Исповедь колдуна. Трилогия. Том 2

– Видишь? – спросил он. – Книга лучше нас знает, а теперь протяни свою руку.

Я послушно выполнил его просьбу и листы Черной Книги начали переворачиваться с такой скоростью, что по комнате ощутимо повеял ветерок. Когда листы были перелистаны, задняя крышка книги поднялась и со стуком захлопнулась. Нам обоим все было ясно.

Я заметил, что Ведунов начал отращивать усы. И невольно удивился, что он решился на такой эксперимент в зимнее время. По прошлому опыту я помнил, как намерзают на усы сосульки от дыхания и как их приходится обдирать во время работы на профиле. Неприятное занятие.

– Ты говорил что-то о демонологии. Что-то о ключе, с помощью которого ты можешь подобраться к управлению энергиями большой мощности. Возможно, к управлению погодой. Ко всему тому, о чем мы с тобой мечтали в тундре. Считай мой подарок эстафетной палочкой, которую я тебе передал… Все!

Внезапно повеселев он улыбнулся и стал с легкой иронией оглядывать обстановку моей комнаты.

– Богато живешь, брат. Только помни, что не это главное.

Ведунов собрался было уходить, но я решительно запротестовал и мы еще долго сидели, разговаривая на самые различные темы, как в былое время мозговых штурмов. Мы разобрали проблему непроницаемости мертвого мозга для полевой структуры человеческого сознания и поняли, почему Черная Книга говорит об этом обстоятельстве, что астральное тело вместе с сознанием покидают человеческое тело в последние мгновения клинической смерти мозга, решительно обрывая пуповину серебряной нити с физическим телом умершего, и что вполне возможно, что в первые часы, пока разложение клеток мозга не достигло определенной стадии, он становится какой-то хитро устроенной ловушкой для полевой структуры разума, своего рода «насосом», притягивающим к себе сгусток психополя. Попавшее в такую ловушку сознание обычного человека, не обладающего даром определенной мощи, не может выбраться наружу и погибает.

Один я бы наверняка не решил эту проблему. Да я и подступиться к ней не знал с какого конца. Как в старые добрые времена, мы сидели рядышком и наши головы заметно усиливали умственные способности друг друга.

Единственное, о чем мы избегали разговаривать по какому-то молчаливому уговору, это о его семейной жизни со Светланой.

Когда Ведунов собрался уходить, я все-таки не выдержал и спросил его об усах. Он подошел к зеркалу и задумчиво провел правой рукой по десятидневной щетине на верхней губе.

– Придется теперь носить, – неожиданно признался он. – Терпеть. Из-за тебя, друг ситцевый!

– Почему это из-за меня – удивился я.

– А ты на себя в зеркало часто смотришь? Я тут специально захватил с собой.

Юрий пошарил в кармане и извлек несколько фотокарточек. Мне эти снимки были давно знакомы и я мельком оглядел фотокарточки, где юный Ведунов в обнаженном до пояса состоянии колол дрова или задумчиво сидел за столом. Когда-то я сам делал эти снимки.

– Ну и что? – не понимая спросил я.

– Посмотри на себя в зеркало.

Я глянул. Черт возьми! Это было невероятно, но из зеркала смотрел на меня паренек, удивительно похожий на юного Ведунова. Мое подсознание и астральное тело постепенно изменяли физический облик, делали его точной копией молодого Ведунова.

– Понял? – коротко спросил он.

– По…п…понял! – пробормотал я.

– Нужно быть осторожнее. Не хочу, чтобы твои родители уловили наше все увеличивающееся сходство. До встречи, братишка!..

Глава 12

После обеда десятого января отец с Зоей Владимировной стали собираться в Норильск. Решили съездить в гости к своим старым друзьям Мироновым. Кроме того, у отца накопились какие-то дела с норильскими поставщиками, которые нужно было обязательно решить. Они звали меня с собой, но я отказался, узнав, что вернутся они только после завтрашнего обеда.

– Ты же сама говоришь, мама, что вы вернетесь к обеду. – отказался я. – А у меня сегодня последний день каникул. Завтра с утра мне опять топать в школу. Хотелось бы, конечно, посмотреть на Наташку, какой она стала, но пропускать уроки я не хочу.

Собственно из-за Наташки я и не рискнул сопровождать родителей в Норильск. Опять мне нужно было притворяться и делать вид, что мне давно знакома эта подрастающая девица. С меня вполне хватало общения со своими одноклассниками, которое доставляло мне массу хлопот. Стоит только вспомнить Валерку Потапова. Но здесь я, по крайне мере, заставил уважать себя, научил ребят не лезть ко мне без особой нужды. Лишних знакомств с чересчур энергичными подростками я старался избегать по мере возможности. Меня больше устраивало общение со взрослыми. Там я чувствовал себя на своем месте.

Не поехал. Остался дома, наказав отцу купить, если попадется, для меня астрологические таблицы Брюсса. Проводив родителей, я спокойно продолжал заниматься своими делами, а когда подошло время, так же спокойно завалился спать.

Если бы я знал, чем обернется для дорогих мне людей эта поездка.

Это произошло в самом конце последнего пятого урока. Я вдруг почувствовал страшный, охвативший всего меня холод, пронизанный тревогой и болью. Потом я услышал в своем сознании крик матери: «Что это, Игорь? Андрюшенька…мой-о-ой!» Острая, разрывающая сознание боль. Настоящий взрыв боли и внезапно наступившая мертвая тишина.

И тогда я закричал. Закричал дико и отчаянно, потому что понял, что случилось самое страшное в моей жизни. Потому что точно знал теперь горькую истину: моих родителей больше не было в этом мире и я опять остался один.

Я вскочил на ноги, хотя Алена пыталась меня удержать, и бросился к дверям класса. Я бежал по коридору с такой скоростью, что свистело в ушах. На улице ударил в лицо холодный секущий кожу ветер. Снежные космы летали вокруг меня и застилали пеленой снежного тумана дома.

Вероятно, у меня был дикий вид, когда я ворвался в мастерскую и бросился к возившемуся в нашем боксе Вахрушеву.

– Дядя Коля! Скорей! – заорал я. – ГАЗ-шестьдесят шестой с будкой, заводи! Дядя Коля, может быть мы еще успеем?!

– Куда, бешеный?

– С родителями беда, дядя Коля!

Он понял меня мгновенно, и мы бросились в ремонтный бокс, где стоял готовый к сдаче шестьдесят шестой. Я торопливо проверил бензин в баке и, убедившись, что его хватает, открыл ворота бокса. Верхозин вывел машину на улицу и мы помчались, хотя мне почему-то все время казалось, что мы движемся слишком медленно.

Было пасмурно. Низкое серое небо казалось зависло над самой кабиной. Вахрушев ворчал на серость, когда ни с фарами, ни без фар одинаково плохо видно дорогу, я же все время торопил его. Седые космы поземки в слабом свете фар стремительно набрасывались на нашу машину, завывал за кабиной ветер. На поворотах, особенно левых, я чувствовал, как ветер бьет в будку и стремится перевернуть ее.

Уже почти возле железнодорожной станции Алыкель в самом конце правого поворота на противоположной стороне от дороги я увидел то, чего страшился. Наша «Нива» лежала на старой насыпи бывшей узкоколейки, прямо на ее оплывшем откосе, нелепо задрав к серому небу все четыре колеса. Я мысленно проследил ее путь от дороги и понял, что на этом пути она перевернулась несколько раз, прошлась кабиной по валявшемуся в стороне бетонному блоку и на насыпь улеглась уже со сплющенной в лепешку кабиной.

Дядя Коля тоже заметил машину и осторожно затормозил. Я вылетел из кабины и только тогда заметил фигуру какого-то человека, возившегося возле задних колес «Нивы». Его новенькая семерка стояла метрах в тридцати впереди нас.

Я быстро пошел к нему на помощь и только тут сообразил, чем он занят. Этот подонок возился возле «Нивы» совсем не для того, чтобы оказать помощь. Гаечным ключом он отворачивал гайки, чтобы снять с нее колесо сразу с диском. Увидев меня, он присел на мгновение, как приседает и затаивается дикий зверь при виде человека, а потом, обнаружив во мне явную угрозу, прямо на четвереньках бросился прочь от машины. Я тут же забыл о нем.

Не раздумывая ни одного мгновения, я подошел к машине и, зайдя со стороны верха насыпи, каким-то чудовищным усилием мышц поставил «Ниву» сначала на бок, а потом на колеса. Пальцы мои приобрели немыслимую силу, ибо я без малейшего труда выгибал, вытягивал вверх прочную сталь кузова, стараясь освободить из железного плена тела дорогих мне людей, хотя сверхчувственное восприятие не оставляло мне ни малейшей надежды. Я просто не хотел ему верить.

Подбежавший от будки дядя Коля помог мне вытащить наружу изломанные тела с мертвыми окровавленными лицами и рваными смертельными ранами. Проклятая смерть не оставила нетронутыми лица родителей. Она безжалостно изуродовала лица, нанесла многочисленные раны и сорвала кожу. Вся окровавленная одежда была усыпана крошками сталинита от боковых стекол.

Первой я поднял на руки легкое, странно уменьшившееся тело матери и понес его в будку, подал Вахрушеву, успевшему забежать вперед, и вернулся за телом отца.

Вдвоем с дядей Колей мы уложили их рядышком на полу будки и, когда дядя Коля вылез, я зачем-то тщательно закрыл дверную ручку фиксатором. Но тронулись мы не сразу. Вахрушев вновь постучал в дверь будки и зачем-то попросил трос. Потом мы почему-то долго пахали колесами снег, что-то сердито бормотал снаружи дядя Коля. Я сидел на полу будки и для меня уже больше не существовало ничего, кроме двух улегшихся рядом тел. Если бы я поехал с ними, этого бы не произошло. На фоне серой пустоты, окутавшей мой мозг, возникла вдруг первая отчетливая мысль. А за нею пришла вторая: они потому попали в эту катастрофу, что спешили поскорее вернуться ко мне. Я почувствовал себя таким подлецом, такой сволочью, что даже не нашел в себе сил заплакать. Глаза мои были сухими, только страшно болели и я напрасно тер их кулаками. И еще мне не хотелось жить.

Вахрушев помог мне занести тела родителей в квартиру и когда он собрался уходить, я попросил его, чтобы он заказал широкий, сразу на двоих, гроб.

Когда он ушел, я составил вместе два наших больших стола, поставил их в большой комнате и перенес на них тела своих родителей. Я обмыл их, одел во все лучшее, что только было у нас в доме, правильно положил начавшие цепенеть руки. Потом я заживил раны на лицах и сделал их лица чистыми, молодыми и красивыми. Я не хотел, чтобы люди увидели на лицах дорогих мне людей рваные раны, и хотел, чтобы они оба запомнились всем, кто придет проститься, только такими, какими я их видел в последний раз.

После этого я уселся в кресло возле столов и застыл, смотря на лица своих родителей, которые теперь казались мне живыми и только что уснувшими.

Входные двери я нарочно оставил открытыми и в них пошли люди, которые бесшумно входили и выходили. Вахрушев, Дубинцов, Скорозвонов, Серов, Семашко… Они о чем-то пытались со мной разговаривать, но я не понимал о чем они говорят и потому даже не пытался ответить.

Внесли широкий, отделанный бархатом гроб, переложили в него родителей. Люди продолжали входить и выходить, а я все смотрел в лица родителей и в голове словно испорченная пластинка, непрерывно крутилась только одна мысль: они могли бы жить, если бы не спешили скорее попасть сюда, ко мне.

Мелькнула передо мною странно притихшая Алена Ткач, неслышной тенью проскользнула Валентина Буянова, подошел и долго стоял рядом Ведунов… Они могли бы жить, если бы так не спешили попасть в Дудинку, думал я.

Очнулся от своего странного состояния я только один раз, да и то на несколько минут, когда заметил мелькнувшую в коридоре Светлану. Тогда я поднялся, отвел своего двойника в сторону и попросил:

– Убери ее! Не хочу, чтобы ее грязные руки касались здесь чего-либо.