Искушения. Роман

– Но я не могу так. – Ев заламывала руки, подняв их к подбородку, моля его быть мягче.

– Можешь! – заявил Дэн. – Ты сейчас откроешь дверь, займешься, чем хочешь, поглядывая, но не иди на поводу. Пожалуйста! Дай ей самой разобраться, что не так. Найти пояснение истерике и нам сказать, чтобы мы могли помочь.

– В этом весь ты. – топнула Ев и отвернулась от него.

– Пусть так. Хотя хотелось бы знать, в чем в этом? Но ты, не поругаешься со мной из-за детских капризов. И я не дам ей свесить ножки с твоей шейки, или тебе выйти из себя и побить ее. Возможно, строго, но будет так, как я сказал, и покончим на этом. Я сейчас открою дверь, ты войдешь одна, или мы вдвоем, но не к ней, а по делу. Какому – решай сама! Так, или никак!

– Мужчина! – улыбнулась Ев, услышав, наконец, суть его слова.

– Прекрати меня соблазнять своей улыбкой. Я злой! – отвернулся, не спеша отходить от двери. Ев погладила его по руке, заглядывая в лицо:

– Мне тоже жаль твою работу.

– Да причем тут это! – Дэн уже и забыл о полотне, его больше всего волновало, злило и выводило из себя возникшее непонимание между ними и дочкой. – Хотя да, это была первая…

– Будут лучше. – Ев продолжала его задабривать. – А вот насчет первой, тут ты напрашиваешься на комплимент.

– Ну, все. – он наконец-то обнял ее и поцеловал в макушку. – Главное понять, что ею двигало.

Пока они спорили, Ния успокоилась и уснула. Услышав тишину, Ев заглянула, пошла к себе в комнату за книгой и присела у окна, читая, поглядывала на дочь, пыталась понять причину истерики.

– Дэн! – позвала она его тихо, когда он в очередной раз заглянул к ним. – Может она заболела? Ведь дети по-разному реагируют на боль.

Дэн подошел, положил руку на лобик дочки:

– Нет. Агнуша не больна. Спит спокойно. Просто вредничала. Кстати, все хочу спросить и никак не соберусь: почему Агния?

– Не знаю, красиво. – пожала плечиками Ев и бросила взгляд на малышку.

– А я думал, «Ния» – чтобы не вложить в дочь что-то от себя. Ведь, признайся, была сорванцом?

– Была.

– Значит я прав. Ния – то есть, лучше.

– Философ. Я – ангел! Куда же еще лучше?

– Не спорю. Но как-нибудь, порасспрошу у сестрицы и матушки, более подробно жизнь моего ангела.

– Ой, да ладно тебе. Имя понравилось, вот и назвала. Хочешь сказать, не подходит ей?

– Нашей красавице все подойдет. – Он сморщил лоб, Ев заметила и уставилась на него, ожидая. – Ну, да, ты правильно поняла, был у меня еще один вариант. – Он присел у ее ног, положил руки на колени. – Я поначалу думал, что это в честь, или память, вашей встречи с Гармонией.

– Встреча действительно была памятной и не останется бесследной. – ответила ему Ев. – Но не настолько, чтобы делать собственного ребенка заложницей. Нет, любимый мой муж, в честь сестриц, ГарМонИй, я ее не называла, хотя бы потому, чтобы она выросла личностью цельной, а не утрированной.

– Даже так. – улыбнулся Дэн, открыл рот, но рука жены легла на его губы:

– Ты лучше скажи, как собираешься узнать у четырехлетнего ребенка, что ею двигало.

– Пусть поспит, там видно будет. – он поднялся, пошел к двери.

Агния проснулась и оглянулась по сторонам. Губка вздрогнула.

– Что такое? – подошла к ней Ев. – Не наплакалась? Иди ко мне. – дочь забралась на руки и прижалась. – Так-то лучше. Такой день хороший, а ты просидела дома. Может быть, ты вообще хочешь сидеть здесь и ничего не видеть? – девочка молчала. – Пойди к папе, помирись с ним, и пойдете плавать, как кит и дельфинчик.

– Не хочу! – упрямо ответила Агния.

– Что не хочешь? Говорить или плавать.

– Идти!

– Вот тебе раз. – Ев даже засмеялась: – Тогда летай. – поцеловала красненькие, примятые после сна щечки, усадила, гладя спинку: – Давай поговорим. Ты у нас взрослая девочка?

– Да!

– Говорить будем как взрослые?

– Да!

– Объясни, что случилось? – Ния молчала. – Наверное, ты хочешь, чтобы я порезала все твои рисунки и легла плакать. Как тебе такой вариант?

– Нет!

– Что нет? Вот ты, как большой человек, забралась в мастерскую, сделала очень плохо и что? Не стыдно?

– Там был плохой.

– Кто плохой? Ния! Сядь ровно и расскажи все.

– Я не знаю. – девчушка дрожала. – Там был плохой, страшный. Я его прогнала.

– Давай мы договоримся, – вошел к ним Дэн, услышав беседу: – если ты увидишь, что-то плохое или страшное, то скажешь мне. Я же папа. Буду вас защищать. Согласна?

– Да!

– Как здорово! Пойдешь ко мне, мой ежик? – девочка глянула на него из под лобика, протянула руки. Дэн подхватил ее, уточняя: – И куда пойдем?

– Купаться.

– Хорошо. Поплаваем и кушать. А завтра, приедут девочки, тебе будет веселей.

Он бережно держал ее в руках, сбегая по многоступенчатой лестнице. Горячее сопение в шею щекотало, но веселья в его душе не было. В другой день он придумал бы тысячу прозвищ этому дыханию, но не сегодня. Сейчас он думал лишь об одном – что ее напугало? Что она увидела в его картине? А может и не в картине дело? Возможно, она унаследовала дар Ольги или Ев. Видит будущее, и оно ее пугает. Надо просмотреть еще раз то, что осталось от его работы. Там может быть разгадка. Посмотреть! Только ее глазами. Ев! Как же они не вспомнили? За неудержимым, непонятным, долгим плачем дочурки, все вылетело из головы.

****

Жан, той же ночью, лежал, прокручивая прожитый год. Виен, скрутившись калачиком и овладев его рукой, беспокойно спала, выкашливая табак и бурча про себя недовольство. Проанализировав очередной фрагмент, опять отвлекся на жену. Она снова закашлялась, отвернулась к окну и тяжело дышала, но зато отпустила его. Поднялся, посильней открыл окно и задержал взгляд на ее уставшем лице – такой он ее никогда не видел. Даже в болезни она следила за собой, а тут – волосы не чесаны, косметика размазалась, тушь потекла. Усмехнулся, представив ее самооценку поутру, и прилег назад:

«Что же тебя так взвинтило? Утром же будешь убивать себя за содеянное. Будешь, я знаю. Только что тебя толкнуло на такой поступок?» – он еще раз глянул в ее сторону, заложил руки за голову и уставился в потолок: «Появилась шкатулка…. Да, нет! Зачем все спихивать на каменные штуковины? Хотя…. Как там мать говорила – есть проблема, принеси в дом камень, приголубь, подружись, отдай ему проблему и выпусти камушек на волю. Он унесет ее, придаст земле…. Да, именно так она говорила. У нас же что, получается: попадают в дом каменные изваяния, за ними возникает проблема. Является или вскрывается завуалированный волдырь? Надо над этим серьезно поразмыслить!… И все-таки – ларец. Виен его в руках подержала минут десять…. Надо это осмыслить, ой как надо. Придешь в себя – сразу к морю! – приподнялся, взбил подушку. – Я отброшу все дела. Ничего, пусть мальчишки поработают, побегают по филиалам. Им это даже полезно. Девчонки тоже развеются, а за внучками мы присмотрим. Я буду больше времени уделять тебе и наконец, займусь семейными архивами. Перерою все, в двух домах. Не может быть, чтобы ничего не было об этих вещицах! Ольга не думала даже отдавать власть в другие руки, это ясно, как дважды – два. Так, навеяло спонтанно. Хотела проверить, насколько нас хватит. А нас, мама, хватило надолго! И еще столько же продержимся. – он проговаривал это, покручивая родовой перстень, из неизвестного камня – хамелеона, умеющего меня цвет, который в последние годы был «молчалив». Сам не заметил, переключился на односторонний разговор с матерью. – Нет, мы выстоим! Научимся жить без твоей опеки, без твоего руководства. Не хочешь общаться – не надо. Я тоже не хочу! После всего, что ты сделала, после всех этих лет молчания, после того, как ты бросила нас в порыве собственных амбиций. Бесполезная безделица! – глянул он на кольцо: – Сниму тебя сразу, как приедем в имение! – пообещал, в сердцах убрал руку за спину: – И хорошо, что не звонит! Я по-прежнему завожусь, лишь только думая о ней. Это же надо такое вытворить?! Внука она спасала. Так и хочется ей все высказать. Ух!… Вот и рассвет. – Виен пробурчала в ответ на его мысли, перевернулась на другой бок и забрала все простыни. – Хорошо, что тебе не плохо! – сказал он, расправляя постель, почувствовав, что, наконец, и к нему подступает дремота. – Но утро жди тяжелым. – прикрыв глаза, полежал немного, бездумно. И убедившись, что не уснет, пошел на кухню, варить кофе.