Шаль ламы. Повесть и рассказы (с иллюстрациями автора)

Когда любознательный школьник немного подрос, ему и товарищам его посчастливилось побывать на школьном литературном мероприятии, организованном замечательной Надеждой Васильевной. Она пригласила в школу ещё живого поэта-футуриста, соратника Маяковского – Алексея Кручёных. Его стихи тогдашним школьникам, да и взрослым, были мало понятны, но услышать их из уст живого классика – это было что-то:

«Замороженные
Стень
Стынь…
Снегота… Снегота!..
Стужа… вьюжа…
Вью-ю-ю-га сту-у-у-га…
Стугота… стугота!.»

Пожалуй, ещё большим удовольствием был поход с Надеждой Васильевной в старое здание Московского университета на Моховой. Она провела группу любимых учеников на лекцию своего учителя, крупнейшего пушкиниста Сергея Михайловича Бонди, где он целых полтора часа разбирал только одну (!) страничку из «Евгения Онегина». Он подолгу и увлекательно объяснял каждую фразу, каждое слово Пушкина. Это было очень круто!

По наводке Надежды Васильевны удалось попасть в Зал Чайковского на весьма любопытные устные рассказы Ираклия Андронникова о многих знаменитых его современниках. Опыт Андронникова очень пригодится Владу в его будущих литературных развлечениях.

А что у нас с его летним отдыхом, не считая детсадовских дач и пионерских лагерей?

Была подмосковная станция Салтыковка и её окрестности, когда своей дачи в наличии не имелось. Несколько лет подряд здесь снимали на лето какую-нибудь комнатушку или терраску. Однажды, в чердачной мансарде, намаялись от жары и духоты. Назревал вопрос собственного летнего пристанища.

Как-то, спустя много лет, будучи великовозрастным отче-сыном, Влад проехался по тем салтыковским местам, вспоминая, где и как жили. Что-то исчезло, как пруд, полный карасей, где рыбачили с отцом на удочку и вершей. Салтыковка изменилась: многое не нашлось и не узналось. Теперь здесь в основном кучкуются новые русские и прочий крутой контингент – лучше не соваться.

После снимания дач в Салтыковке возникла опушка леса у 33-го километра по тому же Горьковскому направлению. Бывшее картофельное поле разбито колышками под новые садовые участки, по 8 соток каждый. Малолетний отрок вместе с отцом и легендарным дядей Васей сидят на травке, по которой разложена скромная закуска к припасенной бутылке водки, и все мечтают о собственной даче, которая в виде садового участка скоро возникнет у этой лесной опушки.

Участки дали в хорошем месте работникам прокуратуры, в большинстве своём – прокурорской сволочи сталинской закалки и потом, их соответствующим наследникам, – а также немногочисленной мелкой челяди, в числе которой оказалась и наша Нюра. Собственникам личных машиносредств, которых в те года было раз-два и обчёлся, добираться из Москвы было удобно. Сперва по шоссе великого энтузиазма народных масс, потом по шоссе Горьковскому – бывшей кандально-каторжной Владимирке. Но о ней сознательные трудящиеся в повседневных радостях жизни своей не помнили, а их «слуги народные» – тем паче.

Своя дача – это отдельная жизнь, с купанием в кристально чистой воде глубоких песчаных карьеров, многими приключениями, отроческими забавами и шалостями, приятными страстями и огорчениями, которые стоит когда-нибудь подробно описать. Но мы и так слишком углубились в детство и раннюю юность нашего героя. Пора закончить, пожалуй, самым ярким событием в его жизни этого периода.

Между 10-м и последним 11-м классами школы родители решили отправить своего единственного и любимого отрока в летнее каникулярное время к родственникам в Красноярск, на родину отца, всех его близких и далёких предков. Туда же вылетели самолетом дядя Володя с сыном Мишей. Они тогда жили в Чехословакии, в Праге.

После нескольких приятных дней, проведённых в Красноярске и его близких окрестностях, решили отправиться в самую настоящую тайгу. Напасли съедобных припасов на несколько дней. Экипировались двумя ружьями для мальчишек. Дичь и рыбу будут добывать на месте соразмерно нагулянным аппетитам. Погода устоялась славная, теплая, без дождей. Клев будет отменный. Хариус в потребном «от пуза» количестве им обеспечен. По такой погоде с ночлегом не будет проблем. Палатка и спальные мешки – лишняя тяжесть. Ходить по тайге нужно легко, с удовольствием, а любые неожиданности и невзгоды преодолимы, когда есть на свете такой бывалый таежник, как дядя Миша!

Добрались до нового города – Дивногорска. Потом на попутках до начала настоящей тайги. Дорога уходит левее, не проявляя желания удаляться от здешнего владыки, Енисея. А им нужно вперед и вверх, на невысокую перевальную гряду. Сворачивают на лесную тропинку, которая по мере передвижения по ней истощается, становясь едва заметной в горной тайге. Подъем на перевал тянется долго.

Привал на вершине, а дальше путь пролегает по длинному пологому спуску в долину Бирюсы. В ходьбе и наблюдениях всяких разностей скоротали остаток дня. С вечерней зарей спустились к Бирюсе. Развели таежный костер и сготовили немудреный ужин. Рыбачить с усталости не хочется, все надеются на завтрашний день и приток Бирюсы – небольшую речушку Соржаково, вдоль которой намерены подниматься дальше.

Подоспел душистый костёрным дымом кипяток для чая. Дядя Миша щедро, в полгорсти, сыпет с свою большую кружку чайную заварку, заливает крутым кипятком и долго греет ее содержимое у самого огня. Получается плотная черная жидкость, называемая «чифирь». Этот напиток он освоил в свою недолгую тюремную бытность и пристрастился к нему на всю оставшуюся жизнь. Круто насыпается сахар – без него черный деготь в рот не лезет – и пьется за милую душу. Говорят, зэкам заменяет водку.

Пригубил и Владик дядин напиток, но пить не смог, зато на всю предстоящую жизнь пристрастился к крепкому свежезаваренному чаю.

Разговор у костра тих, нетороплив. Говорят дяди, младшее поколение слушает без внимания, засыпает, топыря слипающиеся глаза. Голос дяди Володи:

– Мишка, кончай чифирить. Не часто мы с тобой видимся. Мальчишки спят, давай нальём из неприкосновенного запаса чего покрепче.

– Давай, Володька, доставай, разливай. Я давно хотел тебя спросить. Как ты в партию попал, и что тебя в ней так держит?

Отвлёкшись на священнодействие – наполнение походных кружек заветной жидкостью – младший брат промедлил с ответом.

– А ты сам, почему в партию не вступаешь? – вопросом на вопрос ответил он.

– Ну, нет! Я ж, ты понимаешь… (намекает на отсидку, но при племянниках умалчивает) и потом, не нравится мне многое в наших советских делах. Сталина развенчали, сам знаешь, что творил. Теперь новый, кукурузник… Я, Володя, не пойму, как тебе-то не тошно на партийной работе, парторгом. Нет, не по мне такие дела.

– А я на фронте вступил, как многие, как Шурка. Там выбора не было, предложили, значит нужно, за родину, за Сталина. А потом Клавка с тёщей все мозги проели – давай двигайся по партийной линии. А я человек слабый, внушаемый, сам знаешь. Был хорошим дорожным инженером. Нашли связи, пристроили в Автоэкспорт. Пожили в Монголии, в Болгарии, теперь в Чехословакии. Продвинули парторгом, чтобы крепче держаться с моим слабоволием. Может, потому и запил сильно. Тут на вольный просторах меньше тянет, но всё равно, привычка. Клавку в Праге во всех пивных знают – каждое утро спасает меня «после вчерашнего».

– Володька, хватит о грустном. Я между делами своими научными интересовался нашими предками. Сам узнал немного, кое-что от нашей тёти Дуни, которая много помнит из прошлого века. Наш прадед Иван Иванович Нашивочников был продолжателем знаменитого красноярского рода Нашивошниковых, якобы славного разного рода великими деяниями ещё при Петре Великом и после. Я пробовал узнать о нашем роде в Красноярском краеведческом музее, но там только руками разводят. Полистал в библиотеке некоторые старые книги. Там встречается эта фамилия, большей частью в связи с неизвестными сегодня путешествиями по югу Красноярского края, по Саянам. «Охота к перемене мест» – это, видно, у нас в крови. Ты вот, по дальним странам мотаешься, брат-Женька в Азербайджане осел, Галя с мужем-бурятом на северах живёт, а я, к слову будет сказано, ты знаешь, в студенческие годы с товарищами-студентами на байдарках аж из Иркутска до самой Москвы плавал, многими местами дикими, не хожеными. Лишь охотников и староверов встречали. Только Шурка с Тамарой оседлые.

Помолчал минутку и продолжал:

– Тётя Дуня ещё рассказывала, что мать наша, Юлия Ивановна доставала хранившуюся в роду старинную шёлковую шаль, красную, толи оранжевую, с лиловыми цветами и длинными кистями. Шаль эту подарила царица, кажется Елизавета или Екатерина Вторая, нашему предку Нашивошникову, привёзшему в Москву щедрые сибирские дары. Но больше эту шаль никто не видел – спрятала её куда-то Юлия Ивановна. Видно, боялась, что найдут и отберут. Тогда, сам знаешь, могли и посадить, если б узнали про царский подарок. Нужно поспрашивать у неё, пока жива, и у Тамарки, – не затерялась бы она.

– Мишка, как интересно! Как бы побольше об этом узнать?

– Да, Володя, много хочется узнать о наших предках. Но у нас старые книги и документы достать трудно. В Москве бываю редко, в Ленинку ходить некогда. А с архивами морока большая, и мало сохранилось старых – часто горели города сибирские. Надеюсь, подрастут наши спящие мальчишки, узнают больше. Через день-два дойдём по Соржаково до вершин водораздельного хребта, поглядим, хоть издали, на большие Саяны, хранящие чудесную красоту и многие тайны. А пока, давай тоже укладываться. Завтра будет большой трудный день.

Спустя положенное время наступил полагающийся рассвет. Неторопливо вылезающее из-за гор солнце высветило розовыми утренними лучами далекие вершины и густой гребешок противолежащей гряды. Затем, медленно опуская границу ночи и дня по окружающим склонам гор, выползло самолично и окончательно пробудило таежный лагерь.

Забраться на водораздельный хребет не суждено было. После ещё одного дня пути вверх по мелководной речушке Соржаково, скудной рыбалке на хариуса (погода начинала портиться) устроили по наклонным жердям укрытие из елового лапником для ночлега, прикрылись плащами и… всю ночь мокли под потоками сильной ночной грозы.

Дядя Миша, поднявшийся раньше всех, не теряет самообладания. Бодрясь, подбадривает остальных. И, первым делом, начинает разводить огонь. О сухих дровах мечтать не приходится. Кажется, что вездесущая вода пропитала все сущее кругом и всюду. Тут все вполне наглядно и воочию убедились, что Михаил Андреевич – бывалый таежник. Он настрагивает ершиком тонкие палочки, хитро укладывает сырые дрова и… о чудо! – костер, нехотя, разгорается.

Чуть обсушившись, пришлось тронуться в обратный путь (какая рыбалка после разлива помутневшей речки!), с трудом преодолевая могучие потоки бывшего ручейка Соржаково, ставшего полноводным и бурным после ночной грозы. В конце долгого утомительного дня обратного пути подоспевшая густая летняя ночь накрылась ясным звездным небом. Как раз к ночи добрались до строящейся Красноярской ГЭС, не успев даже вволю полюбоваться сказочным лунным пейзажем ещё не перекрытого плотиной могучего Енисея перед гирляндами ночных огней грандиозной стройки века.

Так и не увидев воочию, хоть издали, красоты главного Саянского хребта, пришлось довольствоваться состоявшимся вскоре походом на красноярские Столбы во главе с легендарным основателем этого заповедника в 20-е годы – 76-летним Александром Леопольдовичем Яворским, двоюродным дедом наших мальчишек, мужем тёти Дуни. Помимо того, что он спас нашего юного балбеса от падения со столба «Дед» и неминуемой гибели, было много других впечатлений. Перед ночлегом в большой избе администрации заповедника удалось посмотреть цветной любительский фильм о красотах диких Саян, с потрясшими молодой впечатлительный организм москвича панорамами горной страны – дикими снежными вершинами, таинственными каньонами и огромными изумрудными цирками, бескрайними и безлюдными далями, полными истинной свободой от всего прочего мира. Засыпая на застеленном ватниками полу избы, долго виделись за смыкающимися веками глаз волшебные и невиданные прежде красоты. С того времени московский мечтатель «заболел» Саянами и всю будущую долгую жизнь, явно или не явно, стремился к ним…

…Примерно в то же время года, но лет на тридцать раньше и совсем не в Сибири, пионер из-под Ростова-на-Дону Митя Гордиенко донес на семейную пару, собиравшую в поле опавшие колосья. В результате муж был приговорен к расстрелу, а жена – к десяти годам лишения свободы со строгой изоляцией. Митя получил за этот донос именные часы, пионерский костюм, сапоги и годовую подписку на газету «Ленинские внучата». Мог ли он мечтать о таком счастье? О Саянах он даже не слышал, не мечтал и не стремился туда. Широк был круг интересов подраставших в разное время юных поколений советских людей.

Но не пора ли юному Владу и его родственникам отдохнуть от нашего пристального внимания? И так затянулась их история.

А как там поживают наши знакомые из конца шестнадцатого века? Сейчас узнаем.

ГЛАВА 4. Шестнадцатый век (окончание)

Гроза за атаманским шатром разгулялась в полную силу. Частые всполохи молний, сопровождаемые близкими раскатами грома, на мгновения ярко озаряли нутро шатра, скудно освещаемым ночным светильником. Это, однако, не мешало мурзе Тимеру начать свой долгий неспешный рассказ, а лишь придало ему ещё больше драматической остроты. Мурза до рассвета рассказывал Ермаку удивительную историю о своих странствиях, а потом и поисках чудодейственной шали. Ермак слушал его с нескрываемым любопытством и интересом к неведомым ему местам и событиям.

Мурза заговорил:

«Как уже поминал доселе, добрался я плывучем караваном до моря-Каспия. Преодолел его без особых штормовых невзгод да перебрался на караван верблюжий. Двинулся дале по проторенной большой шёлковой дороге.

Долго ли коротко, через раз, два, три.., кажись, дней десять пути, миновали аулы да кишлаки, малые грады да грады поболе. Кой-какие базары были, помалу начали наш товар на заморский менять. Путём пыльным и знойным да с торговлей попутной, меж других караванов добрались до великого каменного града Самарканда. Сделали здесь привал большой для отдыху и ночлега в караван-сарае.

Град сей шибко великий, покрытый сплошь глиняными без окон избами да заборами с узкими проходами меж ними. Где пошире, там арыки вырыты, да шибко вонючи. Дожди редки в ту пору, арыки помоями полнятся. Кабы не зловонность та, не было б места краше. Базары там велики да богаты, было, чем отовариться. Там да сям чайханы прохладные в местах мало-мальски тенистых. Торговали там и живым товаром – молодцами крепкими да девицами красными – да мы не по той части были.

Повидали обширну площадь главную, прозываемую Регистаном. Обозрели дивное строение, медресе Улугбека, покрытое узорной каменной резьбою с цветными вставками. Одна сторона его занята караван-сараем, нашим пристанищем.

Хорош град Самарканд! Чудно и затейливо обитают тамошние рабы и слуги Аллаха…»

Любопытно стало Ермаку слушать про страны дивные и их обычаи, ему незнакомые. Молча слушал он мурзу, не прерывал.

Вдруг, шум чуть стихающего ливня прервал особенно сильный и продолжительный раскат грома. Перед тем, почти в одно время, под светом небывало яркой молнии засветилось всё нутро шатра, заблестело его нутряное убранство. Замолк мурза, но ненадолго, и снова продолжил свой рассказ:

«Покинули мы славный град Самарканд да день за днём, вёрст по полсотни, продвигались по местам пустынным от одного оазиса к иному, пока не достигли страны Кашгарии, у нас прозывают её Восточный Туркестан.