Записки несостоявшегося гения

ходили) я, выйдя на перрон, раза два прокричал, нет ли попутчиков до Херсона. Ко мне

подошел старший лейтенант летной службы и сказал, что он херсонец. Познакомились и

решили добираться вместе. А надо было в Знаменке пересаживаться на поезд до

Николаева, а там – машиной до Херсона.

В Знаменке билетов на Николаев не продавали, но мой попутчик старший лейтенант

Бутузов как-то быстро узнал, что на путях стоит специальный вагон до Николаева, но

только для каких-то высоких военно-морских чинов с их семьями. Положение мне

казалось безнадежным. Но Бутузов, вдруг прищурившись, переспросил мою фамилию и

48

сказал: «Пошли в военную комендатуру, войдем оба, но ты остановишься у дверей и

будешь молчать». Объяснять, почему, пока отказался.

Мы оба в военной форме, у обоих на кителях изрядное по тому времени количество

орденов. Бутузов подошел в комендатуре к старшему по званию, помнится, майору и,наклонившись, что-то ему сказал. Тот с некоторым удивлением посмотрел на меня и

попросил показать документы. Я показал. Майор куда-то позвонил, с кем-то поговорил и

затем сказал: «Подождите, пожалуйста, в зале».

Бутузов мне ничего не объясняет, говоря о том, что надо бы потребовать и оркестр

для торжественных проводов.

Минут через 15 – 20 вбегает в зал лейтенант и громко спрашивает: «Кто здесь

капитан Ковалев?». Я отвечаю. И тут же получаю два билета.

Долго допытывался у своего попутчика, что он сказал майору, но он отмалчивался,улыбаясь. И только выпив честно заработанные сто грамм, ответил: «Я ему сказал, что

ты племянник министра путей сообщения». А министром тогда действительно был мой

однофамилец – Ковалев».

Не знаю, почему он стал вдруг изливать мне свою душу: в прошлом у нас были не

безоблачные отношения, достаточно сказать, что на государственных экзаменах я получил

по его предмету, русскому языку, «тройку». И это при том, что все годы учебы он ставил

мне, исключительно, «отлично» и изредка – «хорошо». Три других госэкзамена я сдал на

отлично, а вот эта «тройка» навеки подпортила мое учительское лицо. Причина была

понятна: в конце четвертого курса я отказался переписывать с «четверки» на «пятерку»

государственный диктант. Тогда переписывало человек двадцать, получивших за него

«неудовлетворительно». Мне же, и еще двум другим однокурсницам, ассистентка

предложила переписать работу на «отлично», чтобы не портить статистику: не может, мол, того быть, чтобы на курсе не было ни одного грамотного человека, должен же хоть

кто-то получить пятерку? Конечно, она поступала так по поручению завкафедрой. И я, отказавшись принять столь щедрый дар, невольно поставил его щекотливое положение.

Сказал, что весь смысл такого диктанта в начальном результате, ведь на второй раз я уже

свою ошибку не повторю. Текст, кстати, нужно было писать тот же, потому что эти

работы подлежали бессрочному хранению в институтском архиве. Девочки тоже

отказались. Вот эту мою максималистскую браваду профессор и припомнил мне на

экзамене. Причем, ответил я тогда на все вопросы, дополнительных не было, и когда

объявляли после экзамена оценки, я, твердо рассчитывая на «пять», не поверил своим

ушам. Пошел даже на следующий день к ректору с просьбой пересдать экзамен с

заочниками, у которых "госы" начинались через две недели. Но ректор Богданов стал

меня уговаривать: зачем тебе это надо? Ты что – собираешься в аспирантуру? Какая тебе

тогда разница: тройка – пятерка, – все и так знают, что ты сильный студент. Да и других

преподавателей поставишь в трудное положение: им будет нелегко идти против своего

начальника.

Я сдался. Плюнул на это дело и пошел работать в школу – учитель русского языка

и литературы с «пятеркой» по литературе и … «тройкой» по языку. Но вот, сколько лет

прошло – а так и осталась для меня эта история маленькой, но по-прежнему саднящей

занозой: единственная «тройка» за все годы учебы, и то – на госэкзамене!

Наверное, были и у меня за десятки лет работы в школах свои непростые

отношения с учениками. Но чтобы я когда-нибудь вымещал их оценкой?! Так не уважать