Шаль ламы. Повесть и рассказы (с иллюстрациями автора)

Между тостами говорили о том, о сём. Содержание застольных бесед сейчас вспомнить уже трудно. Недопить налитую в рюмку водку или вино считалось большой провинностью. Часто этим грешила «интеллигентная» Нюра. Тогда неизменно раздавался голос двоюродной сестры-подростка Тани:

– Тётя Аня! Нельзя оставлять недопитое. Это слёзы, слёзы!

Кульминацией уже хмельного застолья всегда было хоровое пение. Репертуар его не велик, но душевный. Запевала и вела пение всегда самая звонко голосистая Катерина. Особенно любимыми были песни с байкальской тематикой и ямщицкие. Зато в словах этих песен появлялась своя «изюминка» и неизвестные персонажи. В песне про Байкал звучало:

«Эй, брат-грузин, пошевеливай вал…» – откуда в семье тёти Кати могли знать про реку Баргузин и одноимённый ветер, гнавший байкальскую волну? Им и не нужно было. Какой вал «пошевеливал брат-грузин» – тоже не важно.

Или из другой песни:

«И колокольчик, шар болтая, звенит уныло под дугой» – это ясно-понятно, а город Валдай и знаменитые валдайские колокольчики, «дар Валдая», им были неведомы. Зато душу трогало и сердце волновало. Не будем к ним слишком строги.

В хмельных беседах обычно доминировал дядя Вася.

Исконный деревенский житель, он в зрелые годы женился на тете Кате, будучи заметно моложе ее, и стал типичным пролетарием. Всю последующую жизнь отработал слесарем высокого разряда на каком-то секретном авиационном заводе. Мог своими руками делать и делал любые металлоизделия, обеспечивал всю родню нержавеющими кухонными ножами и т. п. Нужно сказать, что он был на все руки мастер. Это без шуток. Хорошо помнил свои деревенские навыки: чинил обувь, плёл корзины, хорошо владел кирпичной кладкой и многим другим – всего уже не упомнить.

Но больше всего славился дядя Вася житейской мудростью и педагогическим навыком. В этом равных ему не было. Когда, спустя годы, Влад знакомил семейство тёти Кати со своей юной женой из интеллигентной московской семьи, все изумлённо молчали. Только Василий Михайлович принял важное воспитательное решение:

– А вы отдайте её мне на выволочку!

На этом знакомство и завершилось. Не дождавшись обещанного обеда с вкусной требухой, молодожёны заспешили покинуть гостеприимный дом тёти Кати.

Нужно вспомнить и самую старшую в семье тёти Кати – бабушку Марью Гавриловну. Она работала в Яузской больнице то ли нянькой, то ли санитаркой. У нее в деревне осталась сестра, а у той – семеро детей. Старшая сестра Нюры, Надежда, вышла замуж и тоже жила в деревне. А в деревнях совсем голод и нищета. Вот бабка и приноровилась таскать из больницы казенное белье, полотенца и отсылать в деревню. Однажды соседка (по трехкомнатной квартире на Валовой улице), идейная коммунистка, заметила на сушившемся белье больничные штампы и вызвала милицию. Комнату обыскали, перерыли шкаф, сундук, перетрясли приданое Нюры… и бабку посадили на три года. Суровое было время.

Когда срок отсидки заканчивался, семья стала хлопотать, чтобы Марью Гавриловну после тюрьмы не выселили из Москвы. Разыскали знакомого. У дедушки, Николая Никоноровича, в деревне был родной брат. У брата – дети. Один, Сергей, толковый парень, был пастухом. Вот его дядя, дед нашего Владика, взял к себе в Москву и устроил учиться в училище МВД (или как они еще тогда назывались?). Случилось это в начале 30-х годов, примерно году в 1933. Парень закончил училище и служил где-то в «расстрельной команде». К нему и обратились за помощью, но он помочь то ли не смог, то ли не захотел. Написали письмо «народному комиссару» М.И.Калинину, и это помогло – бабку оставили в Москве…

С внуком своим Марья Гавриловна общалась мало. Иногда приезжала на Маяковскую посидеть с ним, погулять, когда родители были заняты. Однажды гуляли за Оружейным переулком и Каляевской (ныне Долгоруковской) улицей в небольшом сквере с фонтаном. Внук купался в фонтане жарким летним днём. Позже этот сквер исчез при расширении Садового кольца.

Воспитанием внука она не занималась, но иногда давала полезные советы. Как-то внук ей пожаловался:

– Бабуля, мама с папой заставляют меня много есть, говорят, что это очень полезно, а я не хочу.

На это она ответила:

– Они скажут: кушай, это полезно, а ты им – куды полезло? Ну иди, побултыхайся ещё в фонтане.

Внук не пробовал следовать ее совету, но крестьянский юмор оценил.

Нужно, хоть пару слов или чуть больше, сказать о старшем сыне Катерины, Валентине Фокине. Он, будучи в те годы на пороге жизненной зрелости, казалось, вписывался в семейный быт лишь отчасти. Был Валентин сыном тёти Кати от первого мужа, с иной фамилией и отчеством Иванович, или не мужа – теперь уже не узнаешь. Особыми талантами не блистал. С лица его почти не сходила улыбка Чеширского кота, пошаливал на контрабасе, фотографирничал, как умел (зато материальная память осталась).

В целом, человек он был неплохой. Влад навещал его безнадёжно больного перед смертью и поставил скромный памятник на его одинокой и заброшенной могиле.

Доводилось Владу близко видеть и других людей, понимающих, что обречены на скорую смерть. Обычно в глазах у них муки тяжкие, не столько физические, сколько иные. Словно мучает их что-то очень важное, не доделанное. Обычно позади оставались тлен и суета, с коими расстаться – плюнуть и растереть. А думать лучше и правильнее, на циничный судейский взгляд, о том, что суждено было жизнь прожить, богом ли, природой даренную, не сильно мучаясь и греша в меру, вкушая разные радости и многие приятности. Хотя помирать никто не торопится, и это правильно.

Влад не завидовал и совсем не стремился к посмертной славе пушкиных и толстых. Кряхтят и ворочаются в тесных гробах своих, не зная покоя. Куда, должно быть, приятнее заслуженно почивать, забыв навсегда о всех радостях и невзгодах безвозвратно ушедшей жизни. Но это его мнение, никому не навязывает.

Отвлёкся на сторону, извиняюсь.

Однажды летом возвращались из тёткиной квартиры домой на Маяковку по Садовому кольцу в троллейбусе. В разгар летнего и душного зноя в тесном троллейбусе особо явственно чувствовался не только потный запах, но великая новая социальная общность людей – советский народ. Нюре с малышом уступили места у открытого окна. Рядом, под самым окном притормозил велосипедист. Непонятно почему, маленький хулиган плюнул в него. Любящая мать не заметила этого или не хотела заметить. Ему многое сходило с рук.

Был ещё случай, когда малыш подрос и послала его мама зачем-то в магазин, новый и недальний, у 5-й Тверской-Ямской. Там открылся невиданный раньше магазин самообслуживания. Продавцов не видно. Малышу это понравилось. Бери – не хочу. И какой же русский не любит стырить хоть что-нибудь, если не видят? Приглядел небольшую пачку гвоздики и сунул в карман. На выходе тётя спрашивает:

– А что у тебя мальчик в кармане?

Тут воровство и раскрылось. Пожурили, постыдили, но отпустили. Маме не сказал ничего. «А кто без греха?» – как говорил известный исторический персонаж.

Он был везунчиком. Изобилие родинок на теле делало свое дело. Повезло и в том, что его дома на Маяковке давно нет. Много хуже тем, чьи дома вроде бы стоят на прежних местах, но полностью реконструированы в «ново-русском» стиле, с непременным «евроремонтом» и прочими атрибутами наших дней. Каково знать им, что жили они где-то здесь, стены и окна могут быть на прежних местах, а родное жилище переделано до неузнаваемости, душа и тело изуродованы и подменены, пусть современным и комфортным, но болезненно чужим? Если такое сделать с родным и близким человеком? Лучше не продолжать.

Тем временем мальчик наш рос, и ждала его школьная пора.

О, замечательная школа №128 почти в центре Москвы! Что бы ни говорил каждый в ностальгических воспоминаниях о своей школе, абсолютно уверен – таких школ не было раньше и никогда после. Время было такое, уникальное. Хотя не исключаю, что и нашему герою была свойственна некоторая лакировка окружавшей его действительности.

Первые годы учёбы малыш каждый день видел на главной лестнице большой портрет лучшего друга детей, товарища Сталина. Потом он навсегда исчез. Скоро на это место повесили другой портрет – дяди с самой человеческой человечностью.

Послевоенный директор школы, Федор Борисович (его фамилию из учеников мало кто знал, поэтому и не запомнилась), был ярым подвижником добротного качественного образования для неразумный детей и подростков прилегающего района. Это ему удавалось. Собрал замечательный коллектив учителей, не глядя на их убеждения и национальность.

Новая директриса Татьяна Викторовна, кажется, Ковылова (фамилия тоже стала забываться, да и бог с ней) и завуч Татьяна Александровна Сухова не смогли порушить старые традиции, но оставались верными сторонниками колеблющейся генеральной линии партии и правительства.

Учительница истории Раиса Абрамовна Абрамович, потерявшая сына на войне и тоже преданная советским идеалам, целиком и полностью отдавалась своей профессии и уникальной, даже по меркам Москвы, внеклассной работе в исторических кружках.

Учитель математики Давид Самойлович Малисов, казавшийся отрешённым от всего мира, но бескорыстный и самоотверженный труженик, со словами «удваивай, усваивай» неутомимо вбивал в мозги учеников, радивых и нерадивых, азы и тонкости математических знаний.

Наконец, удивительная учительница литературы – Надежда Васильевна Валмусова – строгая и ироничная, умная и прозорливая, дававшая гораздо больше положенной школьной программы, и, самое главное, научившая критическому пониманию окружавшего мира.

О них и других учителях школы можно долго рассказывать, но не буду утомлять читателя, ему предстоит впереди узнать ещё много другого интересного. Обозначу лишь общую атмосферу школьный жизни.

1954 год – первый раз в первый класс. Кажется, шёл первый или второй год с начала совместного обучения мальчиков и девочек.

Оказавшись с первых лет жизни в самом центре столицы великой родины, тихий, скромный мальчик впитывал всем своим незрелым существом влияние особой среды послевоенной сталинской, а затем и хрущевской Москвы. Возможно, именно этот исторический водораздел более всего предопределил дальнейшую жизнь и, как говорится, «формирование личности». И еще, конечно — школьные товарищи из интеллигентных и известных тогда фамилий – Абрамовы, Устиновы, Грибовы, Хенкины и другие, а также многие учителя, в которых странным образом сочетались либерализм и сталинизм, старые московские традиции и новые веяния.

О школе можно рассказывать долго. Перечислю лишь самые яркие события, которые крепко врезались в память мальчика и оставили нестираемый след на всю его долговременную жизнь.

Учительница младших классов, Лидия Федоровна, тогда совсем еще молодая, объявляет детям об экскурсии на кондитерскую фабрику им. Бабаева. Мать одной девочки там работала. Но класс большой, а число счастливчиков ограничено. Учительница делает своеобразный отбор: пойдут все девочки (большинство из них по ранним годам учебы – отличницы) и Леша Абрамов, сын известного певца… Как неизбалованный сладостями мальчуган и другие обделённые им завидовали! Можно было вволю поесть шоколадных конфет, которые бывали не в каждом доме.

Лёша Абрамов вряд ли страдал от недоедания разных вкусностей. Он жил с родителями в добротном довоенном доме в трёхкомнатной квартире с комнатой для их постоянной домработницы. Лёша был самым близким другом в младших классах школы и жил поблизости. Он подарил Владику первую в его жизни игрушку – модель маленькой машинки, привезённую отцом, заслуженным артистом, Георгием Андреевичем Абрамовым, из многочисленных зарубежных гастролей. Отец Владика очень гордился знакомством со знаменитостью и любил прихвастнуть:

– Мы с Георгием Андреевичем «на дружеской ноге».

Это, конечно, было некоторым преувеличением, хотя семья Абрамовых отличалась демократизмом. Популярный баритон и заслуженный артист республики – сам выходец из рабочей среды.

Был в школе уникальный исторический кружок, который сильно повлиял на дальнейшую жизнь отрока. Историю он всегда плохо знал, не помнил почти ничего из «хронологии», но осталось что-то более важное. Вела кружок учительница истории Раиса Абрамовна Абрамович вместе со своим бывшим учителем, известным в педагогических кругах, Алексеем Николаевичем Хмелевым – учителем истории досоветской закваски.

В кружке ставились исторические спектакли, изучали старую Москву, ездили в чудесные поездки: во Владимир и Суздаль, в крымский Херсонес. Во Владимире ночевали в старой хибаре, рядом с вокзалом, которой давно нет. Ехали в Боголюбово, а от него – долгий путь по глубоким сугробам к бесподобному Покрову на Нерли. Потом настоящий, еще не порушенный и не вылизанный реконструкцией с реставрацией и не ставший банальной туристской достопримечательностью – Суздаль, поразивший множеством куполов белых церквей и монастырей над заснеженным деревянном городом.

В постановке исторических спектаклей помогала тогдашняя жена известного артиста Алексея Грибова – Наталья Иосифовна (их сын, Леша Грибов – кружковец из параллельного класса).

Как вы уже поняли, мои терпеливые читатели, в школах, даже самых демократичных, не всё делалось по справедливости. Этим умело пользовался отец мальчика. Он по своей работе имел особые отношения с директорами школ. В те годы всё свершалось по плану (и по блату): каждой школе ставился план по сбору металлолома. Отец мог как-то помухлевать и скосить для школы часть ее плана. За это благодарный директор школы вручал ему, например, билетик на новогоднюю елку в Кремль или Дом Союзов. Их распределяли по московским школам для круглых отличников, кроме, естественно, прочих блатных каналов для детей особо достойных родителей. Так и нашему сынку довелось побывать по разку на самых главных елках советской отчизны.

Особо запомнилась ему елка в Кремле. Государственного Кремлевского Дворца, который словно «гроб хрустальный» взгромоздился средь древних кремлевских стен в 60-годах – тогда еще не было. На елку водили в старый Большой Кремлевский Дворец. Из него можно было попасть в другие строения, в древние палаты с расписанными сводами на могучих и тоже разукрашенных, испещренных позолоченной резьбою и старинными фресками столбах-опорах. Удалившись от новогоднего шума и гама главных праздничных залов, можно было бродить в изумлённым одиночестве по приземистому полумраку и тишине таинственных хором, помнящих бог знает каких царей и прочих бояр, разглядывать древние лики и всяческое благолепие. Что теперь с этими реликвиями Кремля, доступ в которые давным-давно закрыт? Лишь благодаря счастливой случайности детства удалось узнать об их существовании и запечатлеть в свежей памяти своей.