Пуговица Дантеса

Судя по всему, на этот раз Дантес увлёкся по-настоящему. Если же верить его переписке с приёмным отцом, так оно и было. Завоевать сердце красавицы стало вожделенной мечтой француза.

Но для начала следовало войти в ближний круг Пушкиных. Несложная, на первый взгляд, задача имела одно отягчающее обстоятельство, имя которому – муж. Для любовника (пусть даже будущего) супруг обожаемой им женщины – всегда препятствие, своего рода букашка в глазу, а то и шмель на носу. Когда как – многое зависит от везения. В любом случае, самое лучшее – оказаться «другом семьи», которого все знают, любят, доверяют и даже прислушиваются к советам. Оказаться «своим» – для любовника всегда большая удача, потому как совсем рядышком, буквально за спиной муженька-рогоносца, можно вытворять что угодно…

Дантес был везунчиком и начал с того, что без всякой стыдливости (и даже осторожности) стал ухаживать за Натали. Кто знает, возможно, им двигали самые возвышенные чувства (сильное увлечение? любовь?). По крайней мере, так заставляют думать его письма барону Геккерену-старшему: «…Я безумно влюблен! Да, безумно, так как я не знаю, как быть; я тебе ее не назову, потому что письмо может затеряться, но вспомни самое прелестное создание в Петербурге, и ты будешь знать ее имя. Но всего ужаснее в моем положении то, что она тоже любит меня и мы не можем видеться до сих пор, так как муж бешено ревнив…»[23]

Хочется верить, Дантес был охвачен подлинной страстью. Однако следует оговориться: эти строки написаны им в январе 1836 года, когда «даму сердца» наблюдал лишь со стороны – по сути, даже не будучи хорошо с ней знаком. «Это жеманница», – скажет он как-то Соллогубу, намекнув, что подобные женщины «манят, но не дарят». Несомненно одно: Натали Пушкина Дантесу очень нравилась.

И снова бал; и снова – танцы! Главное, понимал француз, заручиться у дамы мазуркой. А уж та способна творить чудеса…

Но было ещё одно. В высшем обществе неизвестному иностранцу не так просто достигнуть определённого положения и тем более какой бы то ни было известности. Лишь женитьба на девице знатного рода или вхождение в определённый круг знакомых (например, масонов) могло существенно облегчить эту задачу. Однако Дантес решил распахнуть двери светского общества иным путём – единственным, на который он был способен. Громкий роман с женой известного поэта, пожалуй, мог сделать его имя более значимым – по крайней мере, среди так называемой «золотой» молодёжи. В любом случае, выбрав цель, отступать было поздно: его ухаживания за Натальей Николаевной уже успели привлечь всеобщее внимание. По городу поползли компрометирующие чету Пушкиных слухи…

Вот что при возвращении с очередного бала в феврале 1836 года писала в дневнике фрейлина императрицы Мари Мердер[13 - Мердер, Мария Карловна (1815–1870), фрейлина императрицы Александры Фёдоровны. Дочь Карла Карловича Мердера (1788–1834), наставника наследника престола Александра Николаевича.]:

«В толпе я заметила д’Антеса, но он меня не видел. Возможно, впрочем, что просто ему было не до того. Мне показалось, что глаза его выражали тревогу, – он искал кого-то взглядом и, внезапно устремившийся к одной из дверей, исчез в соседней зале. Через минуту он появился вновь, но уже под руку с г-жою Пушкиной. До моего слуха долетело:

– Уехать – думаете ли вы об этом – я этому не верю – вы этого не намеревались сделать…

Выражение, с которым произнесены эти слова, не оставляло сомнения насчет правильности наблюдений, сделанных мною ранее, – они безумно влюблены друг в друга! Пробыв на балу не более получаса, мы направились к выходу. Барон танцевал мазурку с г-жою Пушкиной. Как счастливы они казались в эту минуту…» [24]

Однако близкие к семье Пушкиных люди воспринимали ухаживания француза не иначе, как волокитство, с её же стороны – нескрываемое кокетство…

Из воспоминаний Н.М. Смирнова[14 - Смирнов, Николай Михайлович (1808–1870); камер-юнкер, чиновник Министерства иностранных дел. С 1835 по 1837 г. служил при русской миссии в Берлине. Был женат на Смирновой Александре Осиповне (ур. Россет, 1809–1882), фрейлине императрицы Александры Фёдоровны.](дипломата, мужа «черноокой» А.О. Россет) о Дантесе:

«Он страстно влюбился в госпожу Пушкину… Наталья Николаевна, быть может, немного тронутая сим новым обожанием (невзирая на то, что искренне любила своего мужа до такой степени, что даже была очень ревнива) …или из неосторожного кокетства, принимала волокитство Дантеса с удовольствием…»[25]

Так это было взаимное влечение?..

И всё же Наталья Николаевна ответила французу отказом. Мазурка мазуркой, но супружеский долг превыше всего.

Весной 1836 года встречи Дантеса и Пушкиной, по сути, сведены на нет; причём по причине вполне банальной: Натали была беременна. Однако француз времени зря не терял – тот самый случай, закрой дверь – полезет в окна. Заведя знакомство с молодёжью из так называемого карамзинского кружка (Карамзин, Вяземский, Соллогуб и пр.), Дантес стал завсегдатаем и частым гостем близких друзей поэта – там, где чета Пушкиных бывала чаще всего.

Тем не менее вплоть до осени на любовном фронте Дантеса наступило относительное затишье…

* * *

Князь П.А. Вяземский (из «Старой записной книжки»):

«В Москве до 1812 г. не был еще известен обычай разносить перед ужином в чашках бульон, который с французского слова называли consommе[15 - Consommе (фр. Con-sommer – долго варить) – крепкий, сильно уваренный осветленный мясной (куриный или говяжий) бульон.]. На вечере у Василия Львовича Пушкина, который любил всегда хвастаться нововведениями, разносили гостям такой бульон, по обычаю, который он, вероятно, вывез из Петербурга или из Парижа. Дмитриев[16 - Дмитриев, Иван Иванович (1760–1837); поэт, баснописец, государственный деятель, член Российской академии наук. Дальний родственник Н.М. Карамзина; был близок с Г. Державиным и Д. Фонвизиным. Способствовал поступлению юного Пушкина в Царскосельский лицей. В 1810–1814 гг. – министр юстиции.]отказался от него. Василий Львович подбегает к нему и говорит: “Иван Иванович, да ведь это consomme”. – “Знаю, – отвечает Дмитриев с некоторою досадою, – что это не ромашка, а все-таки пить не хочу”…» [26]

Любовное затишье предполагает задуматься над суетностью бытия. Задумаемся и мы – например, над тем, был ли искренен Дантес? Да и вообще, любил ли он Натали?

Лично для меня ответ давно ясен: не любил. Француз просто-напросто открыто волочился. Его целью было добиться этой женщины любой ценой! Хотя бы для того, чтобы похвастаться перед друзьями-приятелями крупной победой – и только. А репутация женщины и всё остальное – это Дантеса ничуть не волновало.

Любила ли Наталья Николаевна Дантеса? Вот здесь сложнее. Скорее, обаятельный французик ей нравился; если хотите, импонировал. Будем справедливы, помимо детей и мужа, эта женщина, пожалуй, обожала только себя; особенно когда блистала на балах. Впрочем, она выказывала кавалергарду знаки внимания – кокетство доставляло ей истинное удовольствие. Им обоим нравилось флиртовать друг с другом, не больше. А вот интимной близости быть не могло: всем было известно, что Натали находилась в «интересном» положении…

Волокитство споткнулось о Кокетство. В этом – Формула несостоявшегося романа между Дантесом и Натальей Пушкиной. Правда, цена этого мифического романа оказалась слишком высокой: не будь его, Россия не понесла бы столь невосполнимую утрату…

Натали не сразу поняла, что француз вёл двойную игру. У Дантеса имелась ещё одна тайна, которую он от всех тщательно скрывал. Волочась за замужней дамой, ловелас в то же время вынашивал планы иного свойства – он намеревался жениться. Нет, не на Пушкиной, с её ревнивым мужем и детьми! Признаваясь в любви к одной, он мечтал жениться на невинной девушке из высокородного семейства. И в этом был весь Жорж Дантес…

Имя девицы, вокруг которой увивался Геккерен-младший, молоденькая фрейлина Двора княжна Мария Барятинская. Её матушка, княгиня Мария Фёдоровна Барятинская (ур. графиня фон Келлер), была близка к императрице Александре Фёдоровне, а брат, А.И. Барятинский, в описываемое время являлся адъютантом наследника престола и его ближайшим товарищем[17 - Речь об Александре Ивановиче Барятинском (1815–1879), будущем генерал-фельдмаршале. С 1856 года являлся главнокомандующим войсками Отдельного Кавказского корпуса и наместником императора Александра II на Кавказе; руководил завоеванием Западного Кавказа и подавлением национально-освободительной борьбы горцев Северного Кавказа. Именно под его руководством русские войска сломили сопротивление частей Шамиля, пленив его в 1859 году и, таким образом, закончив многолетнюю войну на Кавказе.]. Княжна Мари, хотя и не блистала безупречной красотой, какой славилась Пушкина, зато была молода (на шесть лет младше Натальи Николаевны), знатна, богата, перспективна и умна. А ещё отличалась непомерным тщеславием, по причине чего не собиралась замуж абы за кого.

И всё же Дантесу удалось Мари пленить. Сначала он захаживал в семью как товарищ её брата, поручика Кавалергардского полка князя Александра Барятинского, потом – уже ради самой девицы. На балах красавец выделывал такие «па» и так мило шутил, что не заметить его было просто невозможно. И княжна увлеклась. Её дневниковые записи первой половины 1836 года буквально испещрены именем Дантеса. Они же (записи) подтверждают, что француз был вхож в дом Барятинских и даже пользовался неким покровительством самой княгини. Известно, что с 23 по 30 марта 1836 года Дантес четырежды побывал у Барятинских! К слову, грозная княгиня незадолго до этого дала от ворот поворот другому кавалергарду – князю Трубецкому: лишь за то, что его матушка, видите ли, была сомнительного происхождения… Зато «тёмная лошадка» в лице приёмного сына голландского посланника не смущала вовсе. (Откуда привередливой княгине было знать о скрытых от людских глаз пороках француза?)

Из записей Мари Барятинской, 24 июня 1836 года: «Танцевали. Я веселилась. Вальс с Дантесом, но не мазурка…» [27]

Мазурку с Дантесом Мари станцует месяцем позже – на балу в Ропше. Тогда же князь Трубецкой пригласит Барятинскую на первую кадриль…

3 августа 1836 года: «[Дантес] немного за мной ухаживал и сказал мне, что я была очень мила… Дантес с Геккерном меня очень смешили» [28].

Записи Мари подтверждают, что с какого-то времени к Барятинским зачастил сам посланник, поощрявший ухаживания приёмного сына.

Перелом в отношениях произошёл в последний июльский день 1836 года. Именно тогда на балу в Красном Селе впервые после многомесячного перерыва появилась… Да, вы угадали: Натали Пушкина. И запись в дневнике Барятинской весьма лаконична: «Я не очень веселилась на балу…» [29]

После того как в начале августа Кавалергардский полк расположился в Новой Деревне, летние балы стали давать на Островах, куда вслед за императрицей съезжалась вся столичная знать. Интересно, что именно с этого периода резко меняется интонация дневниковых записей Мари Барятинской. Написанные в порыве гнева, целые предложения оказались тщательно зачёркнуты; под густым слоем чернил сокрыта тайна девичьих страданий. Характерна запись от 17 августа, где княжна Мари, описывая бал в Павлине, после фразы «вначале я веселилась…» зачеркнула несколько строк; чуть ниже она зачеркивала уже целыми страницами… Несмотря на то что все нашли её «очень красивой», бал явно не задался.

Что-то случилось, какое-то коренное изменение в отношениях с французом. Нетрудно догадаться, кто явился причиной разрыва…

Тем не менее Дантес делает вид, что ничего не произошло, и продолжает наносить Барятинским визиты. Когда он вдруг замечает холодность со стороны Мари и всего семейства, в бой вступает тяжёлая артиллерия в лице Геккерена-старшего. В сентябре «старик»[18 - На то время Якобу ван Геккерену Беверваарду было всего 45 лет]лично навещает Барятинских, уверяя их в искренности чувств сына. Покачнувшееся было шаткое равновесие доверия было восстановлено. Правда, ненадолго: вскоре вновь заговорили об ухаживаниях Геккерена-младшего за Натали Пушкиной.

Так получилось, что ни Барятинская, ни Пушкина даже не догадывались, что каждой из них отведена роль некой актрисы из «запасной сцены». Какая из этих сцен была настоящей, не знал, пожалуй, и сам Дантес. Француз явно заигрался, компрометируя обеих женщин. Он хотел встречаться с одной, а жениться на другой – той, которая бы укрепила его положение в обществе.

Когда гонишься за двумя зайцами, вероятность схватить хвост одного из них столь же мала, как ухватить зубами проплывающую щуку. При всей своей наглости и циничности, Дантес был слишком молод, чтобы оказаться хорошим охотником или рыбаком. Он слишком уверовал в своё незаслуженное везение…

А почему бы и нет? Доподлинно известно, что Дантес не только ухаживал за княжной Барятинской и волочился за госпожой Пушкиной. У этого плута имелась ещё одна тайна: он жил, как теперь сказали бы, в гражданском браке с некой… Впрочем, об этой незнакомке можно только гадать, ведь имя дамы тщательно скрывалось. И это заставляет задуматься.

Возможно, женщина была слишком известна в обществе, чтобы неосторожное слово могло её сильно скомпрометировать. Хотя могло оказаться как раз наоборот: у Дантеса имелась связь с простолюдинкой, что являлось ещё большей причиной скрывать эти отношения – на сей раз чтобы не быть скомпрометированным самому и отцу. Ясно одно: у Дантеса была тщательно скрываемая от посторонних глаз «жёнка». И не просто была: любовница… вынашивала от француза детей.

Из письма Дантеса Геккерену от 1 сентября 1835 года:

«Бедная “жена” в глубоком отчаянии; бедная женщина только несколько дней назад потеряла одного ребенка, а теперь есть угроза потери еще одного» [30].

Слишком ушлым оказался этот кавалерийский поручик. Деньги и высокое покровительство сделали вчерашнего недоучку отпетым негодяем…

* * *

30 августа 1836 г.

«…Спешу тебя уверить, что перелом ключицы мне никакой боли не причиняет, мучает же лишь одна тугая перевязка, но и к ней начинаю привыкать, впрочем, – ни лихорадки, ни других каких-либо последствий от нашей кувыркколлегии во мне не осталось…»

Из письма императора Николая Павловича к князю Паскевичу [31]

В отличие от своего батюшки, тщедушного и низкорослого Павла I, российский император Николай Павлович Романов отличался отменным здоровьем и атлетическим телосложением. Он имел правильные черты лица и при росте 189 см – широкие плечи и могучую грудь. Даже приближённые сомневались, не носит ли император ради эффектного внешнего вида ватные вкладки под мундиром. Спор разрешил лейб-медик Николая доктор Карель (сменивший в пятидесятые годы на этом посту Н.Ф. Арендта), обследовавший приболевшего императора.

«Теперь, когда мне пришлось подвергать его перкуссии и аускультации, – писал Карель, – я убедился, что всё своё, природное…» [32]

О темпераменте Николая вообще говорить не приходится: об этом прекрасно знала придворная когорта фрейлин, которая после интимного общения с «Дон-Кихотом самодержавия» с лёгкой руки последнего выдавалась за князей, графов и просто знатных (пусть и не всегда молодых) вельмож. Ну а об уникальной эротической коллекции живописи, собранной сладострастным монархом, мечтали лучшие галереи мира. Впрочем, это – так, к слову.

О волокитстве Дантеса вскоре стало известно и при Дворе (наверняка кто-то нашептал императрице). Николай сделал вид, что новость ему не интересна, хотя на самом деле это было не так: очаровательная Натали царю нравилась. И он очень не любил, когда вокруг понравившейся ему женщины увивались навязчивые хлыщи, компрометируя не столько себя, сколько даму. Поэтому настойчивость француза Николая Павловича, этого видавшего вида бонвивана, слегка раздражала. «Играть можно – но не заигрываться!» – не раз говорил он. И был прав. Натали заигралась.