Совокупность совершенства

– Вы в город?

Николай кивнул.

– На рынок?

– В администрацию, – сказал он.

– Дело!

– А то. К землеустроителю.

– О!

Дальше ехали молча. Храп третьего пассажира то стихал, то разгорался с новой силой и прекратился лишь тогда, когда шофер открыл двери на первой из всех остановок, которая выглядела более или менее прилично, – все-таки районный центр – и крикнул, увидев, что парень вовсе не собирался покидать транспортное средство:

– Приехали, спящая красавица! Или вылазь, или снова плати за билет – повезу тебя взад.

Парень зашевелился, а Николай Степанович степенно спустился по двум грязным ступенькам на не менее грязный асфальт тротуара. Женщина сошла перед ним и очень быстро удалялась куда-то в сторону рынка. Николай двинулся в противоположном направлении. Пройдя по Пролетарскому проспекту метров двести, свернул направо, на улицу Розы Люксембург, на которой и находилась финишная точка его маршрута. Дело шло к шести утра – городок еще спал. Редкие прохожие, встречавшиеся на пути Николая, собачники и спортсмены, несли на своих лицах хмурую печать недосыпа. Застройка городка, каменная, в основном пятиэтажная, немного смущала Николая скученностью, а фасады домов – обшарпанностью. Но он упрямо шел вперед, сфокусировавшись на своей задаче, и через десять минут оказался у двухэтажного грязно-серого здания районной администрации. Десять потрепанных временем и трением ног просителей ступенек и горизонтальная плита крылечка вели к двери, цветовая гамма которой не отличалась от фасадной части здания. Над входом гордо развевался государственный триколор, а чуть правее на стене была прикручена табличка с обозначением статуса заведения. На крыльце, улыбаясь Николаю, стояла пожилая женщина в легком светлом плаще и с огромной холщовой сумкой в руках.

– Явился? – спросила она.

Тот кивнул и поднялся к ней. Женщина протянула ему связку ключей. Николай Степанович взял ее и пристально рассмотрел, благо ключа было всего два.

– Длинный – от пожарного выхода. Там, с торца. – Женщина показала рукой направление. – Маленький – от кабинета Холмогорова.

– Спасибо, Михайловна, – поблагодарил Николай и направился было вниз, но остановился, не пройдя и половины ступенек, и вновь повернулся к ней. – Ты в деревню бы съездила. Дом твой совсем плохой.

– Сын пусть занимается. Я-то чего? Чего могу? Я здесь. Уборщицей. – Женщина кивнула на здание администрации. – Хоть платят.

Николай вздохнул и продолжил спускаться.

Он обошел строение и, отперев длинным ключом обветшалую деревянную дверь пожарного выхода, проник внутрь. Затем поднялся на этаж выше, открыл вторым ключом кабинет районного землеустроителя Виктора Холмогорова, переступил порог, включил свет и с осторожностью осмотрелся. Помещение было небольшим, метров десять, и основную его часть занимал стол, обычный потертый офисный стол, заваленный какими-то документами, картами и планами. Слева от него, у стены, располагался тоже наполненный бумагами массивный шкаф, который использовался, видимо, как архив. Над рабочим столом чиновника висели два портрета – губернатора области и президента страны. Справа от входа стояли несколько небольших стульев, вероятно, для посетителей. Николай Степанович закрыл изнутри кабинет Холмогорова, аккуратно вытащил ружье из чехла, проверил его готовность, выключил свет и сел на один из стульев. Не прошло и десяти минут, как он задремал, а потом и вовсе заснул сном крепким, без сновидений – таким, каким засыпал в далеком теперь уже детстве. В детстве, когда мир был огромным, папа – молодым, мама – живой, а березки, которые он сажал по меже, – всего лишь маленькими зелеными кустиками.

Дверь в кабинет заскрежетала поворотами ключа в старенькой замочной скважине, и Николай проснулся. Сжавшись в один напряженный комок, он взял в руки стоявшее рядом со стулом ружье и замер, стараясь не шевелиться. Дверь открылась, зажегся свет, и мимо Николая Степановича, не заметив его, к своему рабочему месту прошел крупный, средних лет мужчина с небольшой сединой в коротко стриженных волосах. Мужчина ворчал, и достаточно громко: был, видимо, чем-то очень раздражен с самого утра.

– И что значит «зайдите ко мне»? – говорил он, приближаясь к своему креслу. – Вот так вот без чая и печенюшек, только пришел – и сразу бежать к тебе, да? Крыса! Дура старая!

Мужчина сел в кресло, посмотрел на часы, висевшие над входом в кабинет. И увидел Николая Степановича. Открыв рот, он уставился на гостя и на ружье в его руках. Оно смотрело прямо в крупное лицо землеустроителя, и в темной глубине обоих стволов ему послышался странный посвист. Медленно прошла минута, и Холмогоров, все-таки убедив себя в реальности происходившего, спросил у гостя, пытаясь сладить с дрожавшим от волнения голосом:

– Вы почему не в приемное время явились? У меня прием завтра. После двух.

– А-а. Извините, завтра зайду.

Николай поднялся со стула и взялся за дверную ручку.

– Помучайся еще денек. Такую сволочь действительно лучше в приемное время на тот свет отправить. А то вдруг в аду не примут. Вот будет фокус.

– Вы о чем, уважаемый?

Голос Холмогорова скатился до несвойственных ему ранее низов, а потом вновь устремился вверх.

– Как это о чем? – удивился Николай Степанович. – Ты что же, забыл? Забыл, как на участок мой приезжал с комиссией какой-то своей воровской? Как ты моему соседу, Чупину, границу его земли согласовал так, что мои березки у него оказались?

Глаза Холмогорова забегали, как будто внутри его головы начался мощнейший интеллектуальный процесс, а корни волос намокли от пота, хотя в кабинете не было жарко.

– Вы из Гурлёва, что ли? Помню, я в Гурлёво ездил недавно.

– Ответ неверный, – сказал Николай и взвел курок на своем старом ружьишке. – Верхнее Удолье. Что, забыл? Конечно, чего тебе помнить?

Николай Степанович закрыл глаза и нажал на спусковой крючок.

Открыл глаза. И оказался на скромной веранде своего дома в любимом кресле, повернутом к окну, за которым проглядывалась зелень его участка, вставшее уже солнце и, конечно, дорогие сердцу березы.

– Вот черт, – проговорил он, дотянувшись до стоявшей на столе чашки с черным чаем, – думать теперь ни о чем не могу. Только грязь эта. Вот сволочи! Завтра пилить хотят. Забор ставить.

Он вздохнул, опустил чашку обратно на стол и вышел во двор. Где-то в ветвях одной из березок грозно кричала о чем-то ворона.

– Ты чего, чего расшумелась?

Николай пересек участок и, подойдя к одному из деревьев, поднял голову вверх. Ворона вспорхнула и, не переставая каркать, через секунду улетела куда-то в сторону дома Чупиных, а с соседней березы неожиданно спрыгнул мальчишка. Рыжий, веселый и, как оказалось, беззубый.

– Чего кричишь? – спросил он у Николая Степановича, открывая в улыбке пустоты, которые вскоре должны были заполниться коренными зубами.

– Ты кто? – ответил вопросом на вопрос Николай.

– Я Вася.

– А чего ты, Вася, на моей березе делаешь?

– Мне дядя Володя разрешил.

– Какой это еще дядя Володя? Чупин, что ли?

– Да, – мальчик, все еще улыбаясь, смотрел на Николая Степановича.

– А ты тогда кто?

– Я Вася, – повторил мальчик.

– Тьфу ты, – махнул рукой Николай.

Он пошел к дому, а мальчик хвостиком увязался за ним. Николай, заметив это, остановился, а Вася, не ожидав такого, уткнулся рыжей головой куда-то в район его поясницы.

– Тьфу ты, – повторил Николай и, повернувшись на сто восемьдесят градусов, хмуро посмотрел на Васю. – Ты чего за мной увязался?

– Дай попить, – попросил мальчик, – пожалуйста.

– Чай будешь?