Куртизанка Сонника

Он не встречался с пастушкой после своего возвращения в Сагунт и, увидев ее, ужаснулся перемене, произведенной в ней перенесенным во время осады и горем, помутившим ее рассудок.

Она шла в задумчивости, опустив голову, и в ее растрепанных волосах было воткнуто несколько цветков, с которых при каждом шаге сыпались засохшие лепестки. Через расстегнутую грязную тунику видно было ее тело, все еще, несмотря на свою худобу, сохранившее красоту и свежесть, так пленявшие грека. Грудь развилась, как будто под влиянием горя эти розовые бутоны созрели, глаза, расширенные безумством, как бы заполняли собой все лицо и светились лихорадочным таинственным светом.

Она приближалась медленно, но временами поднимая голову и взглядывая на людей, стоявших в углублениях стены, и наконец, остановившись у каменной лестницы, проговорила умоляющим голосом:

– Эросион! Эросион!

Несмотря на то что за мантлетами врагов замечалось какое-то движение, как будто осаждающие готовились на новый приступ, Актеон сошел со стены, желая поближе взглянуть на девушку.

– Ранто!.. Пастушка, узнаешь ли ты меня?

Он заговорил с ней ласково, взяв ее за руки, но она испугалась и старалась вырваться, но усилие быстро сменилось упадком сил, и, устремив на грека свои огромные глаза, она воскликнула:

– Ты!.. Ты!..

– Ты узнала меня?

– Да, ты – афинянин, мой господин, любовник богачки Сонники… Скажи, где Эросион?

Грек не знал, что сказать, но Ранто продолжала говорить, не ожидая ответа.

– Мне говорили, что он умер; даже и мне кажется, будто я видела, что он лежит у стены; только это неправда: был дурной сон. Умер его отец, стрелок Moпco. И вот с тех пор он убегает от меня, будто хочет один оплакивать смерть отца. Днем он прячется. Я вижу его издали на стене, между сражающимися, а когда приду туда искать его, вижу только чужих мужчин, а Эросиона уж нет. Он верен мне только ночью, тогда он меня отыскивает и приходит ко мне. Только я усядусь у стены и положу голову себе на колени, как он приходит ко мне в темноте, он опять любит меня, у него колчан у пояса и лук за спиной. От него убегают злые собаки, что бродят во тьме и обнюхивают мне лицо, глядя огненными глазами. Он приходит, садится рядом, улыбается, только все молчит. Я говорю, мне отвечает его улыбка, а не рот. Я ищу его плечо, чтобы положить свою голову, а он убегает – будто тьма его проглатывает. Что это такое, добрый грек?… Если увидишь его, попроси его не прятаться, не убегать… Он так… так любит тебя. Сколько раз он рассказывал мне про твою страну!..

Она замолкла на минуту, будто эти слова разбудили в ее памяти все прошлое, полное воспоминаний. Она ухватывалась за них, сопоставляла с большим усилием, что отражалось на ее лице, и медленно вставали в ее памяти картины тех счастливых дней до осады, когда они с Эросионом бродили по полям и находили приют во всех рощах окрестностей Сагунта.

Она улыбалась Актеону, глядя на него ласково, и напоминала ему их встречи: первое знакомство на Змеиной дороге, когда он только что сошел с корабля, бедный и никого не зная в городе. Потом отеческое покровительство, с которым он поздоровался с ними в полях, когда она, взобравшись на вишневое дерево, рвала ягоды, которые потом, смеясь, они вырывали друг у друга губами; и наконец та встреча, когда он застал ее совсем голой, когда она служила моделью молодому скульптору. Помнил ли все это грек? Не забыл ли эти дни мира и счастья?

Все это сохранилось в памяти Актеона. Не изгладилось впечатление, произведенное наготой пастушки, и в этот самый момент его взгляд проникал через прорехи старой туники, с наслаждением художника, останавливаясь на очертаниях тела, хотя и исхудалого, но свежего и молодого, с его длинными ногами и янтарного цвета кожей.

Но, вспомнив все это, Ранто вернулась к своему помешательству. Где Эросион? Видел он его? Он там, наверху, между защитниками? И грек снова удерживал ее за руки, чтобы она не стала подниматься на стену.

Там кричали защитники, пуская стрелы, бросая камни. Осаждающие шли на приступ. Снаряды снизу пролетали, как темные птицы между зубцами, и стена тряслась от глухих ударов, как будто африканцы старались таранами и пиками пробить в ней брешь.

Актеону, бывшему со времени возвращения в Сагунт душой защиты, необходимо было подняться на стену.

– Уйди, Ранто, – поспешно убеждал он ее. – Здесь тебя убьют. Вернись в дом Сонники… Я приведу к тебе Эросиона… Только беги, спрячься… Смотри, как падают стрелы вокруг нас.

Схватив ее, он резким движением стащил ее с лестницы, так что у нее подкосились колени.

Грек поспешно поднялся наверх, не меняясь в лице от смертоносных снарядов, свистевших вокруг его головы. Но не успел он дойти до зубцов, как за его спиной раздался тихий стон, слабый крик, напомнивший Актеону крик лани, раненной на охоте. Обернувшись, он увидел на половине лестницы Ранто, пытавшуюся встать, с грудью, залитой кровью, и торчащей в ней большой стрелой с перьями, еще трепетавшими от быстрого лета.

Девушка последовала за ним на стену, и на лестнице ее настигла вражеская стрела.

– Ранто!.. Бедная!

Грек, охваченный горем, которого сам не мог объяснить себе, горем, взявшим верх над его волей, забыв защиту стены, приступ, все бросился к девушке, тихо склонявшейся к земле, как раненая птичка.

Подняв ее крепкими руками, Актеон снес ее к подножию лестницы. Ранто вздохнула и сделала движение головой, будто стараясь удалить подступающую боль.

Грек поддерживал ее за плечи и звал ласково:

– Ранто!.. Ранто!

В ее глазах, еще больше расширившихся от боли, казалось, сосредоточился весь свет. Взгляд их был теперь человеческий, бессмысленность безумия исчезла, разум как будто вернулся под влиянием боли, как будто в эту последнюю минуту просветления она сразу увидела перед собой все прошлое.

– Ты не умрешь, Ранто, – шептал грек, не отдавая себе отчета в том, что говорил. – Смотри, я вырву у тебя эту стрелу, я отнесу тебя в Форум, чтобы тебя вылечили.

Но девушка грустно покачала головой. Нет, она хочет умереть, хочет соединиться с Эросионом у богов, среди розовых и золотых облаков, где проходит мать Амура в сопровождении тех, которые на земле сильно любили друг друга. Она бродила как тень среди ужасов осажденного города, думая, что Эросион жив, и ища его повсюду, но Эросион умер, она теперь вспомнила, что сама видела его труп. Он умер, зачем же ей жить?

– Живи для меня! – воскликнул Актеон, не помня себя от отчаяния, не видя окружающих, не слыша криков защитников на близкой стене и шагов, раздавшихся за его спиной в ближайшем переулочке. – Ранто, пастушка, послушай меня. Теперь я понимаю, почему желал видеть тебя, почему воспоминание о тебе преследовало меня временами в Риме, когда я думал о Сагунте. Живи и сделайся для Актеона последней весной его существования. Я люблю тебя, Ранто. Ты моя последняя любовь, цветок, распустившийся среди зимы моей ночи. Я люблю тебя, Ранто: люблю с того самого дня, когда увидел тебя обнаженной, как богиня. Живи, и я стану твоим Эросионом.

Девушка, уже побледневшая, с тенью смерти, ложившейся на ее лицо, улыбнулась, шепча:

– Актеон… добрый грек… благодарю, благодарю.

Ее голова лежала на руках Актеона, тяжело клонилась к земле. Афинянин не шевелился, не сводя глаз с тела девушки. Тишина, водворившаяся внезапно на стене, вывела его из тяжелого забытья. Осаждающие прекратили обстрел. Грек поднялся, но несколько раз становился на колени, чтобы поцеловать еще теплый рот пастушки и уже неподвижные, широко раскрывшиеся глаза, в которых, как в тихой воде, отражались яркие лучи заходящего солнца.

Поднявшись, он увидел перед собой Соннику, смотревшую на него холодным, ироническим взглядом.

– Сонника!.. Ты?

– Я пришла сказать тебе, чтобы ты шел на Форум. Посланный из вражеского лагеря подошел к воротам города и хочет говорить со старшинами. Народ собран на Форуме.

Несмотря на всю важность известия, Актеон не двинулся. Холодное обращение Сонники озабочивало его.

– Ты давно здесь?

– Пришла вовремя, чтобы видеть, как ты навеки прощался с моей рабыней.

Он молчал мгновение, но затем, как бы поддаваясь чувству, превышающему его волю, подошел к ней вплотную с блестящими глазами и протянул руки.

– Ты любил ее? Правда? – спросила Сонника с горечью.

– Да, – ответил грек тихо, будто стыдясь своего признания. – Теперь я знаю, что любил ее… но и тебя я тоже люблю.

Они простояли несколько времени, наклоняясь над этим трупом, разъединившим их. Между ними как бы встала холодная стена, навеки разлучив их.

Актеону было стыдно, что он огорчил женщину, так любившую его. Сонника, казалось, вся погрузилась в свое бесконечное разочарование и смотрела холодными глазами неумолимой Немезиды на труп рабыни.

– Уходи отсюда, Актеон, – обратилась она к греку. – Тебя ждут на Форуме. Старшины желают твоего присутствия, чтобы ты был посредником с посланным Ганнибала.

Афинянин сделал несколько шагов, но затем вернулся, нежно прося милосердия к трупу.

– Ее бросят здесь… Скоро наступит ночь, и бродячие собаки… бессовестные люди, отыскивающие трупы…

Он содрогался при мысли, что это человеческое тело, возбуждавшее в нем некогда трепет восторга, будет пожрано зверями.

Сонника ответила ему жестом: он может уйти, она останется здесь.