Четвёртая ноосфера

– Смотри, не сгори там. Кстати, куда там наша бедуинка уехала? Вроде тоже в те края?

– Кто её знает? У неё же целый бзик был на скрытности. Эля Новоултарская, женщина-загадка. Смешно даже. Чтоб иметь загадку, нужно хотя бы иметь голову на плечах. Я не права?

– Ну, у неё-то голова на плечах была. В отличие от её сестры.

– Да ну, какая голова?

– Красивая голова.

– Тоже мне раритет. Да ей просто фору дали. Стукнули да подставили щёку. И то зазря. Где она теперь? Глупым везёт, а они всё равно в тупике. А умные, наоборот, на этих ожогах только сильнее становятся.

– Ты прямо потеплела к ней.

– Да нет, – стыдливо смеётся. – Просто завидовать легче на расстоянии. Но я действительно горжусь, что была в одном домене с такой личностью. Говорят, она из этой… Рось, подслушивать нехорошо.

– Турбослав, ты опупел?! – воспламеняется её подруга.

– Всё, всё, всё! Тс-с-с, – поднимаю руки, словно вплющенный в ударную волну её взгляда. – Ухожу, ухожу! А что, у Эли есть сестра?

– Ну всё, я тебя сейчас…

– Какие-то проблемы? – подходит преподаватель. Подходит, как ни странно, к барышням, но съёживаюсь, как ни странно, я.

– Нет, всё в порядке, – говорит та, что красивее… нет! – та, которую не вытерпел даже сын историка. Говорит она так, что ложью за семь метрик воняет, но преподаватель верит ей с полуслова.

Кажется, всё-таки влез я в долги к этим прелестницам.

Препод уходит. Я тоже ухожу. В себя. Буквально втаскиваю своё эго в личный кабинет и прикладываю носом об стенку (так его, неуча!), о привычную стенку, затянутую нескучной трёхмерной обоиной, осточертевшей ещё год назад. Лёгкий истребитель «Варненас» с включёнными маршевыми двигателями. Красиво так, что холодок по коже. Каждый мальчишка мечтал о подобном; да что там, каждый второй заявлял, что имеет такую, а то и круче – например, тяжёлую «Ауслинду». Легко задираться, когда чужой кабинет – потёмки, даже одминам нет доступа. А ещё родители не разрешали: столько мяти на фон для рассудка – губу закатай! Не закатывается. Кто-то канючил, кто-то собирал по частям, кто-то менял у старших или у младших отнимал, а кому-то доставалась щедрая семья, и даже в прихожей висели крутые голограммы. А ведь прихожая – это не хухры-мухры, прихожую видно всему миру, а значит, и требует она исключительно открытый формат, отжирающий тонну мяти. Ничего, прорывались. Помню, Пашок, любитель умных головок, неделю заставлял нас умиляться над портретами творцов «Мелинайи Геле». Я так вообще пару дней бунтовал: пугал детей летучей крепостью «Аргш». Потом дали втык и велели вернуть хозяевам. В общем, дорогое удовольствие – разукрашивать прихожую. В кабинете куда приятнее. Ноосферный симбионт подавляет шумы в нервах, и стены рассудка имеют такой гнетущий чёрный цвет, что их завешивать сам Орден советует. Главное, чтобы не отвлекало. Что-нибудь спокойное, милое, тёмное. Космическое. Тот же «Варненас». Или транспортник «Балтас Лайвас». Он у меня висел где-то справа, вдали от основных мыслей. Теперь на этом месте красуется портрет первого заместителя министра обороны. У неё такие забавные, ярко-розовые соски.

Однако я увлёкся.

Итак, что мы имеем? Двадцать седьмая модификация. Вошли в консоль, прогрузили среду, записали рыбу, настроили…

Сухарик рассыпается, и я толкаю Андрея, придурка, не вовремя запустившего программатор. Или это я запустил?

«…Бедуинка». Я помню. Даже это помню. Хотя её никогда так не звали. Это была её загадка. А загадку не говорят. Загадку молчат. Так принято.

Эля. Так мало звуков и так много воздушного, бестелесного, волнующего. Эля. Эля. Произноси, пока не сотрёшь альвеолы. Не потому ли её так редко звали по имени? Грубый мир недостоин идеальных словоформ. Элюсик, Ляська, Лёля, Ленок, Ленор, даже Ёлка – что поделать, близким подругам только дай посюсюкаться. А неблизких у неё не было. У принцессы только фрейлины, озабоченные женихи и народ – дикий и неотёсанный. Но я всё равно звал её по имени. Потому что мы – не они.

А вообще бедуинов я люблю не за это. Когда пришёл Пессец, экономики пустынь рассыпались как карточные домики, и выжили не оседлые слабаки, а другие, настоящие, «тёмные», которые плевали даже на Разумный Мир, а после падения СРаМа ещё лет двести не впускали в себя ноосферу. Потому что чихать они хотели на спутанный рай, на пастухов-одминов и на стадо узлов, которым дополненное сознание дороже свободы. Сейчас таких нет. С нынешним дефицитом мяти за любой свободной извилиной такая охота, что на Плутоне достанут…

Как бы то ни было, СРаМ не проводил генетических манипуляций. Такие красивые люди могли получиться только от природы.

Так, всё!

На чём мы остановились? Библиотеки! Библиотеки компонентов… невероятно, у Эли есть сестра. Может быть, даже близнец. Да нет, наверно, старшая, закончила школу, вот мы и не виделись. Тем круче! Интересно, как она сейчас выглядит? Как её зовут?

Всё, не могу больше. Вы издеваетесь? Столько времени прошло, почему сегодня? До весны ещё полгода. Даже щекастые лица отличниц не отторгают, не спорят с моими вкусами. Просто проплывают мимо. Память растворяет их как краски, и рисует картину, старую, как половой способ размножения. Спасибо, прядь вашу! Разбудили. Однако, вы от меня так просто не отделаетесь. Всё вы, барышни, знаете. И мне всё расскажете: где сейчас Эля, почему не откликается и какого гыргына мы ничего не знали о её сестре.

– Эй! Славик, ау! Ты оглох?

– Ты чего орёшь? Через гостиную не можешь?

– Да ты не пускаешь. Закрылся ото всех, мечтатель-улыбатель. Какую пакость планируешь?

– Тридцать восьмую. Так что там у тебя?

– Я спрашиваю, ты пойдёшь на Клима Румяна?

– На кого?

– На Клима Румяна. Он прямо сюда, в шарагу приезжает. Придумаешь какой-нибудь сюрприз? Ты же умеешь удивлять.

– Угу. Значит, Клим Румян? Это хорошо.

– Вот! Слышите, щамыки? Обломались?

– Давайте… – продолжаю я, – Давайте пригласим его…

– На лодках покататься?

– Нет. Давайте пригласим его в наш замечательный лес.

– К чему ты клонишь? На пикник пригласить?

– Нет, пикник – это не по чину. Просто Выкван говорит, что там, в лесу, где-то валяется труп Марко де Лукво. Да, Выкван? Это же у него наш кандидат учился на шута?

– Чего?

– Того. Доучиваться надо. Лучше помоги мне с гущей, а то я совсем завяз.

– Какая гуща, ты что, не втыкаешь, кто такой Клим Румян?

– Сам ты не втыкаешь, – встревает новое лицо. – Если собираешься идти на это чучело. Это ж кем надо быть? Ладно бы шутил интересно, так нет, ыттын же вонючий, а не агитация…

– А ты вообще молчи. Это тебе не фонари перекрашивать, это глобальная политика! Румян такие вещи говорит, что его старпёры из Верховных Пальцев боятся.

– Ага, боятся, что он своим бредом всю мять отожрёт. А он отожрёт! И не только у этих гадов, но и у простых людей, а у нас и так с мятью не щащагты.

– Мять, мять, одна мять на уме. Румян хоть не стесняется говорить, что есть ценности…

– Да какие ценности? Да он начитался сказок из слепых времён. А вы прихожие развесили, сами ему мять поставляете, за просто так. Да у него этой мяти уже столько, что пэркыёна емык, мог бы что покруче придумать, чем блеять за сплочение против усатого брата.

– Да валить надо, щамыки! Если Румяна изберут, ты слово Щепь не сможешь даже вспомнить. Только под душем и в туалете при поносе, чтоб на людях не болтал.

– Да при чём тут болтал, не болтал? Это же Румян!

– Да ты послушай, что он вякает. Объединение, сплочение – да он СРаМарь, каких свет не видывал.