Ошибка в объекте

В вагон он вошел все с той же признательной и чуть печальной улыбкой, уверенный, что и здесь окажется среди людей, которые, конечно же, отнесутся к нему добродушно, оценив бесхитростность его души.

Дверь в одно купе оказалась открытой, и он увидел там ребят своего возраста. Расположившись вокруг громадного чемодана, они вяло перекидывались в картишки. Николай скромно остановился у двери, не переступая порога, а когда на него обратили внимание, улыбнулся и поздоровался негромко, как бы между прочим.

– Что, в кинга рубитесь? – спросил понимающе.

– В него самого, – ответил один из парней. – Присаживайся, четвертым будешь.

– А не разорите? – Николай шаловливо посмотрел на каждого.

– Ха! Часа за три полтинник, может, и продуешь… Или выиграешь! – Ребята засмеялись.

Через несколько минут Николай знал, как зовут его новых знакомых, какие шуточки у них в ходу, знал, что все едут до Москвы. Он сразу понял, что нравится ребятам, – в таких случаях чутье его не подводило.

– А ты из какого купе? – спросил рыжий парнишка, сидевший у окна, без всякой задней мысли спросил, позевывая и тасуя карты.

– Из соседнего вагона, – не задумываясь, ответил Николай. – У нас там скукотища – ужас! Старушка едет, покряхтывает, ребеночек на горшочке попукивает, мамаша чуть ли не постирушку затеяла… В общем, сами понимаете.

– Сурово, – улыбнулся рыжий.

– Дальше некуда! – воскликнул Николай и отметил про себя, что пиджаки ребят висят у самой двери, что толстяк, проиграв рублевку, вынул деньги из накладного, открытого, такого манящего кармана.

Игра выдыхалась – Николай почувствовал это раньше других. Ребята начали ходить бездумно, чаще поглядывая в окно, на полки, явно собираясь завалиться спать. Но Николаю нужно было продержаться в купе хотя бы час – только через час поезд подойдет к Харькову и простоит там не меньше десяти минут. Этого времени ему должно вполне хватить. И он решил взбодрить игру – сделал несколько ошибок, набрал кучу штрафных взяток, разыграл ужас, охвативший его, начал поминать долговую яму, в которую его неизбежно посадят, едва он сойдет с поезда. Ребята развеселились, игра пошла живее. Потом Николай перепутал масти, а заметив свою оплошность, затеял спор, предложил кон переиграть, ребята не соглашались, но в конце концов карты сдали снова.

– Ничего не случилось, ребята! Ничего! – приговаривал он, а попутчики принимали эти слова как обычные картежные шуточки, которым вовсе не обязательно иметь какой-то смысл.

Пока сдавали карты, Николай рассказывал анекдоты, ребята тоже кое-чего помнили, посмеялись над бедолагой, который вместо лимона выдавил в чай канарейку, над водопроводчиком, который битых два часа разговаривал через дверь с попугаем, потом Николай неожиданно для себя начал длинно и путано рассказывать о каком-то преступлении, свидетелем которого он случайно оказался: ударом камня по голове убили мужчину, но следствие зашло в тупик, поскольку пострадавший вроде сам был виноват. Ребята, раскрыв рты, слушали, как Николая вызывали в качестве свидетеля, заставляли опознавать преступника, а он то ли не мог его опознать, то ли не хотел, и его в конце концов отпустили, но взяли подписку, и так далее и тому подобное. Когда Николай взглянул в окно, оказалось, что они уже давно едут по Харькову, а в окне мелькают огни, неоновые буквы, рядом с поездом идут троллейбусы и автомобили.

– Идемте, идемте! – заторопился Николай и первым направился к выходу. – Засиделись, понимаешь, одурели! Подышать надо!

Ребята разбрелись по платформе, пошли к киоскам, закурили, а Николай, оставшись один, незаметно прошмыгнул в вагон. И не оглядываясь, не колеблясь, не медля, проскочил в купе, где совсем недавно играл в карты, и начал обшаривать пиджаки, рассовывая по карманам кошельки, смятые рубли, трешки, мелочь, документы. Не прошло и минуты, как Николай, сцепив зубы, мучительно медленно прошел в конец коридора, открыл дверь тамбура и, не оглядываясь, хотя нестерпимо хотелось оглянуться, проскочил в следующий вагон. Убедившись, что новые знакомые далеко, он спрыгнул на перрон и тут же нырнул под вагон, а выскочив с другой стороны, оказался прямо перед лестницей эстакады. Взбежав на самый верх, Николай оглянулся. На освещенной платформе он увидел своих попутчиков, и ему стало грустно оттого, что вынужден был поступить с ними вот так… неожиданно.

Опершись о перила, невидимый в темноте, он сверху внимательно наблюдал, как ребята поглядывают на часы, переговариваются, – видно, беспокоятся, что его так долго нет. Диктор гулко и невнятно объявил отправление, поезд тронулся, тихонько поплыл, набирая скорость, а ребята все шли рядом с вагоном и наконец один за другим впрыгнули в тамбур.

Николай не ушел до тех пор, пока не убедился, что поезд благополучно отбыл по назначению, что никто не срывал стоп-кранов, не выпрыгивал на ходу и ему в этом городе какое-то время можно ничего не опасаться. Он долго провожал взглядом огни поезда, узнавая их среди городских неподвижных фонарей. Когда светящийся ряд окон ушел в черноту ночи, Николай отряхнул руки от железнодорожной пыли, скопившейся на перилах эстакады, и, ощущая тяжесть в карманах, направился к привокзальной площади.

Он сел в первое попавшееся такси. Повернувшись к водителю, потешно выпятил губы и показал ладонью вдоль широкой, залитой вечерними огнями улицы. Вперед, дескать.

– С поезда? – спросил водитель.

– Да нет, ребят провожал, – ответил Николай.

Он и сам не смог бы, наверно, объяснить, зачем соврал человеку, которого видит в первый и в последний раз. Примерно с год он стал замечать за собой странность – в нем будто появилось какое-то устройство, все прикидывающее, высчитывающее, что с ним может произойти. И вот сейчас Николай представил: завтра утром у водителя спрашивают, не садился ли в его машину парень в светлой плащевой куртке и в джинсах вскорости после того, как пришел поезд из Днепропетровска. Но как только водитель скажет, что подбросил местного, все вопросы отпадут…

Увидев светящиеся буквы гостиницы, Николай подождал, пока машина проскочит еще два квартала, положил водителю руку на плечо.

– Вот я и дома! – сказал он благодарно и радостно, как человек, которому нежданно-негаданно подвезло удачно добраться поздним вечером. Вынув подаренную милиционером трешку, он, не глядя, протянул ее водителю. Тот полез было за сдачей, но Николай великодушно остановил его, вышел и захлопнул за собой дверцу. И лишь когда такси скрылось в потоке машин, он повернулся и зашагал в обратную сторону, к гостинице.

Мест, конечно, не было, но дежурная, увидев его несчастное и растерянное лицо, беспомощно опущенные руки, сжалилась.

– Только до утра! – предупредила она строго, будто этим хотела снять с себя ответственность за нарушение порядка. Поправив шарфик, одернув кофточку, она сердито протянула бланк.

– Господи! – воскликнул Николай. – Да я не останусь, если вы даже просить будете пожить еще пару дней… Хотя нет, если очень попросите, то я подумаю, – он широко улыбнулся.

– Давайте паспорт!

– А вот с паспортом хуже, – опять сник Николай. – От поезда я отстал… Понимаю – глупость, дурость и невежество! Но – бывает! Бывает, девушка! Вот мое удостоверение… Может, сгодится?

– Так как вас зовут, говорите… – дежурная внимательно рассматривала удостоверение.

– Сухов Евгений Андреевич. Можно просто Женя. А вас?

– Но-но! Не забывайте, что вы еще не жилец!

– Эхма! Было бы куда хуже, если бы вы сказали, что я уже не жилец! – Николай сделал такие горестные глаза, что девушка не выдержала, рассмеялась.

Получив ключ, Николай распрямился, еще раз убедившись в своей удачливости, походка его снова стала уверенной, и девушке на прощание он улыбнулся озорно и шало. Мол, неизвестно, как у нас с вами все дальше сложится, мол, мы еще посмотрим…

На свой этаж он поднялся неторопливо, с усталой значительностью. А в номере, едва успев запереть двери, Николай преобразился, его движения стали быстрыми, торопливыми до суетливости. Он тщательно задернул шторы, подошел к кровати и начал выворачивать карманы, выбрасывая на одеяло кошельки, смятые деньги, какие-то справки, командировочные удостоверения – всю сегодняшнюю добычу.

– Простите, ребята, простите! – проговорил он с искренней горечью. – Так уж случилось, поймите меня правильно. Будем считать, что все в прошлом. И кончим на этом. Не обижайтесь, бога ради, не имейте на меня зуб, не таите зла… Виноват, ребята, но куда деваться!

Вытряхнув содержимое из бумажников и кошельков, Николай отложил их в сторону. Потом к ним присоединил всевозможные документы, справки, удостоверения – воспользоваться ими вряд ли удастся, слишком рискованно. Собрав деньги в одну пачку, тщательно пересчитал. Оказалось около трехсот рублей. Все остальное завернул в газету, найденную в номере. Убедившись, что не оставил, не выронил никакой мелочи, Николай вышел и запер за собой дверь.

На улице он свернул в первый попавшийся переулок. Дойдя до какого-то сквера, наклонился и бросил пакет под скамейку. И, не разгибаясь, развязал и снова завязал шнурок на туфле. Даже если кто-то нечеловечески хитрый и проницательный следит за ним, разгадывая все его поступки, то он увидит лишь, как Николай завязывает шнурок. И ничего не произошло, и все отлично, и жизнь продолжается. Завтра сверток кто-нибудь найдет, отнесет куда надо, ребят разыщут, вручат, пожурят за ротозейство и… И все. И будем считать случившееся маленьким недоразумением.

Вернувшись в гостиницу, Николай зашел в ресторан и плотно поужинал – впервые за несколько дней. Потом послушал музыку, даже потанцевал, заботливо придерживая за локоток захмелевшую девушку из какой-то безалаберной компании, успевшей разбрестись по всему ресторану, вестибюлю, туалетам. Поднявшись в номер, он принял душ, растерся махровым полотенцем и, погасив свет, забрался под одеяло.

Некоторое время Николай лежал неподвижно, но не спал, нет, глаза его под веками продолжали метаться, как если бы он видел что-то неприятное, беспокоящее. Перед ним расплывчато, искаженно проплывали берег реки, крутой откос, мокрые весла, с которых стекала черная вода, издерганное лицо Сухова, его побег, мелькнул милиционер с кружкой пива, ребята с картами, но уже бледно, они были почти во сне. И вдруг Николай вздрогнул, почувствовал, что рука его сжимает тяжелый холодный камень, он даже ощутил, как в ладонь у большого пальца впился острый выступ. Он с силой несколько раз сжал и разжал ладонь, потер ее об одеяло…

– Да ну вас всех! – со злостью сказал он. – Надоели – спасу нет! Спать хочу. Все. Отвалите.

Утром он проснулся бодрый; здесь же, в гостинице, на первом этаже, сходил в парикмахерскую, побрился, а выходя, так ласково посмотрел на дежурную, что та забыла о ночной усталости и смущенно улыбнулась в ответ, словно бы прося прощения за то, что вид у нее сейчас далеко не самый лучший. Николай подошел к ней, подробно расспросил, как проехать на вокзал, поскольку ночью он не запомнил дороги, попрощался, а выйдя из гостиницы, взял такси и отправился в аэропорт.

Билет он взял уже по своему паспорту и через час был в воздухе. Всю дорогу сидел, откинувшись в кресле, закрыв глаза, и по губам его блуждала неопределенная беспокойная улыбка.

Во Львове шел дождь. Николай обрадовался ему и, сходя по трапу на мокрые плиты аэродрома, поднял голову, подставляя лицо под холодные, освежающие капли. И вздохнул глубоко и облегченно, как человек, вернувшийся из долгого опасного путешествия.

Глава 3

Погода резко переменилась. От мягкой осени, которая стояла всего несколько дней назад, не осталось и следа. Похолодало. Сухой, жесткий ветер поднимал в воздух пыль и песок, тащил вдоль улиц обрывки бумаг, мусор, старые упаковки.

Сухов быстро шагал по новой, едва наметившейся улице, вдоль строительных площадок нового района Москвы. Встречный ветер так плотно прижимал к телу его тонкий плащ, что стеснял движения, воротник больно хлестал по щекам, на зубах скрипел песок. Разбитый машинами асфальт был покрыт мелкой щебенкой; небольшой камешек попал в туфлю, но Сухов не находил в себе сил отойти в сторону и вытряхнуть его. Слишком много потребовалось бы действий – остановиться, наклониться, развязать шнурок, снять туфлю… Нет, он не мог сейчас заняться ничем, что отвлекало бы его от главного, ради чего он вышел из дому, едва только спала температура. Сухов был еще слаб, спина взмокла; как он ни отворачивался, ветер дул прямо в лицо, и он поймал себя на том, что тихонько поскуливает, сцепив зубы.

Сухов уже несколько раз прошел мимо двухэтажного дома из серого кирпича, весь подъезд которого был увешан стеклянными вывесками. Остановившись у ступенек, Сухов постоял несколько минут, глядя на черно-красные с золотыми буквами вывески, и снова пошел прочь, засунув руки в холодные карманы плаща и снова принимаясь мять влажными ладонями труху из крошек, табака, автобусных билетов. Но чем дальше уходил от серого дома, тем шаги его становились медленнее, неувереннее, и наконец он останавливался и поворачивал обратно.

За последний час Сухов страшно устал. Если вначале он пытался прикинуть шансы, думал, что сказать, о чем промолчать, как бы не оплошать, то теперь собственная судьба стала ему почти безразличной. И он вошел в серый дом из силикатного кирпича, все-таки вошел. Настороженно поднялся по ступенькам, потопал ногами о железную сетку у входа, проскользнул в вестибюль. На стенах под стеклом пестрели какие-то указания, правила оформления документов. Поколебавшись, Сухов свернул влево. Услышав за дверью оживленные голоса, остановился, пригладил волосы, протер красные слезящиеся глаза, постучал. Не решившись раскрыть дверь пошире, просунул голову в щель и увидел нескольких девушек. Они весело о чем-то болтали.

– Простите… А где… Мне нужен следователь…