Белуха. Выпуск №6

Витя лишь простодушно улыбнулся.

– Стыдно вам, товарищ лейтенант, в бабушкины сказки верить. Грошенко у нас всегда знает, что лучше для народа. А мы, исполнительная власть, должны, так сказать, приводить…

– Ага, как обратит, будешь, исполнительная власть, по лесу жёлуди из грязи пятаком вышкрябать…

Тут уж оба прыснули и больше к этому разговору не возвращались. Аллея кончилась домиком из белого кирпича. Огромная дубовая дверь висела на кованых петлях. Чувствовалось, что строению много лет, но выглядело оно опрятно и ухоженно. Витя пошёл вперёд; продирая глаза, следом сорвался инспектор, и не торопясь, последним двинулся лейтенант. Постучали несколько раз. На третий к ним вышла старуха в узорчатом платке, в длинной чёрной юбке в заплатках и с босыми ногами.

– Вот уж странно, да, – подумал Витя—пристав, – у нас в деревнях старики валенок и летом не снимают, а эта… – и приветливо сказал: – Здравствуйте, Варвара Богдановна!

– Все Кручихой зовут, и вы зовите також.

Из-за плеча Вити высунулся потерявшийся, было, в своей папке инспектор:

– А документ у вас какой-либо имеется, подтверждающий, так сказать, личность?..

– Докумен? – удивилась Кручиха. – Сейчас поищу.

Старуха скрылась в темноте своего жилища, а молодая исполнительная власть не решалась зайти. Через несколько минут Кручиха, на ходу открывая слипшуюся жестяную банку, протянула им древнюю бумагу с неизвестными, едва различимыми печатями. То ли дореволюционными, то ли времён революции. Приехавшие смутились. Опять очнулся инспектор:

– А как же вы, можно так выразиться, не работаете? Как же вы, понимаете, питаетесь?

– Так куда ж мине? – обомлела старуха. – Лет-то скока, знаешь? Я на пенсии уж пребываю.

– Кстати, сколько вам лет? – раскручивал отоспавшийся в машине. – У нас нигде не указано… и тут… – задумчиво посмотрел на документ Кручихи инспектор. – Пенсия на вас приходит в собес. Так вы её не получаете. На что вы, позвольте спросить, живёте?

– Мине с Хортицы—рыбы сойти стало невмоготу, ножки уже не ходють. А, что люди принесуть, тем и живу. Хату мне чинють. Огород подсобляють. Лет же мине, столько и не надобно, пора и честь знать, да всё нетути вершка.

Хоть никто из младшего состава и не понял толком слов Кручихи, инспектор снова встрепенулся и затараторил:

– Ах, ну ясно, ясно. Так за что, разрешите поинтересоваться, за какие такие духовные или материальные блага, вас кормят советские граждане?..

– А это уж не твоя, сыночек забота, я ничого ни с кого не требую, не прошу, не выманиваю. Уходите отсель, прошу очень…

Старуха закрыла дверь, а когда троица повернулась уходить, Кручиха в дверную щель добавила:

– Вы своей Соломонихе передайте, чоб более ко мне не подсылала. Я и сама скоро отправляться буду. Чо меня судить?..

…

Часто верный пристав и Сергей Ливнянский пытались отговорить Веру Ивановну Грошенко судить старуху.

– Ну, что она тебе сделала? – напирал Сергей. – Смирись, народ у нас тёмный, всегда будет к бабкам ходить. А Кручиха и правда, как сказывают, целительница от Бога.

– Вер Иванна! Вы ж судья. Вам и нельзя пристрастной быть и делами такими заниматься. Если кто узнает…

– Вы мне оба лапшу не вешайте! Преданья старины глубокой вам уже все глаза застили. Сами, небось, к ней ходили?!

И оба мужчины дружно мотали головами и возмущались.

Несколько месяцев минуло, и в здании горсовета появилась Кручиха, смурно ковыляя по блестящим коридорам. Её привезли всё те же пристав Витя и инспектор. В небольшом зале сидела Вера Ивановна и ещё несколько чинов, но говорила лишь судья.

– Варвара Богдановна Облацкая?

– Да, – Кручиха была мрачнее тучи.

– Скажите, правда, что Вы принимаете у себя людей и якобы лечите их при помощи магии, за это требуя материальные блага?

– Чо вы такое говорите?.. Да как это…

– Ввести свидетеля! – отрезала судья.

Витька пристав шмыгнул из импровизированного суда и возвратился с тем самым пьяницей в руках, который полгода назад упал с плотины. Тот испуганно озирался и, подрагивая, встал перед Верой Ивановной.

– Вы помните, Николай Алексеевич, что у Вас уже есть условный срок? Вы готовы отвечать правду перед лицом Партии и Закона?

– Д—да…

– Вы посещали Варвару Богдановну Облацкую?

– Хто? Ни. Ни було такого. Хто цэ?

– Вот эту женщину!

Тут Колька—алкаш поворотил голову, да так и обмер.

– К… Кр… Кру… Та вы шо? Цэ ж…! Жить надойило?! Йий же… Уточка Божья… Ни—ни—ни! Оту женщину впервые бачу. Ныколы ны бачив. А хто цэ?… Ни—ни—ни… Вы, товарищ судья, если садить меня решили, вы садите, садите! А эту женщину никогда я в своей жизни в глаза не видел! – и бедный Колька смиренно протянул руки вперёд, как для наручников.

…

Стояла буйная и ранняя украинская весна. Повсюду цвела черешня и переливался первый яблоневый лист. Деревья распускали накрепшие за зиму почки, и пахло возрождением и суетой…

По срочному звонку Сергей Ливнянский прибыл в больницу к главврачу Гличенко. Они пожали друг другу руки, и главврач подвёл механизатора к занавешенной операционной.

– Ехал, пьяный вдрызг! Под переезд, уже шлагбаум закрыли, адреналину захотел! Поездом раскатало… в фарш. Размололо всего – живого места нет. Вот уж говорят, не повезло, что жив остался…

– А я что могу сделать? – не понял Сергей.

– Это Грошенко сын.

Вера Ивановна на протяжении всей шестичасовой операции сидела под дверями палаты. Вышел Гличенко. Судья собрала все остатки себя в кулак и спросила:

– Будет сын жить?..

– Будет, – вздохнул Гличенко.

– Правду! – сдерживая слёзы, рычала Вера Ивановна. – Правду говори! Гличенко! Умоляю, скажи! Будет сын жить?

Гличенко смерил её взглядом, поджал губы…