Ошибка императора. Война

И дальше пошла целая тирада благодарностей, опять же на своём языке. Казалось, ещё немного, и грек в порыве чувств кинется всех целовать… Но, слава богу, до этого не дошло.

– Послушай, любезный, – нетерпеливо произнёс один из «костей», Пётр Иванович, намереваясь остановить поток любезностей хозяина. Но грек всё понял и тут же метнулся за угол дом. Не прошло и минуты, как он, притащив широкую доску, уложил её поверх лужи.

В общем, с горем пополам пассажиры дилижанса оказались внутри заведения, больше похожего на грязный, запущенный нерадивой хозяйкой сарай. И что удивительно, посередине большой комнаты, по-видимому, гостиной, стоял биллиардный стол с потёртым сукном, на котором лежали два кия и разбросанные по всему столу шары, среди которых стояли два стакана с недопитым чаем, пара опрокинутых стопок и повсюду – хлебные крошки.

На стенах этого переделанного под ночлежку сарая с претензиями на гостиницу висели две-три картины местного живописца. Как про себя отметил пожилой господин, по тому, как хозяин часто, словно невзначай, кидал взгляды на эти нетленные произведения искусства, напрашивалась мысль, что сам грек и писал эти картины.

После долгих хождений по грязным конурам с железными кроватями, почему-то называемыми хозяином нумерами, наконец, «кости» как-то разместились.

Усевшись за столом в той же гостиной, где стоял бильярд, гости заказали на ужин бифштекс из говяжьего филе. Отставной тайный советник пожелал, чтобы сие изысканное блюдо было непременно свежим и приготовленным по всем правилам ресторанного искусства. Грек слегка удивился, но на том же языке, который он считал русским, он не только обещал соответствовать этому смелому гастрономическому порыву чувств, но еще и предложил очень вкусные пирожки, борщ и крымское вино. На что любитель изыска, отказавшись от борща, тут же потребовал принести вина, желательно немного охлаждённого.

Видя нетерпение проголодавшихся гостей, грек заспешил на кухню, нырнув в боковую дверь.

Уже смеркалось, когда на столе появились глиняные тарелки с кусками мяса, посыпанными какой-то травой, глиняный кувшин с портером, лепёшки и пирожки. В отдельном кувшине дамам был подан напиток, как потом оказалось, это был узвар.

Мясо подозрительно попахивало, пирожки оказались татарскими мантами, лепёшки – уж точно не сегодняшней выпечки, жёсткие.

Пригубив из кружки портвейн странного цвета, далёкого от янтарного, видимо, местного розлива, советник поморщился. Однако всё равно содержимое выпил и, крякнув, пробурчал:

– Господи, кислятина-то какая… – затем, поразмыслив, что приближается ночь, другого алкоголя нет и не будет, опять наполнил кружку.

Совсем стемнело, на столе появились керосиновые фонари. Ужин прошёл в молчании, прерываемом редкими недовольными восклицаниями женщин по поводу качества пищи. Кислятина, как неоднократно повторял Пётр Иванович, наливая кружку за кружкой, вскоре закончилась. Лизонька ела мало, как, впрочем, и обе дамы. Они больше пили узвар, кстати, не вызывающий нареканий.

После ужина пассажиры вышли на улицу, сели под кипарисами на длинную скамейку за домом и наслаждались прохладным вечером. Грубоватое лицо тайного советника после выпитого кувшина портера раскраснелось, на губах его заиграла хмельная добродушная улыбка весьма довольного собой человека. Он задремал рядом с внучкой.

Наговорившись вдоволь за время утомительного пути и излив друг другу душу, дамы теперь лениво и неспешно вели меж собой разговор, больше сетуя на превратности войны. Обе направлялись в Симферополь, где в госпитале, который ещё надо было разыскать, лежали их сыновья, тяжело раненные в Севастополе на одном из бастионов.

Лиза, пребывая в мечтах, больше молчала, лишь изредка отвечала на вопросы женщин короткими фразами. За длинную совместную поездку наговорились. Лиза с дедом направлялась к своему отцу в Севастополь, тоже раненому, и, судя по его письму, лежал он в частном доме в центре Севастополя, арендованном под госпиталь. Сам Пирогов оперировал отца. Старый Пётр Иванович поехал с внучкой, чтобы забрать сына домой, в столицу.

Глядя в чёрное с проблесками блестящих искорок небо, Лиза мечтала увидеть падающую звёздочку и успеть загадать желание. Какое?.. Конечно, чтобы отец поскорее поправился. Как назло, небосклон был обездвижен. Тишина! Мысли девушки перенеслись в другое время, радостное и безмятежное.

В июле прошлого года она вместе с маменькой по приглашению папа уже была в Севастополе. Море и горы. Ах, какой город! Особенно его часть, известная как Корабельная слобода, живописно расположенная амфитеатром на горе. А Севастопольская бухта… Нет сомнения, что в целом свете не найти лучше её. Широкая, глубокая, извилистая, с крутыми берегами, с изумрудной водой и окруженная со всех сторон горами, а посередине бухты – корабли, много, много… Прелесть…

Ах, какое незабываемое время!.. Папа водил их на большой парусник, катал на катере вдоль бухты, возил за город в монастырь, где бывал Пушкин, которого она обожала. Вечерами они с маман гуляли по набережной… Там, на набережной, она увидела того красивого застенчивого офицера, которого дед представил ей на балу у великой княгини Елены Павловны в начале прошлого года. А вот как его зовут – забыла. Где он сейчас?.. Что с ним?.. Жив ли?..

Тихий храп деда прервал размышления девушки. Лиза поправила его голову, сползшую ей на плечо, и вздохнула.

Так прошёл вечер. Ночь тоже выдалась спокойной. К счастью пассажиров, следствием ужина были только урчание в животе и изжога.

Рано утром, позавтракав теми же лепёшками и брынзой (кстати, весьма свежими), Пётр Иванович рассчитался с хозяином гостиницы. Цена, названная греком, тайного советника удивила, но спорить он не стал – заплатил. Кучер, сидевший уже на козлах, коленями придерживая кнутовище, связывал растрепавшийся кнут, но, услышав сумму, названную греком, ухмыльнулся, едва не выронив кнутовище.

Стуча копытами по разбитой дороге, отдохнувшие за ночь лошади потянули свою повозку дальше.

Недалеко от Екатерининской улицы Шороховы, опять же по совету пронырливого возницы, в одном из домов сняли две комнаты за смехотворные деньги. По сравнению с соседними разваленными каменными строениями, с чернеющими от пожаров обгорелыми стенами, этот дом был довольно сносным, а главное, на удивление, почти не тронутый бомбёжками. А ещё к нему примыкал небольшой дворик, обнесённый хлипким покосившимся невысоким забором, вдоль которого росли побитые осколками старые раскидистые плодовые деревья, одно из которых – с надломленным стволом.

Поначалу немолодая подслеповатая хозяйка очень удивилась неожиданным постояльцам, пожелавшим остановиться в её скромном, как она считала, жилище и хотела было отказать им, но, узнав о цели прибытия столичных господ, всплакнула и согласилась, назвав цену.

Комнат в доме было четыре: две смежные и две отдельные, в одной из которых ютилась сама хозяйка, а другая, пристроенная к дому со стороны двора, как сказала хозяйка, была уже занята неким офицером.

– Не будет он вам мешать, редко бывает дома, всё на службе, – успокоила она, – очень культурный молодой человек. Да вот уже несколько дней, как в отсутствии. Жив ли касатик?

На том и решили. Возница занёс в дом вещи пассажиров и посетовал на дороговизну сена для лошадей:

– Прибавить надать прогонные, барин. Своими поистратился ужо. Почитай, до четырёх рубчиков серебром пуд сена нынче стоит, и то, поди найди. А мне ж ишо обратно итить.

– Как обратно?.. – с досадой произнёс Шорохов. – Позволь, любезный, а как мы?.. Нам же больного везти…

– Не знаю, барин. Приказ властей: грузиться ранеными… Вы, коль найдёте сына, повозку купите. Оно нынче недёшево, конечно, но рубчиков за девяносто, глядишь, и сторгуете, – мужик почесал свою бородёнку и то ли, чтобы слышал барин, то ли для себя горестно добавил: – А вино?!.. Мыслимо ли, ещё недавно было рупь, теперича девять стоит. Кады так можно жить?

Пётр Иванович вздохнул:

– Однако это ужасно и досадно, – и от безысходности, в знак согласия махнув рукой, достал кошелёк.

Возница с довольным видом слегка стеганул вожжами, и уставшие кони понуро тронулись с места.

– И всюду-то у него знакомые, и всё-то он знает, – пробурчал отставной советник. И вслед ему прокричал: – Смотри, коль что не сложится, с нами – обратно…

Мужик что-то невразумительно прокричал в ответ, и дилижанс скрылся за поворотом.

На следующий день утром, надев парадный мундир, вместе с Лизой Пётр Иванович пешком направился к губернатору или к кому там ещё, способному указать, где находится его сын.

Конец июля. Стояла жара, было душно. Небольшой ветерок разносил по улицам неприятный запах. Ноздри забивал едкий запах карболки, и казалось, он был везде и от него никуда не скроешься. Лиза в широкополой шляпе, в белом платье недовольно морщилась, прикрывая носик платочком.

И Петра Ивановича, и Лизу город поразил. Будучи в Севастополе по казённым делам лет так двадцать назад, тайный советник помнил его цветущим и благоухающим. В центре, на набережных по вечерам звучали оркестры, гуляла праздно одетая публика, среди которых, выделяясь белоснежными мундирами, прохаживались бравые офицеры. Повсюду возвышались стройные кипарисы, цвели катальпы, свежий морской ветерок гулял по прибрежным улицам.

– Неужели это Севастополь?.. – сокрушался старик.

Ещё больше внешний вид города поразил девушку, она представляла его совершенно другим, а тут: разрушенные дома, грязные улицы, вонь от разлагающихся на жаре трупов животных, горожане – хмурые, плохо одетые, куда-то спешащие… И где-то здесь, среди этой разрухи, страдал их раненый сын и отец.

Однако гнетущее впечатление развеял первый же встречный мужик в поддёвке, стоптанных башмаках, с густой нечёсаной бородой. На вопрос Петра Ивановича, как найти дом губернатора, он, глядя на расфуфыренных господ, с широкой добродушной улыбкой на лице тут же показал рукой в сторону Морской улицы[105 - Проспект Нахимова (совр.).], при этом, пригладив свою бороду, добавил:

– Тама живут адмиралы, и Новосильский Фёдор Михайлович, наш губернатор, тож… Поди, помните бриг «Меркурий», господа хорошие. Я служил по молодости на ём в том геройском плавании. А Фёдор Михайлович был тогда ишо лейтенантом на том бриге. А кады турки нагнали нас, так наш лейтенант с пистолетом стоял в пороховом погребе. И взорвал бы, едрён корень, и себя, и корабль, не отстань от нас турки. Геройский охфицер был, чего и говорить. Вот тапереча апосля Пал Степаныча нашего городом и портом командует. Вы, господа, поспешайте. Он долго на месте не сидит. Коль обстрел не начнётси, може и застанете его. Поспешайте.

И, отойдя на несколько шагов, отставной матрос обернулся и крикнул:

– Ужо поберегись, барин, коль опять вражина бомбить начнёт. Безопасных местов у нас боле нету.

Поблагодарив разговорчивого отставного матроса, взяв внучку под локоть, Шорохов заспешил в указанном направлении.

Дом губернатора на Морской улице, даже не спрашивая прохожих, Шороховы нашли быстро. Возле него стояла группа военных, взяв в плотное кольцо адмирала, разговаривающего с женщиной. Этот адмирал, видимо, и был новым губернатором Новосильским. Он терпеливо выслушивал настойчивые требования дамы, теребя в руках фуражку. До Петра Ивановича донеслись его слова: «Сударыня, ну поверьте, – для достоверности губернатор прижал руку к сердцу, – на сей момент никак не можно удовлетворить вашу просьбу. Обозы с медикаментами опять застряли где-то. Потерпите…»

К своему удивлению, Шорохов узнал в этой даме Бакунину Екатерину Михайловну, отца которой, Михаила Михайловича, генерал-майора и бывшего во времена его молодости столичным губернатором, он знал. Однако он умер где-то около двадцати лет назад.

Несмотря на недовольство окружавших губернатора, очевидно, тоже просителей, явно подававших даме знаки нетерпения, Бакунина продолжала шумно выражать собственное недовольство и размахивать перед адмиралом листком бумаги, по всей видимости, с перечнем крайне необходимых медикаментов.

Но вот, растолкав окружавших адмирала людей, ординарец подвёл к Новосильцеву коня, всунув ему в руку уздечку. Просители зашумели, выкрикивая просьбы и протягивая губернатору свои листки с перечнем просьб. Едва не задев ногой ближайшего посетителя, адмирал, как заправский всадник, взлетел в седло.

– Господа, господа, совершенно нет времени, – устало произнёс он. Однако на чей-то выкрик по поводу нехватки леса удивлённо возразил: – Как нет досок и брёвен?.. Намедни завезли же. Идите и получите.