Фатальное прикосновение

В завершении рыбной части подали палтуса под нежнейшим соусом из зелёного горошка, яичного желтка и сливочного масла. А также удивительное блюдо из трех разных рыб, которые имели кремообразный вид и лежали в специальных формочках. Рядом полагался кусочек поджаренного хлеба.

После такого пира для мясного в желудках, казалось, не осталось места. Но Герман Игнатьевич подавал блюда в небольшом количестве. Они были легкими и вполне позволяли насладиться следующей серией дегустасьён. Пока слуги меняли посуду – специальные вилки и ножи для рыбы заменялись на те, что предназначены для мяса; бокалы для белых вин сменились на фужеры для красных – графиня Сиверс спросила Радецкую:

– Душа моя, а вы не пытались опубликовать кулинарную книгу или выпустить журнал с рецептами? Герман Игнатьевич, мне кажется, является неистощимым источником различных изысков!

– Ох, как вы угадали, дорогая Генриетта! – воскликнула Ольга Михайловна. – Представь, Герман, Генриетта угадала мои планы!

– Ждем подробности! Рассказывайте, пожалуйста! – настойчиво попросили гости.

– Пока, господа, и рассказывать толком нечего. Когда получится воплотить, обязательно вам первым доложу. Пишу и книгу по рецептам мужа, и вместе с редактором «Освобожденной Галатеи» готовим журнал на всякие кулинарные темы. Но дело это непростое. Скоро не ждите.

Уютная атмосфера особняка Радецких заставила бы всех окончательно забыть о приключившихся волнениях, но дворецкому пришлось нарушить установившееся благостное настроение. Не успели начать подавать мясное, как он вошел в столовую и вручил Герману Игнатьевичу две записки. После прочтения лицо Германа омрачилось.

– Плохие новости, господа, – сказал он. – Пишет врач, Алексей Фомич, которого я просил прибыть к Петру Васильевичу Курекину. – К сожалению нашему доблестному следователю становится всё хуже. На коже появились волдыри…

– Герман Игнатьевич! – с придыханием произнесла графиня, резко побледнев. – Увольте от подробностей!

– Мы можем удалиться в гостиную, – предложил Сиверс, – дабы не тревожить наших дам.

– Я бы пошла с вами, – заявила Ольга Михайловна. – Я не склонна к обморокам.

– Душа моя, останься с Генриеттой, – попросил Герман. – Ей что-то совсем дурно. Может соли велеть принести? Я тебе потом всё расскажу в подробностях.

Радецкой пришлось согласиться и отпустить мужчин в гостиную одних. Её подруге действительно стало совсем плохо, и следовало о ней позаботиться.

Слуги опять остались не у дел, привычно выстроившись вдоль стены. Вечер складывался вовсе не так, как полагалось. Погода за окном тоже переменилась к худшему. Ноябрьские ветра задували изо всей силы, стараясь забраться в любые щели. Они гудели и завывали на манер привидений английского замка, навевая печальные мысли. Ольга Михайловна позднюю осень не любила. Она бы с удовольствием уезжала из Москвы в теплые края, но сезон был в разгаре, и отъезд приходилось откладывать до послерождественских времен. Тогда все чуть успокаивались, изредка устраивая под метели январские балы, которые вполне можно пропустить – чай не девушка на выданье.

В гостиной, оставив дам на попечении друг друга, мужчины приготовились слушать Германа Игнатьевича.

– Врач пишет, что пробует применить известные ему средства для лечения кожных заболеваний. Пока улучшения не наблюдается. Очень хвалит Ольгу Михайловну за своевременное предупреждение не трогать глаза и лицо. Иначе, уверен Алексей Фомич, последствия были бы куда плачевнее. Вторая записка пришла от Фёдора. Она куда короче. Дождавшись врача, он поехал в участок, чтобы передать для исследования конверт и отравленное послание. Так как дело касается следователя полиции, на службу вызваны все, кто может помочь в определении состава яда.

Сиверс раскурил трубку. Остальные налили себе напитков, которые на сей раз слуги даже убирать не стали, словно чувствовали, что пригодятся.

– Вот напасть какая! Какой ужин испортили супостаты! – осуждающе сказал Каперс-Чуховской. – И чего хотят, непонятно.

– Народ русский извести, знамо дело, – проворчал Бобрыкин. – Вон, масонскую ложу разогнали и правильно сделали.

– За что ж это вы ратуете, Севастьян Андреевич? – грозно спросил граф Сиверс. – Чтоб и нас разогнать? «Хранители истины» политикой не занимаются, никуда не лезут со своим уставом. Но вот помешали кому-то и сильно!

– Про то и речь. Кому вот только помешали? – не отступал Бобрыкин. – Смуту сеют, наверное, какие-то из членов общества. Не исключено, что так. Сидели бы тихо, не высовывались.

– Господа, не ссорьтесь, – призвал Герман Игнатьевич. – Наша задача объединиться и выступить едино. Попытаться понять, почему нас хотят изничтожить. Вот Севастьяну Андреевичу пришло приглашение в Английский клуб. Нас не звали, а значит он там будет один. И раз хотели его отравить при помощи бумаги, то и там чего-нибудь удумают.

Колоколец у входной двери опять прервал беседу. Все вздрогнули, потому что в тот день сей звук особо ничего хорошего не предвещал. Капли дождя тревожно застучали по оконным стеклам. Чья-то фигура, видимо посыльного, мелькнула в тусклом свете фонарей и скрылась, упрятанная завесой дождя.

Дворецкий, сохраняя равнодушное выражение лица, вручил Радецкому влажный конверт.

– Простите, барин, посыльный не уберег. Там льёт как из ведра. Будто, прости Господи, на небесах прохудилось.

– Ничего страшного. Надеюсь, содержимое разберем. – Радецкий начал аккуратно надрывать конверт.

– Постойте-ка, Герман Игнатьевич, – остановил его Ефим Карлович. – А если и это послание отравлено? – Он внимательно посмотрел на конверт. – Похож на тот, что Севастьяну Андреевичу передавали. Отправитель не указан.

– И как же нам его вскрыть? – Герман вытянул руку с посланием, вертел и так, и эдак. – Сейчас я ножиком поддену, вытряхну на газету. Потом щипцами каминными развернем листок и прочтем. Железо вряд ли подвластно отравлению, да и если что не жалко. Новые купим.

– А пользоваться как ими потом? – встрял ехидно Каперс-Чуховской. – Предлагаю выбросить сразу после использования. Замотать в тряпку и долой!

– Постойте, господа, у нас есть на кухне щипчики для кулинарных целей. Они маленькие, ими сподручнее будет вертеть бумажку. Ваня! – крикнул зычно Герман Игнатьевич, напомнив присутствующим о своей истинной натуре.

Тут же в гостиной появился старший лакей.

– Вань, принеси будь добр, старых газет, мешок какой-нибудь и щипцов с кухни, каких там Марфа не пожалеет. Скажи, безвозвратно хозяин берет.

Надо сказать, в доме распоряжения Радецкого под сомнения никем не ставились, какими бы странными ни казались. Никогда он на слуг не кричал, не наказывал, но его слушались и безмерно уважали, а то и любили.

Вскоре, всё надобное Ваня разложил на столике. Герман Игнатьевич положил на газету конверт, который до сего момента так и держал в вытянутой руке. Взял вилку и нож. Вилкой попридержал конверт, ножом аккуратно его надрезал. Затем, щипцами поднял конверт и, как фокусник на ярмарке, вытряхнул листок бумаги. Никто бы не удивился, если бы выпавшее послание превратилось в кролика, а то и пуще того в шипящую змею. Хозяин дома половчее взял щипчики и, потянув за уголок листка, развернул его.

Гости столпились вокруг столика. Сиверс попыхивал трубкой, Каперс-Чуховской дожевывал ветчинный рулетик, Бобрыкин сделал большой глоток коньяку. Все уставились на выведенные чернилами слова. Начиналось послание знакомо: derniere rendez-vous…

[1] derniere rendez-vous – последняя встреча

Глава 4

Далее оно продолжалось теми же фразами, что и отравленное:

«Имеем честь пригласить вас на английский праздник “Ночь Гая Фокса”. Для означенного холидея будет составлено специальное меню, готовятся фейерверки. В клубе будет создана атмосфера настоящего английского замка, в котором водятся привидения. Состоится сие действо в Английском клубе в следующую пятницу, тринадцатого ноября сего года».

– Супостаты! – припечатал Каперс-Чуховской. – Давай, Герман Игнатьевич, уничтожай письмо! И пусть горит оно в аду!

– Не-е-ет, Афанасий Никифорович, – медленно произнес Радецкий, – как бы не так! Это, дорогой мой, улика. Нам надо её упаковать и отправить на дальнейшее исследование Фёдору. Но знак нам с Севастьяном Андреевичем подан ясный: если не травить, то как-то еще изничтожить собираются.

Он подхватил щипцами листок и засунул в холщовый мешок. Затем ту же процедуру проделал с конвертом. Мешок Герман Игнатьевич накрепко затянул шнурком и позвал Ваню.

– Прости, друг, – обратился он к старшему лакею, – но придется тебе найти кого-нибудь на ночь глядя и отправить в участок, а там отдать помощнику следователя Фёдору Самоварову вместе с моей запиской. Да строго-настрого вели просить сначала записку читать. Господа, а вы покуда угощайтесь. Я сбегаю в кабинет, напишу записочку.

– Как дела, Герман? – в этот момент в комнату вошла Ольга Михайловна. – Слышим шум, да не знаем, что думать.

– Второе письмо пришло. Отравлено или нет сказать не можем. Но наученные горьким опытом положили его в мешок. Отправляем помощнику следователя. Пусть там разбираются. Ох, господа, у нас же там мясо! Душа моя, – снова обратился он к жене, – распорядись, пожалуйста, подавать.

Мясные блюда Герман в итоге оставил без своих традиционных комментариев. Впрочем, гости не возражали – на нервной почве аппетит не пропал и, обсуждая произошедшее, они активно поедали приготовленное на хозяйской кухне, которой позавидовали бы лучшие рестораны не только Москвы, но и, пожалуй, всей Европы.

Разошлись далеко за полночь. Уставшие хозяева сели в гостиной у камина, выпить коньяку и перекинуться парой слов перед сном.

– Значит, тебя дорогой Герман Игнатьевич, тоже в Английский клуб зовут? – спросила Ольга. – Стоит ли идти в такой ситуации? Даже если твоё приглашение окажется неотравленным, все равно опасно. А уж Бобрыкину и подавно не надо посещать подобное суаре. Хотя, признаюсь честно, было бы весьма любопытно посмотреть, что там за праздник будет.

– Оленька, мы решили идти. Во-первых, предупрежден – значит вооружен. Мы собираемся соблюдать предельную бдительность. Во-вторых… а скорее это даже во-первых, завтра я поеду в клуб к своему знакомому порасспросить подробности. Если рассылка приглашений имела место, не только ж нас пригласили. Следует проверить и остальные письма на предмет яда. Переговорю я не только с шеф-поваром, но и с организаторами сего действа.

– Мне так жаль, что туда нельзя дамам! – Ольга Михайловна ударила кулачком по подлокотнику кресла. – Что за дикие нравы не пускать женщин? Двадцатый век на носу, а тут варварство сплошное!