Февральский дождь

Общение было тесным, семейным. Когда я учил Женю танцевать вальс, Лора была тут как тут: «И меня поучите». И когда учил дочь плавать… Наблюдая с берега, Вера первая что-то увидела. После этого она стала относиться к Лоре холодно, пыталась повлиять на дочь: не сменить ли ей подружку? Женя не понимала, с чего вдруг Лора перестала нравиться маме. «Она старше тебя и может научить чему-нибудь нехорошему», – сказала Вера. – «У меня своя голова на плечах», – отвечала Женя. И Вера отстала. Но Женя поделилась с подружкой подробностями разговора с мамой. И теперь уже Лора тихо и незаметно невзлюбила Веру.

Вера считала Лору куда большим искушением, чем все женское общежитие. А я даже мысли не допускал, что между мной и этой лолиткой может что-то возникнуть. Есть мужская заповедь: не блуди там, где работаешь и где живешь.

– Папка, как ты считаешь, кто из нас лучше? – спросила Женя.

– Конечно, ты, – сказала Лора.

– Молчи, не тебя спрашивают, – шикнула на нее Женя.

Я посмотрел на дочь. Вылитая мать, но разрез и цвет глаз – мой. Ну в некотором смысле нарцисс я, а какой отец не нарцисс?

– Обе хороши, – я посмотрел Лоре в глаза – Ну что? Уж замуж невтерпеж?

– Алых парусов на моем горизонте все равно не предвидится, Юрий Леонтьевич.

Сказано было с нескрываемой, даже подчеркнутой горечью, но я пропустил мимо ушей.

– Что ж, рад за тебя.

– Нет уж, давайте, как положено, благословите.

Она подставила лоб, гладкий, розовый, прохладный. Я прикоснулся губами и неожиданно почувствовал волнение. Мне показалось, что Лора дрожит. Нет, ничего мне не показалось. У нее скривились губы и мелко-мелко задрожжал подбородок

– Лорик, ты чего? – удивилась Женя.

Она первая заметила, что Лора плачет, только без слез.

Совсем как Арина… Ну и что из этого вышло? Тогда я забыл, что между нами пропасть в двадцать лет. А когда опомнился, было поздно…

Арина появилась в моей жизни по почте. Прислала в редакцию свои размышления о жизни, а потом пришла сама. Нельзя сказать, что красотка, но фигура рюмочкой. Она опьяняла. Хотя была закупоренная, вся в себе. У нее были размышления и взгляды на жизнь очень одинокого взрослого человека. А меня именно глубина всегда завлекает. А красота всегда под сомнением или подозрением.

В то время Вера уже уехала в Москву. Я жил в Павлодаре с Женей. Вера должна была показать себя в работе, скрывая, что у нее есть дочь. Женщин с детьми по лимиту не брали.

Я никогда не обольщал ни одну женщину. И Арины, не добивался, и ее не покорял. Она пришла сама. Держалась настороженно. Как кошка, ловила каждое мое движение. Мне было за тридцать. Я знал, что от недотрог надо держаться подальше. В этом глупость моей жизни. Знаю, что нельзя, и все же вовлекаюсь.

Через год я отвез Женю к Вере. Но прописаться в Москве не мог, вида на жительство еще не было у самой Веры. Полетел в Алма-Ату. Но пробыл там у Стасика всего неделю. После его объявления, что у Полины на меня идиосинкразия, улетел в северный городок нефтяников – Стрежевой. Выбил себе комнатушку без мебели. Софу и стол сделал себе сам, в столярном цеху. Арину не звал – прилетела сама, без телеграммы.

– Неужели родители отпустили? Или сбежала?

– Что ты так волнуешься? – сказала тогда Арина. – Отца у меня, считай, нет, а маму я уговорила.

Отец у нее был, только она его презирала, называла ничтожеством. Ее ненависть меня удивляла и даже пугала. Отец жил в семье, а не где-нибудь на стороне. Образованный человек, декан факультета. Правда, здорово квасил и в подпитии куражился над женой и дочерью.

Когда Арина впервые оказалась в моей квартире, ее внимание привлекла большая фотография Жени. Теперь эта фотография висела у меня в общаге.

– Как же ты ее любишь! – вырвалось у Арины.

В ее голосе слышалась зависть и ревность.

– Тебя все еще тянет к ней?

– Чем дальше, тем больше, – сказал я.

Я мог бы сказать иначе. Чем чаще Арина возмущалась поведением отца, тем чаще я думал, как же может возненавидеть меня Женя.

Арина тогда подошла ко мне вплотную:

– А как же я?

У нее вот так же, как сейчас у Лоры, дрожал подбородок и кривились губы. Она плакала без слез. Это должно было растрогать меня. Но я почувствовал раздражение. Никто не мог занять в моем сердце место дочери. Никто. И Арина это поняла.

Через два месяца, когда нам обоим стало ясно, что ей лучше вернуться домой, она сказала мне:

– Ты ответишь за меня своей дочерью.

Я не религиозный и не суеверный человек, но мне стало нечем дышать.

– Что ты сказала? – переспросил я, чувствуя, что хочу ударить ее.

Арину мой тон не испугал.

– Ты ответишь за меня своей дочерью, – повторила она.

В жизни столько будничного и неинтересного. В этом хаосе трудно разглядеть что-то стоящее и настоящее, но пока незаметное в своем развитии. Мы обычно заняты сами собой, своим никому не интересным. Но в случае с Лорой я не был совсем уж слепым. Нет, я чего-то не видел и еще больше не мог предвидеть. Но не это главное. Главное – предыдущий опыт, по которому Лора была табу.

Женя подошла, готовая тоже заплакать, обняла подружку.

– А мы правда похожи?

Они действительно смотрелись, как родные сестры. У меня защемило сердце. Я обнял обеих.

Открылась дверь. Вере показалось подозрительным долгое отсутствие девушек. Пришла не зря – застукала мужа в странных объятиях.

– Это еще что такое?

– Любовь, мама, – отозвалась Женя. – Может, не совсем взаимная, но что делать?

Глава 21

Вера ушла на работу. Женя – к Лоре. Наконец, можно было сесть за работу. Но зазвонил телефон.

– Приветик, – сказал знакомый мальчишеский голос. – Не забыл еще? Я в Москве. Как обещалась. Могу показать.

– Что ты хочешь показать?

– Как я московских телок раздеваю. Жду тебя у памятника Пушкину.

Через двадцать минут я был на Пушкинской площади. Даша сидела под фонарем в черной шапочке, надвинутой на глаза. Рядом сидела ее подружка, тоже в черной шапочке. Когда я сел рядом, Даша тут же встала.