Смерть президента

Два зэка, Козел и Хмырь, получив такое указание уже после рабочего дня, опять же молча посмотрели друг на друга, посмотрели в сутулую спину удаляющегося Пыёлдина и, вздохнув, направились в подвал. Покрякивая, выволокли один за другим три мешка цемента, сложили их один на другой и с облегчением отряхнули руки. Но тут вернулся Пыёлдин и негромко потребовал, чтобы все мешки были положены в ряд.

– Им что, так лежать неуютно? – спросил Козел с раздражением. – Может, им на попа хочется?

– В один ряд, – повторил Пыёлдин с бесконечным терпением. – И чтобы между мешками были небольшие просветы.

– Душно им, выходит? – подал голос Хмырь – длинный, рыжий, с красными воспаленными глазами, в которых давно угасли все чувства и желания, кроме одного... Впрочем, угасло и это, последнее чувство-желание.

– Да, – кивнул Пыёлдин, – они должны подышать. Между ними должен быть воздух.

Зэки опять посмотрели друг на друга, как бы удивляясь – с кем только не приходится общаться, и положили мешки в ряд, с небольшим просветом примерно в ладонь.

– А теперь, – продолжал Пыёлдин все так же негромко и терпеливо, – возьмите вон ту скобу, я ее специально для вас приготовил, и вспорите мешки.

– На фига?! – взвился Козел – длинный, узкоплечий и весь какой-то постоянно взвинченный. Если бы он действительно был козлом, то наверняка бодливым.

– Только осторожно, чтобы не просыпался цемент.

– Слушай, Каша, – произнес Хмырь, – ты того... Кончай куражиться. Всему есть предел.

– Не пожалеете, – ответил Пыёлдин и направился к себе в камеру. А Козел и Хмырь, заглянув за угол, действительно обнаружили скобу с острыми зубьями и вспороли все три мешка, обнажив серый, мельчайшего помола сухой цемент. Не успели они снова отряхнуть руки, как сзади возник Пыёлдин – вернулся, не смог уйти, оставив что-то несделанным. Слишком большое значение в его планах играла каждая мелочь, каждый пустяк.

– Все? – угрюмо спросили зэки.

– Еще небольшое дельце... Пошли. – И, не оглядываясь, Пыёлдин направился к бытовке, сваренной из ржавых железных листов. Сюда сваливали после работы лопаты, ломы, ящики с гвоздями, заносили сварочный аппарат. Тут же стоял стол, сколоченный из какой-то деревянной требухи – реек, держаков от лопат, обрезков прессованной стружки. По углам валялись банки из-под краски, окаменевшие кисти, сломанные носилки и прочий хлам. Войдя в бытовку, Пыёлдин внимательно осмотрелся по сторонам, подождал, пока подойдут поотставшие Козел и Хмырь.

– Ну? – сказали они одновременно. – Что еще?

– Значит, так... Легкий марафет. Задача ясна?

– Что это такое – легкий марафет? – спросил Хмырь.

– Лопаты в угол, носилки вынести, банки сложить с внешней стороны, пол подмести, стол починить, чтобы он хотя бы стоял на четырех ножках, а не на трех. Вопросы есть?

– Зачем, Каша? – простонал Козел.

– На работу пятнадцать минут. А то вон конвоиры уже заволновались... Проголодались ребята.

– А о нас ты подумал, Каша? – спросил Хмырь, чуть не плача от досады и непонимания происходящего.

– Все мои мысли о тебе, Хмырюга, все мечты. Да, банки выносить не надо, оставьте их в будке, но сложите в угол одну на другую, чтобы меньше места занимали.

– Зачем, Каша?!

– Знаете, как Суковатый обалдеет, когда увидит такой вот порядок! – воскликнул Пыёлдин и впервые за многие дни поднял голову и бесстрашно посмотрел сокамерникам в глаза. Взгляд у него был ясен, переполнен светлой радостью и надеждой на свободную, счастливую жизнь. Весь гнев и Хмыря, и Козла как-то исчез, испарился сам по себе.

– Ох, Каша... Доиграешься, – проворчали зэки, но все сделали так, как потребовал Пыёлдин. Даже больше сделали – лавку поправили, хотели решетку с маленького окошка снять, но Пыёлдин не позволил.

– Пусть остается, – сказал он, склонив в задумчивости голову к плечу. – А вот ломы надо вынести.

– Пусть себе стоят! – полуобернувшись, не столько возразил, сколько попросил Хмырь.

– И лопаты тоже, – неумолимо продолжал Пыёлдин.

– А может... – начал было Козел, но не успел закончить, потому что в голосе Пыёлдина вдруг прозвучал такой скрежещущий металл, что зэки оторопели, но опять же сделали все как надо – ломы вынесли и сложили в сторонке, сверху побросали лопаты, гвоздодеры.

– Ну? – спросил Козел. – А теперь что? Опять вносить?

– Не надо, – твердо сказал Пыёлдин, не приняв шутки.

– А может, покрасить будку-то? – предложил Хмырь. – Может, тряпочкой ее протереть?

– Не надо, – повторил Пыёлдин. Войдя в бытовку и еще раз внимательно осмотрев ее, Пыёлдин широко улыбнулся. – Как приятно все-таки находиться в чистом, прибранном помещении! – воскликнул он, но тут же опасливо отошел в сторонку, потому что знал – за такие слова можно запросто схлопотать лопатой по заднице, если не по физиономии. Конвоиры уже махали руками, поторапливая работников, и Пыёлдин, воспользовавшись этим, трусцой засеменил через двор. Следом за ним размеренно и хмуро зашагали Хмырь с Козлом.

Последнюю ночь перед побегом Пыёлдин не сомкнул глаз. Он изо всех сил старался сделать вид, что спит давно и беззаботно, но обмануть своих многоопытных сокамерников не мог. Да и как он мог ввести их в заблуждение, если поминутно переворачивался на другой бок, на спину, тяжко, с надрывом вздыхал, а то вдруг закидывал руки за голову и смотрел бессонными глазами в близкий потолок, выкрашенный какой-то грязно-неопределенной краской.

– Что, Каша, – усмешливо окликали его сокамерники. – Тяжело дается физический труд?

– Да нет, ничего... Жить можно, – отвечал Пыёлдин, не оборачиваясь. – Ничего.

– Нелегко с начальством дружить, да?

– Годы, – со вздохом отвечал Пыёлдин и этим ничего не значащим словечком как бы гасил интерес к себе и со стороны приятелей, и со стороны неведомых ему стукачей. А в том, что стукачи в камере были, он нисколько не сомневался. И потому постоянно делал поправку на них, на стукачей. Докладывайте, дескать, доносите, граждане хорошие, годы меня давят и гнетут, годы...

– В твои годы на воле давно пора быть, – усмехался невидимый в слабом свете Хмырь.

– С твоим умом здесь тоже делать нечего, – отвечал Пыёлдин.

– Мой ум всегда при мне, – отчего-то злясь, произносил Хмырь.

– И годы мои тоже при мне, – улыбался Пыёлдин.

– Ну и заткнись!

– Если бы я был такой умный, как ты, я бы так не разговаривал, – поддразнивал Пыёлдин тугодумного Хмыря.

– А как бы разговаривал? – спросил тот после долгого молчания.

– Молчал бы.

– Что ж тебе мешает молчать-то?

– Да вот пристают по ночам всякие умники... Озабоченные.

– Каша... Обижаешь. Нехорошо. Ты меня слышишь?

– Нет, Хмырь, не слышу. Я сплю. И ты мне снишься... Красивый, молодой, на берегу моря... Рядом с тобой девушка необыкновенной красоты... Она улыбается, гладит рукой по щеке, целует и прижимается к тебе... На ней голубой купальник и... И больше ничего на ней нет...

– Каша... Я тебя убью, – произнес Хмырь глухим голосом и замолк до утра.