Ошибка в объекте

К дому Сухов не решился идти по улице. За последние дни он изменился, отовсюду ждал опасности и, продираясь на ощупь сквозь колючие ветви боярышника, спотыкаясь о комья земли на убранном огороде, даже испытывал странное удовлетворение, будто своими страданиями искупал какую-то вину. И в то же время ему приятно было чувствовать себя осмотрительнее, хитрее того, кто, возможно, поджидает его у калитки, стережет за фонарным столбом, наблюдает из-за угла сарая… А то, что опасность существует, что она все ближе, он знал наверняка, знал, что скрыться ему удастся только на время.

На террасе вспыхнул свет, и Сухов увидел отца. Старик вышел на крыльцо, долго всматривался в темноту, потом вернулся в дом и включил еще одну лампочку, осветив весь двор. И Сухову ничего не оставалось, как побыстрее пересечь освещенное пространство. Зачем-то пригнувшись, он пробежал к крыльцу и, протиснувшись в дверь, тут же захлопнул ее.

– Явился, значит, – удовлетворенно проговорил отец. – И то ладно. А дружок твой где же затерялся? – кутаясь в длинное черное пальто с обвисшими карманами, старик исподлобья глянул на сына.

– Да затерялся, – с облегчением ответил Сухов, поняв, что Николай не опередил его, не появился здесь, пока он у моста дожидался глубокой ночи. Надо же, оказывается, он до сих пор опасался и этого.

– И то ладно, – одобрил отец. – Не по душе он мне. Себе на уме человек. С ним ухо востро… А? – Старик придирчиво окинул взглядом Сухова, отметив про себя его истерзанный вид, перепачканную одежду, нервозность. – А ты никак его ждешь? – подозрительно спросил он, когда Сухов неожиданно прильнул к темному окну.

– А! – отмахнулся Сухов. – Никого я не жду. Катя дома?

– К своим поехала.

– Зачем?

– Тебя, охламона, искать. А ты как думал? Трое суток мужа нет! На работе не знают, в больницах нет, в моргах тоже, милиция…

– Она и в милицию ходила? – вскинулся Сухов.

– А то как же! И в милицию. Извелась баба… – Старик все так же стоял посреди террасы длинным черным столбом, и только седые волосы светились под самой лампочкой.

Услышав какой-то шум на улице, Сухов опять метнулся к окну.

Старик молча погасил свет во дворе, запер дверь, повернув ключ два раза, потом так же неторопливо вынул ключ из двери и опустил его в обвисший карман пальто. Оглянулся на сына, который, прижав ладони к глазам, все еще смотрел на улицу.

– Хватит выставляться-то! – проворчал старик, подвигав в раздумье бровями. – Ты вот что, топай-ка в дом, а то будешь до утра к окнам кидаться. – Он пропустил Сухова в комнату, погасил свет и закрыл за собой дверь. – Как я понимаю… Ты вроде того, что… влип?

– Не знаю… Ничего не знаю! – отмахнулся Сухов.

– И правильно. Самое надежное дело – ничего не знать. Только вот что… А как мне быть? Что на вопросы отвечать?

– На какие вопросы? – быстро спросил Сухов и вздрогнул, заметив чуть в стороне какое-то движение. Осторожно скосив глаза, перевел дух – это было зеркало. Подойдя к нему поближе, Сухов с удивлением уставился на себя. Из деревянной рамы на него смотрел перепуганный человек с кровавой ссадиной на лбу, смотрел красными глазами, в уголках которых набилась угольная пыль. – На какие вопросы? – повторил Сухов.

– На эти вот самые! – зло сказал старик, встретившись с ним взглядом в зеркале. – Которые у тебя на морде написаны!

– А кто спрашивать будет?

– Все будут спрашивать. С работы приходили. Катя приедет, тоже спросит. Соседи уже побывали… Ну?

– Не знаю, батя, не знаю! Не знаю, понял?! Говори что хочешь! Что на ум придет, то и говори! А еще лучше – молчи. Понял?!

Сухов шагнул к кровати и бухнулся лицом в подушку.

– Понял, – проговорил старик. – Все как есть понял. Потолкуем утром. А то, я вижу, ты сейчас маленько не в себе. И то… Слышь, Женька! Из дому – ни шагу. Погулял, и будя. Передышка требуется. Смотри какую манеру взял – по ночам шастать. Давай-давай, укладайся. Со мной не забалуешь! – Старик выключил свет, прошел к дивану и лег, накрывшись черным длинным пальто. – Ишь, баловать вздумал, – ворчал он. – Я те побалую…

Когда Сухов проснулся, большой солнечный квадрат лежал на стене, захватывая часть шкафа, зеркало, отрывной календарь. В комнате было необычно светло, даже как-то празднично. Сухов быстро приподнялся, сбросил ноги на пол и тут увидел отца. Старик сидел на диване в нижнем белье и в пальто. И жалостливо, будто прощаясь, смотрел на сына.

– Ты что же, так всю ночь и сидел? – спросил Сухов.

– А ты как думал? Вдруг бежать надумаешь…

– Поздно бежать, – Сухов встал и начал одеваться. Оказывается, отец ночью раздел его, и надо же, он даже не проснулся. Все утро, пока Сухов умывался, брился, расчесывал длинные спутанные волосы, его не покидало состояние беспомощности, чуть ли не обреченности. Иногда он вдруг останавливался, замирал в самых неожиданных позах и словно бы не знал – что же делать дальше, зачем он намылил щеки и стоит с бритвой в руке? А когда спохватывался, пена успевала подсохнуть, и он намыливался снова. Потом Сухов долго стоял перед зеркалом, глядя себе в глаза, будто хотел о чем-то спросить себя, утвердиться в чем-то…

После завтрака его охватило нетерпение, стремление что-то делать. Он побежал в сарай, налил из канистры бензину в литровую банку, принес ее в дом и вдруг остановился – а зачем ему этот бензин? Вспомнив о своей затее, Сухов быстро переоделся, а брюки, пиджак, рубашку, в которых приехал вчера, сложил ворохом за углом дома, где его никто не мог видеть – ни соседи, ни прохожие. Одежду он завалил сухими картофельными стеблями и выплеснул на нее бензин. Отбросив пустую банку, кинулся искать спички, снова побежал в дом, но там их на месте не оказалось. Выручил отец, который все это время неслышной тенью ходил следом.

– На! – старик протянул коробок.

– Ах да! – Сухов схватил спички и засеменил к куче сваленной одежды. Не доходя нескольких шагов, он чиркнул спичкой о коробок и быстро ее бросил, не ожидая, пока сера разгорится. Бензин с гулом вспыхнул, и пламя охватило одежду. Огонь почему-то возбудил Сухова, его движения стали уверенными, ловкими, он бросился собирать на перекопанном огороде картофельную ботву и стаскивать ее к полыхающей куче.

– Во дает! – воскликнул он, обернувшись к отцу. И тут же сник, будто вспомнил о чем-то. Подняв с земли палку, Сухов принялся переворачивать полыхающие лохмотья и не ушел, пока от них не осталась серая кучка пепла. Взяв в сарае грабли, он старательно разгреб остатки костра. – Вот так-то, – удовлетворенно приговаривал он время от времени. – Вот так-то, уважаемые! – Его лицо раскраснелось, глаза стали блестящими и сухими.

– Туфли тоже бы в костер… Уж коли до этого дошло, а? – тихо проговорил старик.

Сухов оторопело перевел взгляд на собственные ноги. Как он мог забыть – ведь на нем были те самые туфли, в которых…

– А, черт! – досадливо воскликнул Сухов и бросился в дом. Найдя щетку и крем, принялся чистить туфли; стараясь черной ваксой покрыть носки, каблуки, он вымазал даже подошвы.

– А это уже ни к чему, – проговорил подошедший отец. – Вакса на подошве – тоже след.

– Да? – переспросил Сухов. – Вообще-то верно, – согласился он и обессиленно выронил туфли на пол.

– Всего не сожжешь, кой-чего и носить надо… А то ведь так и дом можно сжечь… Что? – старик обернулся к сыну, хотя тот молчал. – Вот так-то. А теперь иди руки отмывай. Руки-то можно отмыть… Только, я смотрю, не только руки тебе драить надо.

– А что же еще?

– Видно, и нутро у тебя в чистке нуждается. Его-то в костер не бросишь, ваксой не затрешь. Ты, Женька, слушай… От людей ничего не скроешь, на тебя каждый глянет, и первый вопрос будет – что стряслось?

– Ничего не стряслось, – с отчаянным упрямством проговорил Сухов. – Так и запомни: ничего не стряслось.

– Я-то запомню, мне нетрудно… Лишь бы ты не перепутал – чего случилось, а чего нет. С Николаем-то своим украли чего? А? Или зашибли, может, кого невзначай? Следы-то ведь не только на портках остались.

Сухов видел, как отец открыл сарай, долго осматривал весла, черпаки, уключины. Выйдя, старик неторопливо направился к лодкам, покачивающимся на воде у самого берега. Но не успел подойти – длинными, судорожными прыжками его обогнал Сухов. Прыгнув в крайнюю лодку, он неловко качнулся, чуть было не упал, но сумел удержаться и тут же начал суматошно осматривать скамейки, приподнимать из воды размокшие мостки, откинул дверцы носового отсека и вдруг нервно рассмеялся, выловив из лужицы на дне лодки картонки. Это было какое-то удостоверение. Сухов отряхнул его от воды, разорвал и оглянулся в растерянности – куда бы сунуть? Выпрыгнув из лодки, он побежал за сарай к маленькой уборной. Бросив клочки в дыру, Сухов вышел, подобрал несколько обломков кирпичей и снова направился к уборной. Один за другим он с силой швырял кирпичи вниз, стараясь попасть на клочки удостоверения.

– Думаешь, спрятал? – спросил старик. – Так не бывает. Следы остаются… Не те, так эти, не здесь, так там…

– Там?! – переспросил Сухов, невидяще уставившись куда-то в сторону реки. – А что, правильно, – и он бросился к калитке.

– Куда в шлепанцах?! Совсем обалдел?!

Сухов послушно вернулся в дом, надел туфли, которые недавно так старательно чистил, и выскочил на улицу. Старик, опершись о калитку, долго смотрел вслед сыну, пока тот не свернул по тропинке к реке.

* * *

Сухов бежал, ничего не замечая вокруг. С кем-то здоровался, кого-то обгонял, сторонился, пропускал встречных. Остановился, лишь достигнув небольшой пустынной площадки на самом берегу. В нескольких метрах круто поднимался откос. Убедившись, что берег безлюдный, а на реке нет ни одной лодки, он принялся разыскивать что-то в пожухлой невысокой траве. И вдруг замер. Осторожно, не поворачивая головы, оглянулся. Вокруг было так же пустынно. Тогда он поднял большой булыжник, осмотрел его, будто узнавая, будто прикидывая – тот ли это, который ему нужен, и, размахнувшись, что было силы запустил в реку. Камень с глухим всплеском упал метрах в двадцати от берега.

– Так-то будет лучше, – проговорил Сухов удовлетворенно.

Отойдя от воды, он присел у откоса и, закрыв глаза, подставил лицо солнцу. Легкий ветерок, пропахший сухими травами, обдавал его лицо, шевелил волосы, чуть слышно шелестел стеблями камыша. Напряжение последних дней сменилось равнодушием и к самому себе, и ко всем, кто оказался втянутым…