Воительницы возвращались из очередного набега на римское поселение у побережья Меотиды. Сагарис могла быть довольна. Она наконец получила заветный трофей – великолепный панцирь, который сняла с убитого ею декуриона[32 - Декурион – в Древнем Риме командовал в составе легиона отрядом конницы от 10 до 30 всадников.]. Схватка получилась нелегкой, но стрелы воительниц, вонзившиеся в щит старого служаки, превратили его в шкуру дикобраза и не дали ему возможности орудовать своей защитой как должно. Сагарис, налетевшая на декуриона, как вихрь, срубила римлянина своим топором, словно трухлявое деревце.

И теперь она красовалась на своем жеребце, блистая фалерами сраженного легионера. Сагарис не стала снимать с панциря награды декуриона – было недосуг. Разведчики расмы донесли, что в степи появился большой отряд римской конницы, которая находилась неподалеку от поселения, поэтому Тавас решила немедленно возвращаться в походный стан воительниц, расположенный в глубокой балке.

Место для временного лагеря было просто превосходным. По дну балки протекал ручей, в котором поили коней, ее склоны поросли деревьями и густым кустарником, поэтому заметить воительниц, расположившихся на отдых, было невозможно. В огонь они бросали только сухостой, поэтому дым от костра был прозрачен и почти не виден. Но прежде чем разжечь костер, осторожная Тавас выставляла наверху балки охранение, дабы враги не застали расму врасплох.

Конечно, мелкие отряды скифов и сарматов, а также разбойничьи шайки, состоящие из разного сброда, большой опасности для воительниц не представляли. Да они и сами побаивались связываться с амазонками. Молва об их жестоком обращении с пленными мужчинами бежала впереди расмы, поэтому даже самые бесшабашные разбойники объезжали дев-воительниц десятой дорогой. Чего нельзя было сказать о римлянах, которые все дальше и дальше проникали в Дикую степь. Риму край как нужен был хлеб, и манипулы усиленно искали поселения земледельцев, расположенные на пригодных для зерновых полей землях, чтобы обложить их данью. А уж римские легионеры никогда не пасовали перед любыми врагами, сражаясь умело и яростно.

Сагарис прилегла у костра и задумчиво смотрела на пляшущие языки огня. Другие воительницы бурно обсуждали набег и присматривали за кусками мяса, которые пеклись над костром, нанизанные на вертел. День и впрямь выдался везучим. Уже на подходе к балке отряд наткнулся на табун тарпанов, и меткие стрелы уложили на месте двух диких лошадок. Мясо тарпана у воительниц считалось деликатесом, потому как было нежным, сочным и приятно пахло травами.

В этот момент ей почему-то вспомнился рассказ матери о происхождении воительниц. В их жилах текла кровь скифов, сарматов и полудиких горских племен, и поначалу всеми делами в племени заправляли мужчины. Но однажды после очередного похода в Таврику мужскую часть племени поразила неведомая болезнь, они покрылись незаживающими язвами и начали умирать в страшных мучениях. Тогда самая старая и мудрая жрица посоветовала женщинам уйти в Громовые горы с их горячими целебными источниками и благотворным климатом, чтобы избежать страшной участи. Что и было сделано.

Мужчин, которые попытались пойти следом, воительницы безжалостно истребили, а родившихся уже в горах малышей мужского пола отделили, опасаясь дурной наследственности. Прошли годы, мальчики стали взрослыми, но участия в делах племени они уже не принимали, довольствуясь подчиненным положением. Так было решено на общем совете. А иначе и быть не могло – занявшие все важные посты старшие воительницы больше не захотели подчиняться мужчинам. Они немало от них натерпелись и не желали возврата к прошлому…

Фракийская конная спира следила за расмой воительниц уже вторые сутки. Биарта, трибун спиры, которого прозвали Огненный Лис не только потому, что он был медно-рыжим, а потому, что был большим хитрецом, приказал рассыпаться цепью и ни в коем случае не приближаться к амазонкам на расстояние выстрела из лука. Лишь несколько самых зорких и искусных лазутчиков спиры выдвинулись вперед и наблюдали за передвижением воительниц, словно кот за мышиным выводком.

В отличие от остальных воинов-фракийцев, под седлами у которых были превосходные рослые скакуны, потомки знаменитых мидийских коней, отличающихся высокими скоростными качествами, лазутчики передвигались на невысоких скифских лошадках, практически полностью скрывающихся в высокой траве.

Чтобы лошади не выдали себя ржаньем или фырканьем, их морды закутали тряпками, а в сбруе полностью отсутствовали металлические предметы и украшения. Кроме того, лазутчики утыкали свои одежды пучками трав и веточками низкорослого кустарника и даже при ближайшем рассмотрении напоминали холмики, каких много встречалось в Дикой степи. Правда, «холмики» двигались, однако это мог заметить только пристальный востроглазый наблюдатель. Но воительницы, разгоряченные жаркой схваткой с легионерами и удачным набегом на римский лагерь-поселение, утратили присущую им осторожность и бдительность, поэтому слежка за ними не представляла особых затруднений для опытных следопытов спиры.

В какой-то момент амазонки вдруг исчезли из виду, сильно озадачив лазутчиков, которые тут же поторопились с докладом к Биарте. Неужели неуловимые и свирепые воительницы скрылись в преддверии ада, где, по рассказам греков-колонистов, находился их город? Биарта не очень верил этим легендам, хотя до сих пор никто не мог найти поселение амазонок. По всем признакам оно находилось в Громовых горах (так утверждали аорсы, и трибун не видел причины, чтобы не доверять местным жителям), но не в Дикой степи.

Озадаченный Биарта некоторое время размышлял, а затем одним мощным прыжком вдруг вскочил на круп своего жеребца, встал в полный рост и начал принюхиваться. Удивленный Дюрге, декурион лазутчиков, промолчал; трибун не любил непонятливых, задающих глупые вопросы. Тем более Биарта, конечно же, не ожидал, что старый опытный легионер не поймет смысл его действий.

– Дым… – наконец молвил Биарта и довольно ухмыльнулся. – Дым от костра! Ветер дует в нашу сторону… Амазонки в западне! Они скрылись в балке, которую трудно заметить.

Наконец и до Дюрге дошло. Он свирепо осклабился и невольно погладил рукоять своей кривой махайры[33 - Махайра – однолезвийный кривой меч, ориентированный, прежде всего, на рубящие, а не колющие удары. При длине в 70—80 см сохранял удивительную гибкость.]; конные фракийцы не любили короткие римские гладиусы[34 - Гладиус – короткий римский меч (длиной до 60 см). Использовался для боя в строю. Гладиус был предназначен для колющих ударов.], предпочитая им свои, более длинные и тяжелые мечи.

– Ночью вырежем всех этих паскудных баб сонными, – сказал он с уверенностью в голосе.

– Э-э, не так быстро! – Биарта соскочил с коня и встал напротив Дюрге. – Вишь, как размахался… Ночью все кошки серы. К тому же амазонки отличаются большой бдительностью. Уже проверено. Как бы нам самим не угодить в капкан.

– Но выпускать их из балки нельзя!

– Не горячись, – примирительно сказал трибун. – Конечно же, не выпустим. Окружим балку, снимем по-тихому дозорных и обрушимся на амазонок всей своей мощью.

– Когда?

– Утром. Как только начнет светать. Когда сон наиболее крепок. Но предупреди своих подчиненных, чтобы смотрели в оба! Если амазонки заподозрят неладное и ночью выскользнут из ловушки, то клянусь Геросом[35 - Герос – фракийский бог войны и грозы; тождественен древнегреческому Аресу.], я распну твоих лазутчиков на первом попавшемся дереве!

– Мог бы и не предупреждать, Огненный Лис… – буркнул декурион, стегнул своего скифского конька и скрылся в высокой траве, да так быстро и тихо, что отвернувшийся на мгновение Биарта не заметил его исчезновения.

Трибун в восхищении покачал головой. Дюрге был его старым боевым товарищем. Казалось, что Биарта знает декуриона вдоль и поперек, однако умение опытнейшего лазутчика исчезать на ровном месте, на глазах наблюдателя, всегда вызывало в нем удивление и замешательство. Трибун даже иногда думал, что Дюрге спелся с нечистой силой. Иного объяснения способностей декуриона он не находил…

Рассвет проклюнулся какой-то робкий, словно солнце не хотело показываться из-за туч, чтобы не освещать бойню, уготованную фракийцами амазонкам. Ночные стражи воительниц, расположенные по краям балки, с трудом боролись со сном, который к утру начал одолевать даже самых стойких.